Фредерик Стендаль - Арманс

• Название: Арманс
• Автор: Фредерик Стендаль
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

Задача романа «Арманс» — обнаружить в блеске и утонченности «высшего света» пустоту жизни, низменность интересов, скудоумие феодальной аристократии. И, как в большинстве подобного рода произведений, герой этого романа, принадлежащий по рождению к высшему обществу, выше своего общества в нравственном и умственном отношении.

---

Стендаль Арманс или Сцены из жизни парижского салона 1827 года

ПРЕДИСЛОВИЕ

Одна умная женщина обратилась ко мне, недостойному, с просьбой исправить стиль этого романа, так как сама она не совсем ясно себе представляет, какими качествами должно обладать литературное произведение. Прежде всего я должен предупредить читателя, что отнюдь не разделяю некоторых политических суждений, там и сям рассыпанных в ее повествовании. Но, хотя взгляды милейшего автора и мои собственные во многом противоположны, мы оба испытываем одинаковое отвращение к так называемому «списыванию с натуры». В Лондоне появилось несколько весьма пикантных романов «с ключом»[1]: «Вивиан Грей»[2], «Олмекский клуб»[3], «Светская жизнь»[4], «Матильда»[5] и др. Это забавные карикатуры на людей, по прихоти случая или рождения занимающих место, которое вызывает всеобщую зависть.

Таких «литературных» достоинств нам не нужно. С 1814 года автор ни разу не переступил порога Тюильрийского дворца. Он так горд, что даже по именам не знает людей, несомненно, пользующихся известностью в определенном кругу.

Но в своем романе он сатирически изобразил фабрикантов и дворян. Если бы у голубок, воркующих на вершинах высоких деревьев, спросили, что собою представляет, по их мнению, Тюильрийский сад, они ответили бы: «Это огромная зеленая равнина, где можно наслаждаться ярким солнечным сиянием». Мы, гуляющие по этому саду, сказали бы: «Это прелестный тенистый парк, который защищает от зноя и особенно от невыносимо слепящих лучей летнего солнца».

Точно так же о любой вещи каждый судит в зависимости от своего положения. Такие же противоречивые точки зрения высказывают о современном состоянии общества лица, равно заслуживающие уважения, но не согласные друг с другом в выборе путей, ведущих нас к счастью. И все наделяют своих противников смешными чертами.

Обвините ли вы автора в желчности по той лишь причине, что в его романе каждая из сторон дает недоброжелательные и несправедливые описания салонов другой стороны? Потребуете ли от людей, движимых страстями, философского спокойствия, то есть отсутствия страстей? В 1760 году, чтобы завоевать расположение хозяина и хозяйки салона, следовало быть любезным, остроумным, но отнюдь не слишком гордым или слишком твердым, как говаривал регент[6].

Чтобы извлекать выгоду из паровой машины, нужно быть человеком расчетливым, трудолюбивым, благоразумным и совершенно лишенным всяких иллюзий. В этом коренное отличие эпохи, окончившейся в 1789 году, от эпохи, начавшейся в 1814 году.

Отправляясь в Россию, Наполеон постоянно напевал слова из арии, которую он слышал в превосходном исполнении Порто[7] (в «Molinara»[8]):

Si batte nel mio cuore
L'inchiostro e la farina?[9]

Эти слова могли бы повторить многие молодые люди, родовитые и вместе умные.

Говоря о нашем веке, мы невольно набросали два главных характера из этой повести. В ней, быть может, не наберется и двадцати страниц, которым грозила бы опасность попасть в разряд сатирических, но автор идет особым путем, а наш век уныл, склонен к угрюмству, и с ним нужно быть настороже, даже выпуская в свет книжечку, которая, как я указывал автору, самое большее через полгода, будет забыта, подобно другим лучшим произведениям того же рода.

А пока мы просим хотя бы о части той снисходительности, с которой отнеслись к авторам комедии «Три квартала»[10]. Они поднесли публике зеркало, — виновны ли они, что мимо него проходили уроды? К какой партии можно причислить зеркало?

Стиль этого романа порой отличается безыскусностью выражений, которую у меня не хватило духа исправить.

С моей точки зрения, нет ничего хуже немецкой и романтической выспренности. Автор твердил мне: «Излишнее пристрастие к изящным оборотам речи приводит в конце концов к благообразию и сухости. Они приятны на протяжении одной страницы, но эта «очаровательная изысканность» приводит к тому, что книгу закрывают после первой же главы, а мы хотим, чтобы читатель прочел как можно больше глав. Оставьте же мне мою сельскую, или, если хотите, мещанскую, непритязательность».

Заметьте, однако: автор был бы в отчаянии, если бы я действительно поверил, что у него мещанский стиль, В этом сердце живет беспредельная гордость. Оно принадлежит женщине, которая сочла бы, что на десять лет состарилась, если бы ее имя стало известно. К тому же подобный сюжет!..

Стендаль

Сен-Женгу, 23 июля 1827 г.

ГЛАВА I

.....It is old and plain

.....It is silly sooth

And dallies with the innocence of love.

«Twelfth night», act II[11]

Октав окончил Политехническую школу, когда ему едва исполнилось двадцать лет. Отец Октава, маркиз де Маливер, стремился удержать своего единственного сына при себе, в Париже. Стоило молодому человеку убедиться, что таково задушевное желание отца, которого он уважал, и матери, которую страстно любил, как он тотчас отказался от намерения поступить в артиллерию. Он думал прослужить несколько лет и потом выйти в отставку с тем, чтобы вернуться в полк, как только начнется какая-нибудь война. Проделает он ее в чине лейтенанта или полковника, Октаву было безразлично. Вот пример тех странностей, которые навлекли на него неприязнь людей посредственных.

Благодаря острому уму, высокому росту, изысканным манерам и большим прекрасным черным глазам Октав мог бы считаться одним из самых примечательных светских молодых людей, когда бы его лучистые глаза не выражали постоянно такой горести, что собеседник испытывал скорее жалость, нежели зависть. Пожелай он блеснуть умением вести беседу, он имел бы шумный успех; но ему как будто ничего не хотелось, никакое событие не могло опечалить его или обрадовать.

В детстве он много болел, потом, когда его здоровье и силы укрепились, он стал неукоснительно подчиняться тому, что считал требованием долга. Казалось, что если бы не это чувство долга, ничто вообще не побуждало бы его к действию. Быть может, какой-то необычный нравственный принцип, глубоко запечатлевшийся в этом юном сердце и пришедший в противоречие с ходом обыденной жизни, рисовал ему в мрачном свете и его будущее существование и отношения с людьми. Какова бы ни была причина этой глубокой печали, все же Октав слишком рано стал мизантропом. Командор[12] де Субиран, дядя Октава, как-то сказал при нем, что нрав племянника его просто пугает.

— А зачем мне представляться иным, чем я есть на самом деле? — холодно возразил Октав. — Ваш племянник всегда будет вровень с рассудком.

— Но никогда не окажется выше его или ниже, — прервал Октава командор со своей провансальской резкостью. — Из чего я заключаю, что ты либо еврейский Мессия, либо Люцифер, который собственной персоной явился в этот мир, чтобы сбивать меня с толку. Я никак не могу тебя понять: ты не человек, а какой-то воплощенный долг!

— Как я хотел бы никогда от него не отступать! Как был бы счастлив вернуть мою душу создателю такой же кристально чистой, какою он ее сотворил!

— Вот чудеса! — вскричал командор. — Впервые за год этот юнец, до того кристальный, что его душа превратилась в кусок льда, изволил выразить какое-то желание!

И, весьма довольный своей остротой, командор быстро вышел из гостиной.

Октав с нежностью посмотрел на мать: она-то знала, что душа у него не ледяная. Хотя г-же де Маливер было уже около пятидесяти лет, она не утратила молодости — и не только потому, что все еще была хороша собой: обладая на редкость живым и своеобразным умом, она горячо и деятельно отзывалась на радости и печали своих друзей-сверстников и даже молодежи. Без труда понимая их надежды и опасения, она вскоре сама начинала надеяться или бояться. Такой душевный склад стал терять свою привлекательность с тех пор, как общественное мнение сочло его обязательным для всех женщин известного возраста, не желающих прослыть ханжами. Но в г-же де Маливер не было и тени притворства.

С некоторого времени слуги стали замечать, что она постоянно куда-то уезжает и часто возвращается не одна. Сен-Жан, любопытный старик-лакей, не покинувший своих господ и в годы эмиграции, решил проследить за человеком, которого неоднократно привозила к себе г-жа де Маливер. В первый раз незнакомец затерялся в толпе, но при следующей попытке любопытство Сен-Жана было удовлетворено: тот, кого он выслеживал, вошел в двери больницы Шарите, и привратник сообщил старику, что это знаменитый врач Дюкеррель. Слуги г-жи де Маливер обнаружили, что их хозяйка всякий раз привозит к себе какого-нибудь известного парижского врача и почти всегда находит предлог показать ему своего сына.

Обеспокоенная странностями Октава, г-жа де Маливер начала бояться, не болен ли он чахоткой, но ей казалось, что если, к несчастью, это правда, то, назвав по имени ужасную болезнь, она лишь ускорит ее развитие. Врачи, люди проницательные, заявили, что болезнь ее сына — всего лишь тоскливая и беспокойная неудовлетворенность жизнью, свойственная в эту эпоху многим юношам его общественного положения, но что она сама должна принять серьезные меры, так как чахотка грозит не Октаву, а ей. Г-же де Маливер пришлось соблюдать такой строгий режим, что вскоре печальная весть стала достоянием всех домочадцев. Как ни старались скрыть от маркиза название болезни, он, тем не менее, понял, что ему грозит одинокая старость.