Роберт Святополк-Мирский - Пояс Богородицы

• Название: Пояс Богородицы
• Автор: Роберт Святополк-Мирский
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2005
• ISBN: 978-5-903339-44-0

Действие нового историко-приключенческого романа Святополка-Мирского происходит в период одного из важнейших событий русской истории — «Стоянии на Угре». Именно оно, по мнению историографов, положило конец трехсотлетнему татаро-монгольскому владычеству.

Отважные герои снова действуют на благо Великого Московского княжества: Медведев по поручению великого князя отправляется в Литву, чтобы поддержать заговор православных князей. Филипп с небольшой судовой ратью князя Ноздреватого плывет вниз по Волге, чтобы внезапно напасть на столицу хана Ахмата-Сарай-Берке. Картымазов помогает примирению Ивана III с его братьями. Хан Ахмат со стотысячным войском идет на Москву. Но рядом с ним — тайный агент Москвы и Крыма — Сафат.

События приобретают напряженный, драматический характер, героев снова ждут суровые и тяжкие испытания…

Историческая хроника XV–XVII столетий, которая, рассказав понемногу о великих князьях, боярах и вельможах о московских и литовских, о королях Запада и ханах Востока, о служителях церкви и еретиках, о тайных заговорах и открытых войнах, о славных победах и горьких поражениях, о мирных делах и великих смутах, словом, о разных лицах и событиях, хорошо известных по летописям и документам, главным образом повествует о множестве необычайных приключений и удивительных подвигов дворянина Василия Медведева и его потомков, а также многих других обыкновенных людей, чьи жизнеописания не вошли ни в одну летопись, чьи имена невозможно отыскать в исторических сочинениях, но чьи дела, слившись воедино с делами миллионов таких же простых смертных грешников, вольно или невольно для них самих, но неизменно по воле Господа нашего делали историю.

---

— Ты льстец, Сафат, но я тебя прощаю. Так ты отправляешься завтра утром?

— Да, о великий хан, на рассвете.

— Тогда прощай и помни — я искренне полюбил тебя.

— Благодарю, о светлейший, — низко поклонился Сафат, окидывая взглядом юрту хана.

Три телохранителя дремали на матрасах в шатре хана, но они были отделены от него легкой занавеской из китайского шелка.

— Сегодня холодная ночь, позволь, о великий, я укрою тебя этим мехом, — Сафат снял со своих плеч тулуп, который он купил некогда у купца Манина за один золотой.

Он бережно и ласково укрыл хана расшитым заячьим тулупом и сказал:

— В этом походе у тебя, о светлейший, было много прекрасных свершений. Но лучшим и самым гениальным из них была операция по захвату московитской лучницы. Неважно, что она кончилась не так, как ты хотел. Важно, что никто на свете не придумал бы такого великолепного решения — выкрасть хорошо охраняемую женщину из-под носа целого московского войска! Подумай об этой женщине перед сном… Прощай…

Сафат погладил старого хана по заячьему тулупу, накрывшему его маленькое старческое тело, и вышел.

Лагерь спокойно спал, часовые лениво ходили по периметру. Сафат подошел к часовому, стоящему на краю кустарника, спускавшемуся к берегу Дона.

— Все тихо? — спросил он.

— Тихо, — ответил часовой.

Сафат ударил его ножом под лопатку, точно в сердце и, хоть тот упал без звука, на всякий случай закрыл ему рот.

Потом сложил руки раковиной и пропел ночной птицей.

Через минуту из зарослей вышел хан Ибак.

— Он там, — указал на шатер Ахмата Сафат.

— Там еще кто-то есть?

— Да, трое охранников. Но они крепко спят. Я угостил их чем нужно.

— Где Ахмат?

— Ты легко узнаешь его, — улыбнулся Сафат, — он укрыт расшитым заячьим тулупом.

— Хорошо, — просто сказал Ибак и спокойно направился к шатру Ахмата.

Сафат вошел в соседний шатер и разбудил Чулпан.

— Пойдем со мной, девушка, — сказал он и, потащив ее к зарослям, отпустил. — Немедленно уходи отсюда. Через пять минут здесь не останется ни одного живого из тех, кого ты знаешь. Как, ты говорила, фамилия того великана, который спас тебе жизнь?

— Бартенев, — белыми, дрожащими губами прошептала Чулпан.

— Хорошо, что ты помнишь, — сказал Сафат и толкнул девушку вниз.

Она покатилась с обрыва, а Сафат вернулся к шатру хана.

Навстречу ему из шатра вышел Ибак.

Он широко улыбался и держал в руке голову хана Ахмата.

Голова хана была лысой, и потому Ибак держал ее за длинные волосы, свисающие с затылка, вытянув вперед руку, чтобы не запачкаться кровью, которая обильно текла из шеи.

— Это он? — спросил Ибак, протягивая голову прямо к лицу Сафата.

Сафат посмотрел в полузакрытые мертвые глаза хана Ахмата, подумал о Настеньке и испытал чувство спокойствия и удовлетворения.

— Да, — подтвердил он.

— Возьмешь для московского Ивана? — спросил Ибак.

— Не надо, он мне и так поверит, — ответил Сафат.

— Ну и отлично! — сказал Ибак и, отшвырнув голову великого хана в кусты, громко и пронзительно свистнул.

На поляну ворвалась бешеная стая ногайских волков, и через четверть часа никого из воинов покойного хана Ахмата в живых не осталось.

Сафат отправился в Мрскву с донесением о том, что Великому Московскому княжеству больше никогда не будет угрожать опасность со стороны Великой Золотой Орды, в чем заверяет Московское княжество со словами дружбы сам тюменский Ибак, собственноручно отрезавший голову хану Ахмату, каковому событию он, Сафат, был прямым свидетелем и очевидцем…

ЭПИЛОГ. 1482 год

12 января

… В этот день в кремле праздновали большое торжество — свадьбу наследника московского престола, двадцатичетырехлетнего великого князя Ивана Ивановича Молодого с восемнадцатилетней валашской принцессой Еленой Стефановной, дочерью короля молдавского господаря Стефана, которая навсегда вошла в российскую историю как Елена Волошанка.

Празднество было торжественное, гостей множество, как именитых, так и простых, молодую княгиню окружала ее свита, прибывшая из Валахии, — с ней постоянно были рядом ее первая фрейлина красавица Марья Любич, которая прекрасно говорила по-русски, и молодой толмач Неждан Кураев. Толмач, впрочем, валашской принцессе был нужен только для перевода многочисленных поздравлений иноземных послов — готовясь к свадьбе, Елена хорошо выучила язык жениха.

Великая княгиня Софья смотрела на свою юную и стройную невестку, не снимая с лица доброй материнской улыбки, но о чем она думала, не знал никто, даже ее придворный горбатый лицедей Савва, который, любуясь издали расцветшей красотой Марьи Любич, вспоминал, как часто видел ее еще совсем юной далеко отсюда в другом княжестве, в поселке горвальских боброловов…

На улицах по случаю свадьбы, как обычно, выставлялись огромные бочки пива, и народ, попивая из кружек, выкрикивал здравицы в честь молодых.

Два человека, одетых как простые мастеровые, проследив взглядом медленно проезжающий мимо свадебный кортеж, повернулись друг к другу и чокнулись пивными кружками.

— Ну вот, ты снова — в который уже раз! — побывал в том месте и в то время, где происходит историческое событие, которое, будем надеяться, изменит ход истории! — сказал Елизар Бык — Ты удовлетворен?

— Вполне, — улыбнулся Симон Черный, заправляя под шапку седые космы волос. — За двадцать лет существования Братства нам еще никогда не удавалось подобраться столь близко к престолу. Я смотрю и не верю своим глазам — та ли это Елена, которой еще два года назад я при дворе Стефана проповедовал основы нашего учения…

— Да, Симон, да, и теперь Елена — сестра Второй заповеди — будет делить ложе с наследником московского престола. Это твой замысел и твое исполнение — я преклоняюсь!

— Подожди, еще рано… Мне очень не нравится добрая улыбка свекрови. Как бы она свою невестку со свету не сжила… Ты же знаешь, как хорошо и бесследно действуют венецейские яды…

— Ну-ну. Не так скоро. И потом у нее под боком находится Савва.

— Долгая лета молодым! — закричал вокруг простой народ вслед удаляющемуся шествию.

— Долгие лета молодым! — хором подхватили Елизар и Симон.

И пожалуй, впервые в жизни они оба были совершенно искренни…

5 марта

Ваше величество, — сказал канцлер и положил перед королем на стол бумагу. — Судебный процесс закончен, князья Ольшанский и Олелькович, как виновные в заговоре против короны и в покушении на жизнь короля, приговорены к смертной казни через огрубление головы, каковая казнь должна произойти публично в центре города Вильно. Это прошение князя Олельковича о помиловании. Вы — последняя инстанция, ваше величество.

Король пробежал глазами бумагу.

— А где прошение Ольшанского?

— Ольшанский не просит о помиловании, ваше величество.

— Вот как?

Король задумчиво прошелся по кабинету.

— Эти люди хотели отделить половину государства в пользу иноземной державы. Хорошо, что хотя бы у одного из них хватило мужества понимать свою ответственность за столь дерзкое намерение. Как бы я ни сочувствовал им по-человечески, как король, я не могу принять иного решения.

Гусиное перо прорвало бумагу, когда король поперек прошения Олельковича резким движением написал одно слово — «Отказать!».

Потом посмотрел холодным и твердым взглядом в глаза канцлера:

— Некогда я пожаловал землю и замок отцу нынешнего московского беглеца князя Бельского. Отдайте распоряжение: навсегда смести этот замок с лица земли. Князей Ольшанского и Олельковича казнить публично на площади…

1 июня

… На берегу быстрой речки Вильняле, на большом зеленом лугу, где по праздникам пировал простой народ, мастеровые сколотили из свежих пахнущих сосновых досок высокий помост. Посередине помоста высился массивный дубовый пень, в который уголком была воткнута блестящая на солнце секира палача.

Народ, столпившийся вокруг, жевал пряники, посмеиваясь и оглядываясь в ожидании, когда привезут приговорённых.

Наконец, вдали послышались возгласы: «Расступись, расступись!» И в толпе образовался коридор, сквозь который медленно двигалась окруженная пикейщиками телега с осужденными.

Олелькович сидел на корточках, закрыв лицо руками, и рыдал. Князь Иван Ольшанский стоял, гордо выпрямившись, бледный, неподвижный, и был занят только одним — борьбой с ужасным, подавляющим страхом, который охватил все его существо.

Телега приблизилась к эшафоту, и Олельковича, взяв под руки, стали возводить на него, что давалось с большим трудом, потому что ноги у Михайлушки отказали и волочились по ступенькам. Когда глашатай начал читать приговор и публика внапряженном ожидании утихла, стало слышно детское всхлипывание Олельковича. Палач надел на его голову черный капюшон, а его помощники опустили князя на колени перед колодой.