Андреа Де Карло - Уто

• Название: Уто
• Автор: Андреа Де Карло
• Издательство: СЛОВО/SLOVO
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-85050-725-6

Роман популярного итальянского писателя Андреа Де Карло – своеобразная провокация.

Его герой – подросток по имени Уто. Он пианист-вундеркинд, но в отличие от большинства вундеркиндов вовсе не пай-мальчик! Попав в американскую семью, поклоняющуюся некоему гуру, Уто не желает принимать ее устои, и последствия его пребывания там напоминают губительное воздействие вируса. Мастер неожиданных концовок, Де Карло не разочарует читателя и в этом романе.

---

– Этих животных содержат в ужасающих условиях, – сказал он. – Я прочел кошмарную книгу о разведении скота. Они заперты в клетушках, где круглые сутки горит свет, их пичкают месивом из травы, отбросами со скотобоен. Чтобы они не обезумели и не заболели, им дают транквилизаторы и антибиотики. А еще пичкают гормонами и тысячью других мерзостей, и потому они набирают вес в четыре раза быстрее, чем если бы находились в естественных условиях.

– Это Марианна дала тебе эту книгу? – спрашиваю я быстро, не успев проглотить, чтобы не дать ему возможности закрепить успех.

Он тут же теряет весь запал и говорит:

– Да. Ты тоже должен ее прочесть. – Оглядывается вокруг, старается нащупать почву под ногами. – Ты не представляешь, каким жестоким образом их убивают, из-за ужаса и боли их кровь отравлена. Стоит задуматься об этом, у тебя навсегда пропадет охота есть мясо.

Но на меня это не действует, и чем больше сгущаются краски вокруг моего бифштекса, тем быстрее я орудую вилкой и ножом.

Он проглатывает еще один ломтик картофеля, смотрит на людей, сидящих за другими столами, на светящиеся фары машин за окном, на фотографии бифштексов, телячьих отбивных, бараньих котлет, свиных сарделек и индюшачьих бедер, развешанные по стенам, смотрит в мою тарелку.

– Да кто же ты в конце концов? – спрашивает он. – Дьявол-искуситель? Ты здесь, чтобы испытать меня?

– Да это всего лишь бифштекс, – говорю я, склонившись над тарелкой, но не переставая наблюдать за выражением его лица, челюсти мои работают неохотно. Выпитое мною пиво уже ударило мне в голову, движения становятся вялыми.

Витторио еще сдерживает себя, но из последних сил и наконец срывается:

– Черт возьми, да что, в конце концов, случится? Я же не постригся в монахи!

Он знаком подзывает официанта и заказывает жареного цыпленка, потом снова зовет его и просит принести еще кружку пива.

А потом мы сидели друг против друга, а перед нами стояли наши тарелки, Витторио в смятении смотрел на своего цыпленка, зажаренного в говяжьем жиру. Отщипнув кусочек, он поднес его ко рту в последней попытке обуздать себя, надкусил, и в мгновение ока вся его игра в безмятежность и умиротворение рухнула: он накинулся на еду с алчностью жертвы кораблекрушения, чудом спасенного из пучины, или троглодита сразу после схватки с пещерным медведем. Он рвал хищными зубами мясо цыпленка, не пользуясь ни вилкой, ни ножом, лез руками в тарелку, еще не кончив пережевывать предыдущий кусок, жадно глотал пиво, – крепко упершись локтями, склонив голову над тарелкой, он весь устремился к цели. Мы продолжали есть и пить, не говоря ни слова, сидя друг против друга и уставившись в тарелки, я – на свой кровавый бифштекс, он – на своего жареного цыпленка, который сочился жиром и соком, пачкая ему пальцы; сознание того, что мы поглощаем нечто нечистое, возбуждало нас до такой степени, что мы не чувствовали вкуса еды, а лишь приток протеинов в кровь. Витторио крепко сжимал каждый кусок, словно боялся, что его у него отберут, солил, перчил, поливал кетчупом, мазал горчицей, вообще использовал все приправы, что стояли на столе, рвал зубами хрустящую корку и сразу же впивался во влажное мясо, жевал с какой-то хищной, стихийной, первобытной алчностью, откусывал новый кусок, не успев проглотить предыдущий. Он швырял мне куски в тарелку и, жестикулируя как дикарь, предлагал мне их отведать, он потребовал у официанта еще две кружки пива и две порции жареного цыпленка для себя и для меня. Извел целую гору салфеток, вытирая руки, рот, подбородок, измазанные жиром. То и дело припадал к кружке, говорил:

– Какая гадость, и из-за какого-то миланского сопляка я до такого докатился.

Я не обижался, хотя мало приятного слышать про себя такое; меня тешило сознание того, что я наконец сорвал ему весь этот спектакль, которым он так мне досаждал. Пиво вызывало во мне ощущение восторженной неустойчивости, я словно смотрел на мир рыбьими глазами, образы и мысли наплывали на меня, чудовищно разбухая, но почти тут же уносились куда-то в сторону. Я то оказывался в самом центре ресторана в ослепительном световом потоке, и весь мир был у моих ног, то меня вдавливало в спинку стула, я терял власть над своими движениями, над голосом, и жизнь утекала у меня из-под пальцев. Я вновь набрасывался на еду, чтобы обрести почву под ногами, но мне все время казалось, что я умираю с голоду и сыт до отвала, что мне весело и грустно, что я быстр как молния и медлителен как черепаха, на меня накатывала какая-то сладковатая тошнота, отнимая силы и упругость у моих мускулов и повергая меня во вселенскую скорбь.

Витторио, напротив, казалось, был полон энергии более, чем обычно, только это была какая-то мрачная и злая энергия, глаза его светились ненавистью и отчаянием.

ВИТТОРИО: Ну и как тебе нравится вся эта история? Что ты на самом деле обо всем об этом думаешь?

(Взгляд снизу вверх, глухая дрожь в голосе.)

УТО: Какая история?

(Упругий резиновый коврик внутри, каждое слово, мысль, чувство отскакивают от него, оставляя след, словно на дрянном мониторе.)

ВИТТОРИО: Ну, я, и Марианна, и жизнь, которую мы ведем. Мирбург. Гуру и все прочее.

УТО: Не знаю. Вы ведь хотите быть счастливыми.

ВИТТОРИО: А что, у нас не получается?

УТО: Не знаю.

ВИТТОРИО: Чего не знаешь?

УТО: Не знаю, что ты понимаешь под счастьем.

ВИТТОРИО: Я там из-за Марианны. И тебе наверняка это кажется абсурдным? Абсурдно делать что-то ради другого?

УТО: Не знаю.

ВИТТОРИО: Отказаться от чего-то ради другого? Отказаться почти от всего?

(Явное отчаяние в глазах. Пиво допито, показывает официанту, чтобы принес еще две кружки.)

УТО: Это ваше дело.

ВИТТОРИО: Отсечь кусок собственной жизни, чтобы сделать кого-то счастливым и благодаря этому стать счастливым самому.

УТО: Не знаю.

ВИТТОРИО: Отказаться от всех устоев, привычек? От прочных стен, ограждающих тебя от внешнего мира?

УТО: Не знаю. Не надо спрашивать об этом меня.

Витторио швырнул обратно в тарелку последний кусок жареного цыпленка, который держал в руке, рассмеялся.

– Скучаешь по крупяным супам Марианны? Или по овощам, нарезанным мелко-мелко и сваренным без соли?

Я тоже рассмеялся, но весело мне не было, и доволен я тоже не был.

Витторио смеялся, но в глазах его была ярость, стремительная и неукротимая, которая, как жадность к мясу, напала на него внезапно после всех его деклараций о воздержании. Он проследил взглядом за официантом, который ставил на стол две новые кружки пива и убирал пустые, и сказал:

– Черт возьми, что же с тобой делает пиво после того, как ты три года не брал в рот ни капли.

– Три года? – переспросил я.

– Почти четыре. – Он отпил глоток из новой кружки и посмотрел вокруг; куда только подевалось то демонстративное спокойствие, с которым он сюда вошел. – С тех самых пор, как я решил стать воплощением совершенства, каким меня хотела видеть Марианна.

– И что, ты не стал им? – спросил я.

Меня коробило от собственной бесцеремонности, но я тоже был переполнен пивом и тоже бродил по миру, из которого исчезли все запрещающие знаки.

Он ударил по столу ладонью с такой силой, что на наших тарелках подскочили обглоданные кости, куски жира и сухожилия, корочки поджаренной панировки и обрывки кожи, всколыхнулись лужицы жидкого и затвердевшего жира и маслянистой подливы.

– Были моменты, когда я был почти уверен, что мне это удалось. Это что-то невероятное. Как будто открываешь почтовый ящик, а там университетский диплом. Или удостоверение летчика. Или просто иностранный паспорт. И все в полном порядке, можешь пройти любую проверку. Или почти любую.

– Почему «почти»? – спросил я, с трудом узнавая свой голос.

Он выпрямился, словно борясь с потоком, уносящим его прочь.

– Потому что потом оказывается, что внутри тебя такая чертовщина намешана. Как говорит гуру, все мыслимые достоинства и недостатки. И стоит тебе хоть на минуту потерять над ними контроль, как они постараются отвоевать себе самое неожиданное место.

– Так, значит, придется снова взять их под контроль? – говорю я. Все мои чувства притупились, и особенно чувство пространства, я снимаю с себя темные очки, но это ничего не меняет.

Витторио широким жестом показывает вокруг: круглый зал, бледные лица посетителей, всевозможные мясные блюда, изображениями которых увешаны стены, за окнами огни автомобилей, мчащихся по широкой улице.

– Все зависит от того, чего ты хочешь, – говорит Витторио. – Может, ты согласен плясать по указке того, что у тебя внутри, и того, что снаружи, а может, нет. Конечно, бывают и непрошибаемые, как ты, тебе ведь наплевать на все это, разве не так?

– Я не непрошибаемый, – говорю я каким-то противным скрипучим голосом, – и мне не наплевать.

– А может, ты и правильно делаешь, что плюешь, – говорит Витторио. – Потому что на самом деле все это сплошное надувательство. Можешь хоть из кожи вон лезть, и все без толку. Это тебе не дом построить. Ничего прочного, некуда вогнать гвоздь или ввинтить шуруп. При первой же возможности все рушится в одно мгновение и без всякого шума. И ты даже этого не замечаешь.