Андреа Де Карло - Уто

• Название: Уто
• Автор: Андреа Де Карло
• Издательство: СЛОВО/SLOVO
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-85050-725-6

Роман популярного итальянского писателя Андреа Де Карло – своеобразная провокация.

Его герой – подросток по имени Уто. Он пианист-вундеркинд, но в отличие от большинства вундеркиндов вовсе не пай-мальчик! Попав в американскую семью, поклоняющуюся некоему гуру, Уто не желает принимать ее устои, и последствия его пребывания там напоминают губительное воздействие вируса. Мастер неожиданных концовок, Де Карло не разочарует читателя и в этом романе.

---

Нина пристально посмотрела на него, на мгновение даже застыла прямо на ходу с приоткрытым ртом, потом опомнилась и пошла следом за мной. Пес Джино тоже выскочил на улицу и теперь бежал за нами тяжелым галопом.

Я понятия не имел, куда мне идти, и потому просто пошел налево от дома через лес, по колено утопая в снегу. Мое самообладание спустилось до пятидесяти процентов, я не оборачивался и не смотрел на Нину, чтобы оно не спустилось еще ниже.

Нина шла почти следом за мной, время от времени останавливалась и подбадривала Джино, который подскакивал как тюлень, чтобы не утонуть в снегу.

– Как тебе мой отец? – вдруг спросила Нина.

– Что? – переспросил я, отчетливо ощущая ее присутствие, хотя я к ней даже не повернулся.

– Он стал такой нервный, – сказала Нина. – Сегодня утром даже не поздоровался со мной.

– Бывает, – отозвался я.

– Нет, – возразила Нина, – с тех пор, как я здесь, такого еще не случалось. – Она остановилась перевести дыхание, посмотрела на Джино. – И с Марианной тоже что-то творится. Они оба на взводе, я их просто не узнаю.

Я тоже остановился, а не то еще подумает, что я хочу от нее сбежать.

– Тебя тоже трудно узнать, – сказал я.

– В каком смысле?

Мне бы так хотелось, чтобы у меня в голове уже был готовый ответ, но у меня его не было; весь мой самоконтроль улетучился, и я этого даже не заметил, все, что я мог, это лишь с трудом переводить дыхание.

Долой послушного сына!

Джеф-Джузеппе в кухне, обувь не снял. Правда, на нем не теплые сапоги, которые он надевает, когда выходит на улицу, а черные, почти новые кроссовки, но все же и это обувь. У него отросли волосы, и он перестал регулярно мыть и даже причесывать их: он просто откидывает их назад, видимо, берет пример с меня.

Он подходит ко мне, повернув голову набок и уткнувшись подбородком в плечо, бросает на меня взгляд исподлобья.

– Не хочешь травки покурить? – говорит он.

– Что? – Я застигнут врасплох.

– Травки, – повторяет он уже более развязным тоном.

Мы заходим с ним в бывшую комнату для гостей, где со времени моего приезда поселился он. Джеф вынимает из коробки уже готовый косяк, не без труда раскуривает его, прищуривает глаза, затягивается.

– Где ты достал это зелье? – спрашиваю я.

– В школе, – он с трудом подавляет кашель, передает косяк мне.

Включает стереосистему, стоящую на столе, ставит диск группы «Дэдбоун»: электрогитары, которые орут так, что, кажется, динамики вот-вот лопнут, и, словно соревнуясь с ними, хриплые, надорванные, душераздирающие голоса.

– Как поживаешь? – спрашиваю я.

– Хорошо, – отвечает он, опять сощурив глаза. – Лучше, чем раньше. – У него даже голос стал ниже или, по крайней мере, ровнее: ему удается удерживать его в одном регистре, особенно когда он произносит отдельные слова или короткие фразы.

Меня разбирает смех: мне кажется, что прошли годы с момента моего приезда, с тех пор, как они с отцом поджидали меня у выхода из аэропорта.

Джеф-Джузеппе кивает головой в ту сторону дома, где живут его родители, вроде бы небрежно и рассеянно – видимо, скопировано с меня и, наверно, тщательно отработано.

– Ну и скандал они тут учинили! – говорит он.

Ему не удалось сдержать кашель, и, чтобы загладить промах, он снова хватается за сигарету.

– Кто? – спрашиваю я, хотя мне совершенно ясно, кого он имеет в виду.

– Витторио и Марианна, – отвечает он и протягивает мне почти докуренную сигарету.

– Ссорятся? – спрашиваю я с ощущением, что куда-то лечу, хотя на самом деле я не двинулся с места.

Джеф-Джузеппе кивает головой и снова идет к проигрывателю.

– Я вроде слышал, что в Мирбурге никто ни с кем никогда не ссорится. Будто бы здесь вообще не бывает ссор.

Он нажал кнопку и попал на середину какого-то дикого танца, еще увеличил громкость и посмотрел на меня исподлобья.

Он казался мне подделкой под меня, да еще не слишком удачной, пустой оболочкой, неким транспортным средством, способным передвигаться в пространстве от одной точки к другой или просто стоять на месте. Мне было немного неловко и в то же время приятно, я даже сочувствовал ему; в конце концов я не выдержал и рассмеялся. Джеф-Джузеппе бросил на меня косой взгляд, стараясь угадать мои мысли, а потом тоже рассмеялся.

Мы смеялись и кружили по комнате, музыка лилась рекой: участки стоячей воды чередовались с отравленными ядом течениями.

Долой семейное счастье!

Ссорятся Марианна с Витторио, ссорятся прямо в коридоре, между собственной спальней и кабинетом Витторио. Их ссора не похожа на прежние выяснения отношений. Тогда они просто обменивались репликами на повышенных тонах; сейчас их голоса долетают до меня через закрытую дверь гостиной и прямо режут мне ухо.

– Ты так зациклен на себе, что просто не в состоянии понять других людей! – говорит Марианна.

– Куда мне! Одна ты всех понимаешь, – говорит Витторио, – ты такая чувствительная!

У меня такое впечатление, что я наблюдаю за авиакатастрофой со взлетной полосы: то, что происходит, кажется мне нереальным и вместе с тем возбуждает мое любопытство, меня охватывает тревога и желание увидеть все своими глазами. Мне хочется уйти отсюда, чтобы ничего не слышать, но я прекрасно знаю, что все равно не уйду, мне хочется заткнуть себе уши, и я боюсь пропустить хотя бы слово.

– Какой же ты грубый! И как злишься, когда чувствуешь себя виноватым! – доносится голос Марианны – теперь, когда она не старается смягчить его, он похож на стальное лезвие с зазубринами: наконец-то проявляется ее черствая натура.

– На самом деле я вовсе не чувствую себя виноватым, – говорит Витторио. – Но у тебя, конечно, совсем другой, возвышенный взгляд на вещи, тебе, наверно, удается разглядеть чувства других под прямым утлом? И ты всегда знаешь, кто прав, кто виноват.

В нем просыпается откровенная злоба по мере того, как он сбрасывает с себя шелуху, накопившуюся за годы, проведенные им в бесплодных усилиях понять и принять.

– Ты всегда так уверена в своей правоте, – продолжает он.

– Обрати внимание, ты совершенно не умеешь слушать других. – Тон у Марианны стал еще резче. – И ты страшно агрессивен!

– Это ты агрессивна! – кричит Витторио. – Со всеми твоими проповедями о понимании, уважении чувств других, смирении и другой подобной галиматье! На самом деле это просто ханжество. Ты – крестоносец, который держит меч наготове, чтобы рубить головы неверным.

Наступает короткая пауза, я представляю себе, как они изучающе смотрят друг на друга, готовясь к продолжению.

– Ты, вообще-то, понимаешь, что говоришь? И откуда такой тон? – продолжает Марианна.

Впрочем, не ей делать подобные замечания, теперь они оба прямиком катятся в пропасть.

– А ты, наверно, думаешь, что безупречна! – говорит Витторио. – Чтобы только тебя выслушать, надо пуд соли съесть. Да еще с твоей так называемой чувствительностью. Так вот и ходишь беспрестанно по заминированному полю, сжавшись в комок, и думаешь только о том, как бы не оступиться и не взлететь на воздух.

– А ты так и не понял, куда ты попал, – говорит Марианна таким голосом, словно роет вокруг себя окопы и траншеи. – Ты приехал сюда только потому, что боялся меня потерять, хотел уцепиться покрепче. А куда ехать, тебе было все равно: сюда, на курорт в Испанию или в Коста-Рику. Тебе надо было изобразить из себя благородного художника, готового потакать своей немного чокнутой, но увлеченной жене, пока она ему не надоела. Ты построил дом и жил тут только потому, что тебя это развлекало, ни на что большее ты просто неспособен.

– Как ты смеешь говорить мне такие вещи? – кричит Витторио. – Четыре года я мучился параноидальной клаустрофобией, отрезанный от мира! Четыре года жизни – кошке под хвост!

– Вот видишь! – Она лучше владеет собой, только потому, что он собой уже не владеет совсем. – Видишь, когда ты говоришь искренне, ты сам признаешь, что тебе здесь нелегко!

– И ты называешь это «нелегко»? – кричит Витторио. – Да я вообще не знаю, как я это выдержал. Только и делаешь, что подавляешь и подавляешь себя, тушишь, гасишь, шепчешь, словно живешь прямо в церкви. Четыре года насильственного летаргического сна, четыре года, выброшенные на ветер только ради того, чтобы быть с тобой, и ты еще смеешь жаловаться!

– Вот видишь! – снова повторяет Марианна. – Вот видишь!

– Да ты хоть понимаешь, сколько сил я, идиот, на тебя потратил, а мог бы найти им куда лучшее применение.

– Браво! Браво! – кричит Марианна, ее голос, пронзительный, гортанный, деревянный, увощенный, звучит, как расстроенная старинная виолончель. – Так, может, я должна на коленях тебя благодарить? За то, что был так любезен и уделил мне столько внимания? Вместо того, чтобы заниматься только самим собой, упиваться своими картинами, друзьями и подружками и всем тем бредом, которым пудрят тебе мозги незнакомые тебе люди.