Айрис Мердок - Ученик философа

• Название: Ученик философа
• Автор: Айрис Мердок
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-39045-8

«Ученик философа» — знаковая трагикомедия выдающейся британской писательницы, признанного мастера тонкого психологизма.

Жизнь курортного городка Эннистон тихо крутится вокруг купален и целебных источников. Тихо до тех пор, пока в город не возвращается самый знаменитый его уроженец — профессор философии Джон Роберт Розанов, ищущий приличного кавалера для своей красавицы внучки. А его некогда любимый ученик, давно променявший философию сперва на искусствоведение, а затем на пьяный дебош и беспорядочные половые связи, пытается понять, вправду ли он хотел утопить дождливой ночью законную супругу, или это ему лишь померещилось…

Впервые на русском языке!

---

Священник воззрился на нее светлыми, ясными, сияющими глазами. Он устал и хотел есть. Он сегодня был в церкви и постился с половины шестого.

— Не могу, — ответил он.

— Можете. Вызовите его. Прикажите ему явиться.

— Он не придет.

— Придет. Это как раз из тех вещей, которые его забавляют.

— Забавляют! Думаешь, он придет поглумиться и останется молиться?

— Если только вы с ним заговорите…

— Джордж — превыше моих сил, — сказал священник, — Мне лучше не вмешиваться.

Он тихо щелкнул пальцами.

Послышался знакомый скрежет, громкий скрип, лязг металла. Это открылась и закрылась западная дверь. Отец Бернард чуть отодвинулся от кающейся. Его глаза, привыкшие к сумраку, на миг ослепило сверкание красно-синих одежд высокого Христа-судии, опирающегося на меч на витраже в западном окне. Тяжелая поступь, крупное тело приближалось по проходу. Отец Бернард поднялся на ноги.

Джон Роберт, который видел еще хуже, поскольку вошел со света в темноту, пробирался к поднявшейся фигуре, чуть подсвеченной из алтаря. Хотя на фигуре теперь были совсем другие одежды, философ узнал человека, на которого ему вчера указал в Купальнях Ящерка Билль. Он подошел к священнику и сказал:

— Розанов.

Это слово, произнесенное странным голосом Джона Роберта, ничего не сказало бы священнику, если бы несколько человек не показали ему философа там же и тогда же.

— Здравствуйте, — ответил он. — Я отец Бернард, настоятель. Добро пожаловать.

В груди внезапно стало горячо и тесно.

— А это миссис Седлей… возможно, вы уже…

Диана к этому времени тоже встала. Она, конечно, не была знакома с Джоном Робертом, хотя знала его в лицо. Она стояла, задыхаясь и панически трепеща, словно лань, что внезапно учуяла близость льва. (От философа действительно исходил кислый животный запах, который уловило и утонченное обоняние отца Бернарда.) Этот крупный мужчина, подошедший на опасно близкое расстояние, держал в руках судьбу Джорджа, ведал жизнью и смертью. Дрожа от внезапного озарения, Диана подумала: «Да знает ли он, кто я?» (Он на самом деле не знал.)

Джон Роберт кивнул. Диана пробормотала, что ей надо идти, и бегом удалилась в сторону западной двери, почти бесшумно касаясь плиток пола быстрыми ногами.

Отец Бернард неопределенно махнул ей вслед. Он и сам изрядно растерялся. Он был удивлен, смущен, обеспокоен, стеснялся и даже боялся непонятно чего.

— Я хотел вас кое о чем попросить, — сказал Розанов, уже намного отчетливей.

— Конечно… подождите, я свет включу.

Священник тихо, шелестя одеяниями, переместился к ближайшему распределительному щиту и осветил боковую часовню с викторианской картиной, изображающей Христа в Эммаусе.

Он пригладил пальцами свои девичьи кудри и вернулся к Джону Роберту, который уже сел. Отец Бернард устроился на скамье, перед собеседником, и, прежде чем взглянуть на него, тщательно запахнул полы подрясника, затем повернулся лицом к философу.

— Я бы хотел сказать «С возвращением», но вряд ли можно сказать, что вы отсутствовали. Мне ли говорить вам «С возвращением»? Как бы то ни было, добро пожаловать в мой храм.

Несколько витиеватая речь, кажется, заинтересовала Розанова. Он с минуту обдумывал ее и, по-видимому, остался доволен.

— Спасибо.

— Вы, кажется, никогда не были тут прихожанином?

— Нет, меня воспитывали методистом.

— Вы по-прежнему веруете?

— Нет.

Воцарилось минутное молчание. Отца Бернарда начало снедать жгучее беспокойство. Что нужно этому странному типу и как бы его удержать? Это была несуразная мысль. Еще несуразней было следующее видение: Розанов, большой молчаливый пленник, сидит в клетке. Священник улыбнулся и сказал:

— Я готов быть вам полезен, чем смогу. Только скажите.

Отец Бернард обнаружил, что обращается к Розанову в таком ходульном стиле, словно говорит на иностранном языке.

Философ, кажется, не торопился последовать призыву. Он с любопытством оглядел храм, жуя большую нижнюю губу.

— Не желаете ли, я проведу вас по храму? Хотите? Здесь есть небезынтересные вещи.

— Нет, спасибо. В другой раз.

После очередной паузы Розанов, все еще озиравшийся кругом, произнес:

— Я хочу с вами говорить.

— Конечно, о чем?

— Обо всем.

— Обо… всем?

— Да, — ответил Розанов. — Видите ли, я лишь недавно перестал преподавать, вернулся из Штатов, и впервые в жизни мне не с кем поговорить.

У отца Бернарда голова пошла кругом. Он сказал:

— Но ведь наверняка найдется множество людей…

— Нет.

— Вы имеете в виду… просто поговорить?

— Я должен объяснить. У меня всегда, на протяжении многих лет, были ученики и коллеги, с которыми я мог говорить о философии.

— Я не философ, — сказал отец Бернард.

— Да, и очень жаль, — ответил Розанов. Он вздохнул. — Вы, случайно, не знаете в Эннистоне каких-нибудь философов? Хотя, конечно, мне не всякий годится…

Отец Бернард заколебался.

— Ну, например, есть Джордж Маккефри. Но вы его знаете, конечно же.

— Не годится. Кто-нибудь еще?

— Боюсь, что нет.

— Тогда придется вам, — Слова прозвучали веско и окончательно.

— Я, конечно, буду очень стараться, — смиренно сказал отец Бернард, выбитый из колеи, — но я все-таки не очень понимаю, что именно вы хотите.

— Мне просто нужен собеседник. Кто-нибудь абсолютно серьезный. Я привык оттачивать свои мысли в ходе беседы.

— А если я не пойму? — спросил отец Бернард.

Джон Роберт вдруг улыбнулся и повернулся к священнику.

— О, это совершенно не важно. Главное, говорите, что думаете.

— Но я… — Отец Бернард понимал, что протестовать было бы некрасиво. Кроме того, он страшно боялся, что нелепый гость передумает, — Вы хотите, чтобы кто-нибудь, так сказать, отбивал мяч?

— Да. Это уподобление вполне… Да.

— Хотя я далеко не достойный вас противник, если уж пользоваться той же метафорой.

— Это не важно.

— Я постараюсь.

— Отлично! — сказал Джон Роберт. — Когда можно начать? Завтра?

— Завтра воскресенье, — слабо ответил отец Бернард.

— Ну хорошо — понедельник, вторник?

— Вторник… но послушайте, какого рода… как часто…

— Вы сможете уделять мне время раз в два или три дня? Конечно, по мере возможности — я совершенно не хочу мешать вашим приходским трудам.

— Нет, это нормально… вы хотите приходить в дом клириков?

— Нет, я люблю разговаривать на ходу.

Отец Бернард терпеть не мог ходьбу, но сам был уже уловлен и посажен в клетку.

— Хорошо.

— Вы сможете зайти за мной домой? Знаете, где я живу, — Заячий переулок, дом шестнадцать. Часов в десять утра.

— Да-да.

— Благодарю вас, я очень признателен.

Розанов встал и прошествовал к выходу. Отец Бернард тоже встал. Дверь храма опять заскрежетала, заскрипела и с лязгом захлопнулась. Отец Бернард сел. Он был поражен, польщен, смятен, встревожен и тронут. Он сидел неподвижно, и его глаза блестели сильней, чем обычно. Потом он, совсем как Алекс, тихо, безудержно захохотал.

Хэтти Мейнелл сидела на кровати в дортуаре. Девочкам не разрешали днем находиться в дортуарах — только зайти переодеться до и после урока физкультуры. Физкультура уже кончилась, Хэтти переоделась, выпила чаю и должна была идти готовить уроки. Она уже старшеклассница, это ее последний семестр; поэтому она, хоть и очень уважала всегда разумные школьные правила, чувствовала, что сейчас может дать себе небольшую поблажку. В ранние школьные годы, когда забвение было еще желанней, чем сейчас, она считала кровать своим домом, и от этого ощущения убежища до сих пор что-то оставалось. В комнате были еще две кровати под белыми покрывалами (такими же, какое сейчас мяла Хэтти, сидя на нем, хотя это запрещалось). За большими викторианскими окнами виднелся в ясном мягком вечернем свете газон с хвойными деревьями, переливчато серебрились проволочные сетчатые ограды теннисных кортов, а за ними — пологие зеленые холмы сельской Англии. Две девочки играли в теннис, но неофициально, поскольку этот семестр был не теннисный (играть, конечно, разрешалось, но тренера не было). Хэтти была в форме, в которую переоделась к ужину, — в шелковистой светло-коричневой блузке с вышитым воротничком и сарафане с круглым вырезом, из вельвета в очень тонкий рубчик. Хэтти сбросила туфли и закинула ногу в коричневом чулке на колено другой ноги. Колготки девочкам носить не разрешали, это считалось вредным для здоровья. Хэтти была та самая малютка, о которой шла речь раньше, — внучка Джона Роберта Розанова. Ей было семнадцать лет.

Школа была пансионом — очень дорогая, довольно прогрессивная и довольно консервативная. Прогрессивная в социально-политических взглядах, консервативная в смысле дисциплины и академических требований. Хэтти училась тут уже пять лет, и за это время ее американский выговор сменился совершенно иным, британским. Она пересекла Атлантику уже столько раз, что сбилась со счета. Она хотела пони, потом перестала хотеть. Она носила золотую ортодонтическую пластину на зубах, потом перестала носить. Она заплетала волосы в косички, потом стала закалывать их в узел. Она сдала сколько-то экзаменов. Ночью она спала, свернувшись в клубочек и обхватив себя руками. Она была очень несчастна, но не осознавала причин своего несчастья.