Юрий Сергеев - Княжий остров

• Название: Княжий остров
• Автор: Юрий Сергеев
• Издательство: Изд-во «Княжий остров»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-902831-0З-2

Добрые люди!

Если в нынешнее лихолетье Ваши сердца еще хранят

Веру, то зажгите свечу Надежды, Любви, Добра,

Красоты. — откройте первую страницу романа и

пройдите крестным путем истории по Святой Руси.

Герои романа проведут Вас сокровенными тропами из

Великого Прошлого в Великое Будущее и воссоединят

разорванные нити Времени, Пространства.

Вы будете отрицать и утверждать, задавать вопросы

и отвечать на них, умирать и воскресать, познавать

Закон Любви.

И произойдет дивное: каждый из Вас и все вместе с

автором этой уникальной книги возведет единый Храм

Русского Мира.

Отправляйтесь в Путь.

Бог Вам в помощь.

---

— И не кажется, что это все мистика и провокация церковников, чтобы посеять панику среди нас?

— Нет, это не провокация. Мы посылали туда своих людей, и все подтверждается. Кроме того, подобное видение было у нас, одному старцу.

— Товарищ Скарабеев, — Сталин резко обернулся и пронзительно посмотрел в глаза собеседника, — скажи мне честно, у нас нет другого выхода?

— Нет, товарищ Сталин.

— Ты веришь в Бога… ты же коммунист…

— Верю…

— Шапошников тоже верит, мне доложили… и не скрывает своих религиозных убеждений… Но это не мешает вам выполнять долг… Ви настаиваете в докладе на возрождении в Красной Армии русских национальных традиций?

— А чем плохи слова Суворова: «До издыхания будь верен Государю и Отечеству». Надо поднять дух армии, многие солдаты верят в Бога, верят и люди в тылу… это сплотит нас.

Размышляя, Сталин ходил по кабинету, посасывая угасшую трубку. Скарабеев заметил, как посерело от усталости его лицо, набрякли мешки под глазами от бессонных ночей, лихорадочно блестели глаза, ссутулилась спина. Он подошел и ткнул чубуком трубки Скарабееву в грудь.

— Ми одобряем ваше решение… Что ви жуете?

— Сухарик…

— Ви что, не ужинали?

— Мне надлежало его съесть при начале битвы за Москву… Битва началась.

— Ви уверены, что не сдадим Москву?

— Теперь уверен… Москву не сдадим!

— Идите… ми откроем храмы и разрешим людям молиться за победу в этой войне. Я учился в кутаисской духовной семинарии и вполне понимаю серьезность вопроса. Привезите мне сухариков от вашего старца… От нашего старца…

* * *

Машина шла по затемненной Москве сквозь лавину снега, опадающего с неба. Порывы ветра косо стлали бесчисленные белые нити в свете фар, и Скарабееву почудилось, что они едут в каком-то белом потоке, подхватившем и машину, и улицы, и Москву, и всю Россию… Этот поток укрывал и бинтовал ватной белизной грязь и ямы, снулые деревья, сами дома и души людей в них, изъязвленных войной. Удивительная чистота снизошла на землю, и щемящая радость охватила страдающее сердце отрока Егорки, сидящего рядом с шофером. Да, он вновь мысленно перенесся на печь своего родного дома и ощущал себя мальчишкой и жадно вдыхал сладость поспевающего пасхального теста, уготовленного для праздничных куличей, и ручонка сама тянулась к лакомству, и набежала в рот слюна от предвкушения этой сладости и сытости… Неожиданно для самого себя он тихо вымолвил:

— В монастырь!

— Не успеем обернуться к утру, — предостерег шофер.

— В монастырь! — жестко приказал Егорка и снова тепло печное окутало все его существо…

Свет тек с неба белой рекой, из тонких его нитей ткалось сияющее полотно, и Егорка пришедшим озарением видел в нем чистоту покровов Богородицы, укрывающих исстрадавшуюся русскую землю и народ ее. Свежее небесное дыхание прорывалось в кабину машины из чуть приоткрытого окна, редкие снежинки влетали и серебрили шинель Егория, таяли на его устах и щеке. Он жадно ловил ноздрями эту первозданную свежесть, пристально смотрел вперед и новыми видениями был освящен… Увидел заснеженные поля и бесчисленные бугорки поверженных и укрытых смертным саваном врагов… Они ушли под снег, словно растворяясь в нем и проваливаясь в преисподнюю за грех содеянного злодейства супротив этих полей и перелесков, сгоравших деревень и городов, за невинно убиенных людей. Он увидел горы покореженного и сгоревшего металла, останки танков и машин, орудий и разбитых самолетов со свастикой, ему хотелось плакать от счастья при виде свежих дивизий и армий сибиряков в белых полушубках, стремительно идущих на лыжах в атаку. Пронзительно ощутил величие Определения старца из монастыря и его духовного брата Илия от Гор Ливанских о начале победы… Самое трудное позади, Сталин принял условия Определения, Скарабеев шел к нему с молитвою, даже при разговоре он продолжал непрестанно читать ее в уме, зная в детстве от матери, что в этом случае даже лютый враг бессилен…

Снег мягко ударялся о лобовое стекло, почти неслышно шуршал, и в этом нежном шорохе была особая музыка, опять же молитвенное звучание, живое прикосновение неба и вечности.

Страдающая красота русского духа наполнила его… Белая музыка снега опускалась с неба и колыхала сознание; колыхались от музыки сей деревья по обочинам, осыпая струи снега с ветвей и еловых лап, белый ветер мел поземкой, укрывая грязь и сор, вычищая белый путь к монастырю. Все прожитое в этом буране кружилось и являлось Скарабееву, он как Емеля ехал на печи и все исполнялось по-щучьему велению, по его хотению… но через неистовые труды и волю, лавируя по лезвию бритвы под неусыпным наблюдением охранки Берия… и одно неверное движение может стать последним…

В одной из ложбин среди чистого поля снегу намело уже столько, что машина мягко врезалась в сугроб и забуксовала. Шофер торопливо вскочил, стал лопатой разгребать занос, разбрасывать его сапогами, глухо ругаясь на непогоду. Весь разгоряченный засунул голову в открытую дверцу и попросил:

— Товарищ генерал, пересядьте за руль, я подтолкну.

— Да нет уж, садись сам, а я разомнусь, — он вышел в белую коловерть и задохнулся от снежного ветра.

Не было ни страха, ни раскаяния, что поехал в такую страсть, удивительное спокойствие, умиротворенность и крепость наполняли все его существо. С раскачкой, упираясь в задок машины, чуя в себе небывалый прилив сил, толкал он завязшую технику с такой энергией и уверенностью, что будь впереди хоть каменный завал, все равно пробьет брешь и они вырвутся из этой ловушки на торный путь. Визжала буксующая резина, ноздри забивал горклый дух перегоревшего бензина, но Скарабеев до хруста в костях толкал холодное железо и оно поддавалось, изгибалось под этой мощью и проламывало снежный плен…

Когда он заскочил в машину, решительный и возбужденный тяжелой работой, шофер подал ему бутерброд и термос с горячим чаем.

— Перекусите, еще долго ехать.

— Спасибо… я сыт! — Он хлопнул радостно по плечу водителя, — я сыт, как никогда… всего один сухарик…

- Ну и силища у вас в руках, — удивленно потер ушибленное плечо шофер.

— Всего один сухарик, — раздумчиво промолвил Скарабеев… А какая сила в нем… святая…

Снеговые тучи унесло дальше по России к югу, и в тусклом рассвете проявились купола монастыря. Главный купол казался серебряно-алым от набитого снега и зари… Ворота со скрипом морозным растворились, засуетилась охрана, по нервам проводов молниями заметалась энергия приехавшего, и через минуту из корпуса выскочил заспанный, Окаемов. Скарабеев поздоровался и молча пошел к келье старца в углу монастырского двора. Илья Иванович шел следом, неожиданно гость остановился и проговорил:

— Я пойду один… а ты попроси извинения и разбудите Васеньку… сильно по нем соскучился, гостинцев привез, через полчаса я уеду назад, ждут дела в Москве.

— Хорошо, — недоуменно ответил Илья Иванович, — какие еще будут указания?

— Отбери самых надежных людей для крестного хода в Ленинград… Для охраны Илия.

— Свершилось?!

— Да!

— Спаси Христос…

— Спаси и сохрани, — Скарабеев круто повернулся и ушел к заметенной снегом избенке, отстоявшей на своем посту века…

Он уже не удивился, когда дверь вскрипнула и растворилась еще задолго до того, как он подошел к порогу. Сбоку на снежную белизну выкатился медвежонок из небольшой будки под согнутыми смородиновыми кустами и кинулся в ноги гостю. Встав на задние лапы, он пристально глянул в глаза человеку и жалобно проскулил.

— Спать пора до весны Никитушка, вся твоя родова по берлогам, — промолвил Скарабеев, разворачивая карамель и давая в губы медвежонку.

Из кельи, на снег чистый, ступил согбенный старец, легко и радостно пал на колени с молитвою и словами звонкими на морозце:

— Ваше боголюбие… ты послан в мир, чтобы все испытать, и пройдя и одолев страсти все человеческие, бездны зла и напастей, — да останешься ты велик духом своим… Мир зловреден и трудны испытания, но и благовония в ем есть и победы духа… и вижу все страдания твои и все старания ратные… и рад за русский народ, и горд, что у него есть такой воитель… Гряди в кельюшку… Помолимся перед битвой, Георгий…

Ирина выслушала просьбу Окаемова и вздохнула.

— Жалко будить, насилу угомонился с вечера. Читать ведь выучился у старца и не оторвешь от книжек. Удивительный мальчонка, любознательный. Да так уж и быть, разбужу, — она вернулась в келью и зажгла свечу.

Васенька разметался во сне, сбрыкнул одеяло, сладко посапывал, полуоткрыв рот. На пухлых его щечках залегли ямочки, ручонки исцарапаны в мальчишечьих подвигах, меж бровей залегла необычная взрослая складочка, придающая его лицу недетскую серьезность и задумчивость… Ирина склонилась над ним, прижав к груди руки, растроганно взмаргивала повлажневшими глазами, сладко впитывая дух разгоряченного сном детского тела. Стал он ей невообразимо дорогим, ловила все чаще себя на мысли, что сама его родила и вынянчила, до смешного искала в нем схожесть с собой и Егором и находила эту схожесть в непознанной, но явившейся вдруг материнской нежности. Жалкий и трепетный, светлый, он вошел в их жизнь и заполнил ее всю, принеся радостное удивление необычностью судьбы, необычностью характера и света добра, исходящего от него все больше и ярче. Васенька не мог съесть какое-либо лакомство, чтобы не поделиться с бабушкой Марией или с «мамушкой», как он звал Ирину; а уж Егора он любил трепетно и завораживался весь от его появления. Трогательно стеснялся, не смея напрашиваться на игру и ласку, а когда Егор подхватывал на руки и пестал, и крутил, и боролся с ним, то из мальчонки прорывался такой восторг, такая любовь к его силе и такое уважение, что Мария Самсоновна не могла без слез видеть все это и непременно вступалась: