Феликс Кривин - Гиацинтовые острова

• Название: Гиацинтовые острова
• Автор: Феликс Кривин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1978

Есть в нашей жизни прекрасная пора, когда мы еще не делим окружающих на позвоночных и беспозвоночных, челюстных и бесчелюстных, головоногих и брюхоногих, — когда мы делим всех лишь на больших и маленьких. Это самая начальная пора в нашей жизни, когда мы являемся в мир маленькими в надежде со временем стать большими. Поэтому в каждом для нас наиболее важно одно: он уже большой или он еще маленький.

Но если этот признак останется для нас решающим на всю жизнь, если, даже став большими, мы будем по-прежнему делить всех на больших и маленьких, то это значит, что сами мы нисколько не выросли, то есть, внешне-то мы выросли, но внутренне стали, может быть, еще меньше, чем пришли в этот мир.

Потому что все относительно. В нашем мире все относительно.

Феликс Кривин

---

Другое дело — животные более высокой организации. Эти помнят зло даже то, которое было причинено их прадедушке. Допустим, прадедушку съел крокодил — и правнук будет бояться всех крокодилов. Или прадедушка утонул — и правнук ни за что не пустится в плаванье.

Это называется инстинктом, памятью поколений. Это очень крепкая память, и она передается из рода в род.

Но на самом высшем этапе развития животные снова не помнят зла. Прадедушка утонул, а правнук не боится воды, потому что прадедушка плавать не умел, а правнук умеет. Прадедушку съел крокодил, а правнука он не съест, потому что правнук знает, как справиться с крокодилом.

Это уже не инстинкт, это разум, который не только помнит, но и знает, в каких случаях как поступать.

Просто не помнить зла — это свойство простейших, амеб. Не помнить зла просто из-за отсутствия памяти. А вот, обладая хорошей памятью, не помнить зла, которое утратило силу, — в этом есть нечто высшее, человеческое.

Жирафа

Жирафа выше всех на десять голов, а язык у нее — целых полметра. Вот бы поговорить таким языком!

Но никто не умеет так молчать, как Жирафа.

Даже маленькие воробьи — и те помаленьку чирикают, даже кузнечики — и те что-то стрекочут.

А Жирафа молчит.

Может, потому, что она выше всех на десять голов? Может, она боится уронить свое достоинство? (Шутка ли сказать — с такой высоты!)

Трудно сказать, почему Жирафа молчит. Почему, даже погибая, она не крикнет о помощи. Даже львы кричат о помощи, даже тигры кричат о помощи, все на свете кричат о помощи, а Жирафа молчит.

Может, потому ее и называют — Жирафа, что означает — милая? Часто милыми называют тех, кто молчит, кто, даже имея очень длинный язык, хорошо умеет держать его за зубами.[33]

Служба

Сурок Байбак стоял в карауле и боролся со сном, как с самым заклятым неприятелем. Неприятель окружал его со всех сторон и прикидывался закадычным другом: «Сейчас я тебе что-то покажу… Закрой глаза, и ты увидишь, что я тебе покажу…»

Устав караульной службы запрещает нести службу с закрытыми глазам, и сурок изо всех сил таращил глаза, но внезапно он обнаружил странное обстоятельство: его нос оказался тяжелее его затылка. Нос перевешивал всю остальную голову и тыкался в землю, как нос дядюшки Воробья, когда дядюшка Воробей приступает к завтраку, который у него постепенно переходит в обед и ужин.

— Кахи, кахи! — покашляли рядом, и это был, конечно, дядюшка Воробей: он всегда любил покашлять прежде, чем завести разговор. Для солидности. — Ну, как дела, малыш? Солдат спит, служба идет?

Дядюшка Воробей всех называет малышами: волк у него малыш, медведь малыш. Хотя он-то, дядюшка, и есть самый настоящий малыш, несмотря на то что считает себя дядюшкой.

— А я, брат, собираюсь в теплые края. — Воробей несколько раз клюнул носом — не потому, что задремал, а потому, что приступил к завтраку. — Каждый год собираюсь, да все не получается: все летят туда, где тепло, должен же кто-то остаться там, где холодно…

— Вы тоже в карауле?

— А ты как думал, малыш? Земля под ногами, небо над головой — должен же кто-то нести за это ответственность. А то, гляди, улетишь, а прилетать некуда.

Сурок Байбак догадывался, что дядюшка сочиняет: воробьи никогда не были перелетными птицами, и никто их в карауле не оставлял и не возлагал на них ответственности за небо и землю. Но ведь дядюшка Воробей сочиняет не потому, что ему хочется обмануть, а потому, что он мерзнет на севере. А почему сурки по полгода спят? Если б они не мерзли, разве б они впадали в такую долгую спячку?

— Кахи, кахи! — покашливает дядюшка Воробей, чувствуя, что внимание собеседника отвлеклось. — Так на чем я, малыш, остановился? Я бы давно улетел в теплые края, но ты же меня знаешь: для меня главное — чувство ответственности. Я бы перестал себя уважать, если б покидал землю в трудную минуту. У нас ведь кто улетает? Только те, у кого нет чувства ответственности. Пускай, дескать, у кого-то зима, лишь бы у нас были лето.

Говоря так, дядюшка Воробей продолжает клевать носом — в смысле завтрака, и, слушая его, сурок Байбак тоже начинает клевать — в другом, запрещенном караульным уставом, смысле.

Солдат спит, служба идет…

Но такова уж она, солдатская служба: даже закрыв глаза, сурок Байбак видит себя с открытыми глазами. Там, во сне, он стоит не смыкая глаз, и там-то, уж поверьте, он не уснет! Потому что правильно сказал дядюшка Воробей: если земля под ногами и небо над головой, то должен же кто-то нести за это ответственность.

Самооборона без оружия

Самооборона без оружия (трактат)

Много лет назад жил в Австралии Тот, У Которого Спереди Два Зуба, сокращенно называемый Дипротодонт. У него не было ни хищных клыков, ни острых когтей, как, впрочем, и ни у кого из обитателей той древней Австралии, но два зуба его были расположены так, что вполне оправдывали имя его — Дипротодонт (то есть Тот, У Которого Спереди Два Зуба).

В то время Австралия, зеленая земля на фоне двух голубых океанов, была сказочно красивой землей, еще не открытой высшими млекопитающими. Млекопитающие в ней были низшие, поскольку в большинстве своем они бегали с сумками, как школьники в первый класс. К таким сумчатым принадлежал и Дипротодонт, хотя ростом он вряд ли напоминал первоклассника — разве что какого-нибудь третьегодника-переростка.

Австралия была сказочно красивой страной, но в ней мало кто интересовался сказками, во всяком случае Дипротодонт ими не интересовался. В этом, как и во многих других отношениях, он был похож на кролика (конечно, кролика-переростка): кролики ведь тоже не интересуются сказками, и если вы станете рассказывать какому-нибудь кролику сказку, то можете не рассчитывать на его длинные уши. Уши ушами, а зубы зубами: сначала дай работу зубам.

Так считал и этот древний кролик Дипротодонт, и все сказочные красоты, которые его окружали, давали работу только его зубам. Пока вокруг него не образовалась пустыня.

И, увидев, что зубы его остались без работы, Дипротодонт этого не перенес: он лег и вымер посреди пустыни. Конечно, он бы не вымер, если б заранее подумал о будущем — до того, как это будущее стало настоящим. Но если сумчатые и думают о будущем, то лишь о том, которое носят в сумке на своем животе. И это, конечно, не будущее материка или океана — это крохотное, слепое, сопливое будущее, которое, однако, сумчатые не променяют на будущее всех океанов и материков.

Так в центре Австралии образовалась пустыня…

Природа безоружна. И хотя ей все чаще приходится прибегать к самообороне, но она никогда не прибегает к помощи оружия. И дети природы никогда не балуются оружием: зубы или когти — это ведь не оружие, а так, пустяки… Ну, конечно, не без того: иногда схватишь палку, как Египетская Лягушка, когда на нее нападает змея. Зажмешь палку в челюстях: ну-ка теперь попробуй нас проглотить!

— Это не по правилам, — шипит змея. — Разве можно так — с палкой на безоружного?

Тут только помалкивай и крепче сжимай в челюстях палку. Не по правилам! Ишь ты, не по правилам! Когда тебя хотят проглотить, хватай палку или что попадет — и все это будет по правилам!

Это когда нас хотят проглотить. А когда мы хотим проглотить?

Тут ведь не только гастрономический, а, можно сказать, юридический и даже философский вопрос. Что считать обороной и что считать нападением? Может ли нападение рассматриваться как оборота, когда оно обороняет нас от голодной смерти? А если мы себя защищаем так, что вокруг нас образуется пустыня, то, может быть, эту оборону следует квалифицировать как нападение?

На все эти вопросы следует отвечать без оружия, особенно без оружия массового уничтожения, к которому постоянно прибегает Электрический Угорь, обороняясь от голода или просто разыгравшегося аппетита.

Электрический Угорь открыл предприятие по производству кислорода. В воде это дело прибыльное, особенно в мутной воде. Какая рыба не любит дышать? Уж что-что, а дышать все любят. Поэтому на продукцию Электрического Угря большой спрос.

А производство несложное: дашь разряд в пятьсот — шестьсот вольт, и готов кислород, дыши во все жабры. Правда, мало кому удается после этого подышать: после такого разряда не очень подышишь… Но дышать хочется, и все спешат к Угрю, будто к врачу на прием. И он принимает, как врач:

— Дышите!

Следует сильный разряд.

— А теперь — не дышите!

Выгодное предприятие у Электрического Угря: в одном разряде у него совмещены оба процесса. Дается кислород и отнимается возможность дышать. И в результате к нему плывет чистая прибыль.

Это уже не самооборона, а самое настоящее нападение. Эти два понятия, не следует путать между собой.