Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

• Название: Война: ускоренная жизнь
• Автор: Константин Сомов
• Жанр: История
• Год: 2010

Книга эта начиналась тридцать лет назад, когда мальчишка Костя Сомов услышал на рыбалке от старика историю о том, как жили на войне. Не воевали — жили. Это в кино на войне всегда стреляют. На самом деле боевые действия занимают на войне не так уж много времени. В своей книге Константин Сомов приводит слова нашего земляка, бийчанина Героя Советского Союза Сергея Баканова: «После войны подсчитал: наступал, то есть по-настоящему воевал, восемьдесят восемь суток, в госпиталях валялся, то есть бездельничал — 315 суток, в обороне был 256 суток, учился на командира под Сталинградом 50 суток. И до того, как попал на фронт, околачивался во Владивостоке — 350». Хотя все это тоже была война, но в каждом из этих состояний она была разная. Про это и книжка.

В книге 600 страниц. Сравнительно немного, а вышла целая энциклопедия. Но не холодная и безжизненная, какими обычно бывают энциклопедии, а трогательная и человечная. Всех жаль — и русских, и немцев, и обобранных командиром Попеску качающихся от недоедания румын.

Константин Сомов упоминает сотни разных людей, и о каждом хочется узнать — дожил ли он до Победы? Прочитал, например, про то, как попавшие в окружение бойцы 364-й дивизии стащили у комдива Филиппа Соловьева жеребца — последнюю уцелевшую лошадь. Комдив не стал искать виноватых, подосадовал лишь: «Думаете, мне есть не хочется? Жалко было дураку… Надо было съесть»… Долго искал в разных книжках, выяснил — выжил Филипп Соловьев после окружения и даже командовал потом корпусом.

О многом из того, что написано Сомовым, до него так подробно не писал никто — например, кому, за что и сколько на войне платили денег. Оказывается, еще в августе 1941 года приказом Верховного главнокомандующего для летчиков была введена денежная награда за каждый сбитый немецкий самолет — тысяча рублей. (Логика есть: войну ведь называют работой, а за работу надо платить).

В большинстве же книг, написанных в последние годы, именно заряд любви и сострадания просто не предусмотрен. Авторы придумывают детективный сюжет, помещают в военный антураж любовный, авантюристический или шпионский роман. Возможно, они полагают, что правда о войне — слишком горькая таблетка, надо подсластить или чем-то отвлечь внимание читателя. А скорее всего — так проще: не надо ходить по архивам, не надо слушать стариков. Да их ведь еще найти надо — ветеранов. Вместо этого одни авторы своими книжками воюют с другими: напишет кто-то про Великую Отечественную войну одну книжку, а ему в ответ — десять. А годы идут, и тех, кто помнит войну, остается все меньше. Очень скоро о Великой Отечественной не останется у нас ничего, кроме памяти, заключенной в книжные переплеты. Война становится далекой, перестает быть страшной, а если она не страшна, то чего бы не повоевать вновь? И от того, какими будут книги о войне, зависит, каким будет наше будущее и будущее наших детей…

---

Во время службы в армии автору этой книги пришлось по просьбе своих товарищей написать не одно вычурно-любовное письмо их потенциальным подругам. Девушки, надеясь на более близкое знакомство, писали по адресам, вызнанным у сестричек молодых солдат, на их полевую почту — «Самому веселому солдату», «Самому красивому» и т. д.

Стряпая ответные письма — «Лицом к лицу лица не увидать. Здесь, среди бескрайних песков пустыни — Мандал-Гоби…», я в дальнейшем изготовил, чтобы зря не тратить время, своего рода «бланк-трафарет» такого письма и считал, что являлся первопроходцем в этом деле.

Молодости свойственно ошибаться. В своем фронтовом дневнике в апреле 1945 года барнаулец Деомид Кожуховский приводит куда более ранний образец подобного письма, и образец, прямо скажем, далеко переплюнувший мои армейские опусы.

«16.04.45 г.

Штыковой удар.

С тех пор, как штыковой удар вашей красоты основным уколом поразил мое сердце и нанес рану глубиной полного профиля, я подолгу не могу заснуть после отбоя, я все думаю о вас.

Как хотелось бы мне сейчас обнять шейку приклада, прижать к плечу и плавно опустить поцелуй на ваши алые губки. Я восхищен вами, смотря на ваше фото, как на новый чехол малопехотной лопатки. Ваш ласковый голос можно сравнить с голосом дневального, произносящим любимую команду — приготовиться на обед или отбой.

Из-за вас я стал такой рассеянный, превзошел все законы рассеивания, днем и ночью, с наименьшим безопасным прицелом, веду автоматический огонь своими мыслями через головы миллионов людей по вашему ярко пылающему сердцу, являющемуся отличной мишенью для такого стрелка, как я.

Я отличный стрелок, а согласно законам рассеивания и законам вероятности попадания, ваше сердце должно быть пробито моей любовью, но от волнения я весь дрожу, и не могу удержать линию прицеливания, поэтому из 1000 возможных попаданий я не сделал ни одной пробоины в вашем сердце. В то время как вы с одного укола поразили мое сердце. Но, несмотря на неудачу, я бешено мчусь по траектории любви, эта траектория должна пересечься с горизонтом вашей жизни, а также пересечение это — первая новобрачная ночь на широкой семейной кровати.

Я не раз подходил к вашей квартире и брался за спусковой крючок вашей двери, как меня брала «мандраже», словно перед выходом на огневой рубеж для стрельбы по три упражнения из винтовки. Меня иногда терзают сомнения, и тогда на мое сердце давит такая тяжесть, которую можно сравнить лишь с тяжестью ранца (Сидора Ивановича), давящего на плечи после 50 км марша. Но я никогда не разлучусь с Сидором Ивановичем, потому что в нем на самом дне лежит ваше фото, завернутое в новую портянку НЗ.

Моя любовь прилетит к вам по азимуту со скоростью пули образца 1930 года, клянусь вам винтовкой отличного боя и малопехотинской лопаткой, что любовь моя верна, как стрельба в упор на 25 метров. Я по-пластунски ползаю перед вами и умоляю дать мне возможность окопаться в вашем сердце и занять там долговременную оборону. Я уверен, что не пройдет одной недели, как наша новая супружеская жизнь будет переведена к нормальному бою.

Да! Когда дождемся той минуты, когда мы по команде под руку и торжественным маршем, строевым шагом направимся в ЗАГС для принятия присяги на верность друг другу».

«Белые платочки виднеются у самой насыпи — идут восстановительные работы. Когда наш состав проносится мимо, женщины оставляют лопаты, приветливо машут нам, что-то кричат. Мы машем им в ответ, — пишет о путешествии после переформирования на фронт к Днепру Евгений Стрехнин. — Кто-то из женщин ухитряется забросить в дверь нашей теплушки палочку, заранее приготовленную, вокруг которой обернута и привязана к ней ниточкой бумажка. Развертываем, читаем: «Молодому неженатому бойцу. Привет тебе, дорогой боец, желаю успешно бить врагов и вернуться с войны невредимым. Как будешь на фронте, напиши мне письмо, а я тебе буду отвечать. Знай, что будет человек, который станет беспокоиться о тебе, это я», — и в конце адрес. Шумно обсуждаем, кому же вручить это послание? Им пытается завладеть писарь Петька Барсуков, донжуанистый парень, который ведет переписку одновременно с несколькими девушками и каждой изъясняется в пламенных чувствах.

— Нет, Барсуков! — говорим мы ему. — Слишком жирно для тебя будет! — И по общему решению отдаем «письмо на палочке» другому парню, скромному и тихому телефонисту».

Как уже говорилось, ставшие возможными благодаря переписке «фронтовые браки» зачастую выдерживали испытания долгими годами. Яркий пример тому — семья барнаульцев Екатерины Поликарповны и Семена Павловича Алекимовых, отметивших в 2006 году 60-летие совместной жизни.

А начиналось все просто: познакомившись по переписке, они два с половиной года обменивались посланиями. Вот отрывок из одного, отправленного Семеном Алекимовым с фронта 3 сентября 1944 года в село Генералку Чарышского района Алтайского края:

«Катя! Будь такой, какая ты есть, делай так, как тебе диктует благоразумие, совесть и сердце. Я тебе прямо говорю: мне очень нравится твоя искренность и простота, как я могу судить через твои письма. Мне нравится то, что ты пишешь и как пишешь. Я хорошо понимаю тебя. Катя, давай будем дружить и по-настоящему ценить друг друга.

Вот стал я получать от тебя письма, и будто сделалось легче, и жить стал веселей. Катя! Ты внесла в мою жизнь свет и тепло. Я этому бесконечно рад. <.> В моих письмах ты, быть может, встречаешь слишком много сентиментального и, возможно, от этого тебе становится приторно. И в самом деле, между прочим, я сам удивляюсь, откуда у меня выскакивают слова «дорогая», «милая» и т. д. Перечитываю иногда свои письма и вдруг встречаю эти слова. Это, видимо, получается потому, что я очень соскучился по той, которой пока что нет и которую я желаю иметь. Катя! Быть может, это не нравится тебе? Прости меня, Катя, за эти излишества.

Но, друг мой, война! Сердце истосковалось по всему человеческому и хочет ласки. <.> Поэтому, очевидно, частенько вырываются нотки нежности и накопившейся ласки. <…> Ты только не сердись на меня за все это, хорошо?

Катя! Пиши мне чаще. Еще раз чаще и чаще. Очень прошу тебя. <.> Целую крепко-крепко. Сеня».

«Я демобилизовался, когда служил на Дальнем Востоке, — вспоминал Семен Павлович. — Попросил об этом, потому что был дважды контужен и устал от войны. Ведь я еще и в финскую воевал. Во время финской на передовой не был, но получил обморожение. Мне сделали несколько операций и уволили из армии. А тут война Отечественная, потом японская, все это я прошел. Устал уже и больной — голова шумела и до сих пор шумит. Не проходит шум. В общем, попросил я, чтобы меня демобилизовали, хотя оставляли служить еще. Оттуда я поехал к Кате на Алтай».

Случалось и нередко, что браки порой заключались и прямо на фронте. Многие из них поначалу были неофициальными, но зачастую тоже выдержали испытание временем. Не раз упоминавшийся в этой книге командир роты в 8-м офицерском штрафбате Александр Пыльцын со своей будущей супругой познакомился в 43-м, когда находился в запасном полку под Уфой. Молоденький лейтенант и эвакуированная из Ленинграда девушка Рита быстро нашли общий язык. Пыльцын отправился на белорусский фронт, а вскоре в состав этого фронта вошел и госпиталь, где служила зазноба.

«В эту пору у меня, как и у многих влюбленных молодых людей, «прорезалась поэтическая страсть», — вспоминает Александр Васильевич. — Я писал своей знакомой стихи и даже целые письма в стихах, конечно, далеко не совершенных.

Много пережил за дни разлуки,
Сомневался в верности, в любви.
Мне приснилось, что свои ты руки
Все запачкала в моей крови.
И что ты меня перевязала
В полутемной комнатке пустой
Бомбами разбитого вокзала.
То был сон.
Но ты была со мной!
А вот еще одно, из другого письма:
В день, когда пробьют часы Победу
И в мире станет радостней, светлей
Мы будем вместе.
Радости и беды
Делить согласна до последних дней?
Тогда отметим сразу дни рожденья,
Которые прошли, которым еще быть,
А если доживем до Дня Победы,
Не будем уставать судьбу благодарить!

Потом была неожиданная встреча в Польше вблизи передовой, когда, отправившись из своей части, Рита сумела приехать вместе с двумя подругами в батальон. Набежали друзья и решили «сыграть» фронтовую свадьбу, так как, по их мнению, наши существующие де-факто супружеские отношения нужно освятить свадебным обрядом. Да и предлогом собраться на вечеринку грешно было не воспользоваться.

Быстро собрали все необходимое для пиршества. Каждый что-то принес: кто сэкономленный офицерский доппаек, кто где-то раздобытые соленья и копченья. Валера Семыкин каким-то образом добыл немного американского сливочного масла. Появилась и фирменная польская водка «Монополька» и даже бутылка с каким-то «заморским» трофейным вином, придержанным, наверное, для особых случаев. Веселая и волнующая получилась свадьба. И с аккордеоном, и с патефоном, среди пластинок к которому были и «Рио-Рита», и «Брызги шампанского», и «Амурские волны».