Владимир Казаков - Голубые капитаны

• Название: Голубые капитаны
• Автор: Владимир Казаков
• Издательство: Приволжское книжное издательство
• Жанр: Детские остросюжетные
• Год: 1984

В книгу включены остросюжетные повести «А-7 уходят в ночь», «Время в долг» и роман «Тревожный колокол», объединенные главными героями — летчиками войны и мирного труда. Трилогия о капитанах неба выходит в серии для подростков.

---

Выпив микстуру, Горюнов сказал просительно:

— Оставь меня… ладно? И пригласи Богунца.

— Он еще не вернулся с Черной Брамы.

— Вечерком будет?

— Обязательно. — Лехнова тихо пошла к двери.

Горюнов погрузился в тяжелое раздумье. Его друзья считали молву о Воеводине с Лехновой сплетней. Так хотелось думать и ему. Ведь как часто подлая рука мечет в женщину камень. Особенно в одинокую. Ласковый взгляд, брошенный на проходящего и замеченный ханжой; несколько игриво-откровенных слов в веселом настроении, подслушанных кем-то.

«Сплетня!» — хотелось думать Горюнову о Лехновой, хотелось, чтобы она, глядя в его глаза, отринула нелепый слух, но она сказала: «Так уж получилось!»

* * *

Наташа Луговая застала Лехнову в номере. Хозяйка не удивилась гостье, только в ее светло-янтарных глазах плеснулась растерянность. Она быстро накрыла стол скатертью, на середину поставила электрочайник, воткнув шнур в штепсель, рядом — две чашки с блюдцами и сахарницу. Смущенно развела руками: больше угостить нечем. Все это при взаимном молчании. Даже «здравствуйте» не было произнесено.

Наблюдая за ее ладными, хотя несколько нервозными действиями, Наташа собиралась с мыслями, не зная, как объяснить цель своего прихода.

Наташа прихлебывала с блюдечка горячий, густо заваренный чай с сушеной брусникой. На ободке блюдца ядовито-желтые цветочки, похожие на лютики, и нарисованы аляповато. Цвет почему-то беспокоил ее, раздражал. Она не ощущала вкуса чая. Перестала пить и, опуская блюдце, разлила — по скатерти расплылось бурое пятно.

— Что тебя тревожит, девочка?

Наташа густо покраснела, сломала в пальцах печенье.

— Вы не могли и не можете быть одинокой, Галина Терентьевна! Вы же красавица! Вот у Батурина на картинках все женские портреты чем-то на вас похожи, только с косами он изображать вас любит. А один сказал: «Столько получает, что за ней можно и не работать!»

— Похоже на Антона Богунца.

— Он. Ну и что?

— Лирика, Наташа. Любовь не видит никого и ничего вокруг. Послушать тебя, так это сплошное счастье. Бывает. Но иногда — сплошная боль. До бреда. До омута… Хоть бы лучик света, звездочку!..

— Вы всегда были и останетесь замечательной женщиной!

— Я была женщиной? — горько воскликнула Лехнова и резко поднялась. Отошла на шаг, примерилась взглядом к дубовому стулу и, схватив его вытянутой рукой за нижнюю часть ножки, попыталась поднять его до уровня груди. — Я была женщиной?! — повторила она, и стул выпал из руки, ударившись об пол, повалился на сломанную спинку. — А ты слышала, как я ругаюсь? А ты слышала, что я Ожникову ответила, когда он мне попытался сделать предложение?

— Пусть не лезет!

— Наташка! Милая! Да я ж его матом, а не просто. Не видишь в этом разницы?

Тишина в комнате стояла минуту. Все это время Наташа сидела не двигаясь. Не находила слов.

— На месте Михаила Михайловича я бы на вас женилась, глядя на Лехнову мокрыми глазами, сказала она.

— Так и будет, только попозже.

— А Иван Иванович?

Лехнова не ответила.

Наташа подняла сломанный стул, притулила его к стене. Дверь закрыла тихо. Лехнова услышала, как холл взорвался ее голосом, резким, неприязненным, — Наташа отпускала что-то нелестное в адрес дежурных старушек.

* * *

Динь-бом! Динь-бом! — забился в тревоге колокол, и звук его, как упругая волна, будто толкнул занавеску…

Колокол пробил трижды по восемь раз… «Рында вызывает экипаж Руссова», — поняла Лехнова, торопясь к Батурину, как и рассчитывала, она застала там кроме хозяина Донскова и Луговую.

— Коньяк пьете?

— Здороваться надо, — улыбаясь, сказал Батурин. — Чаю хочешь?

— Ты уже здесь! — кивнула Лехнова Наташе. — Ох, окрутит она тебя, Николай Петрович! Опять, поди, рисовать чего-нибудь принесла?

Наташа бровью не повела. Действительно, в первый раз она навестила Батурина со стенгазетой и попросила нарисовать карикатуру на него самого, позволившего сказать по радио несколько бранных слов в адрес прожекториста, ослепившего пилотов при посадке. Он ее не прогнал, как предсказывал Богунец, в последнее время оказывающий девушке большое внимание. Нарисовал себя так, что оба долго с удовольствием смеялись, а потом послушали музыку с одной из старых довоенных пластинок. Сегодня, в воскресенье, ей понадобился перевод с немецкого языка небольшой статьи из журнала — Батурин хорошо знал язык. Она так и ответила Лехновой, освобождая для нее кресло:

— Я по-немецки пришла поговорить. Садитесь, Галина Терентьевна!

— Можно с вами повечерять?

Бим-бом, бим-бом! — звенел колокол.

— Что там случилось? — спросила Лехнова, повернув, голову к окну.

— Сейнер потерял из дырявого бака пресную воду.

Звон колокола невольно заставил Донскова вспомнить рассказы командира эскадрильи и пилотов о первой спасательной операции. Уже тогда…

Замполит умел думать в самой шумной компании, уходить в себя, даже если над ухом бьет барабан. Донсков представлял первую операцию так, как будто сам участвовал в ней. И немудрено: расспросив участников, он записал их рассказы в «Историю ОСА».

…Это произошло в год организации Спасательной эскадрильи. ОСА имела тогда пять опытных экипажей, и ни один из них не летал над морем ночью. Проводились первые тренировки, да и то над замерзшими озерами, оголенным лесом.

Корабль, попросивший срочной помощи, оказался норвежским танкером. Горюнову сообщили «координаты беды» (впоследствии это выражение, прочно вошло в лексикон спасателей) из города и уточнили, что водой могут подойти к норвежцу только через три-четыре часа, а может быть, и через пять. Комэск ответил, что к такой спасательной операции его люди еще не готовы. И тогда пришла первая радиограмма, которых потом были сотни и которые всегда вызывали острое раздражение: «Живучесть судна на пределе. Вылет по вашему усмотрению». Вроде бы хочешь — лети, хочешь — нет, но в подтексте явное: ответственность перекладываем на ваши, души.

И тогда Горюнов почувствовал страх, особый страх руководителя за принимаемое решение. Мысль, что будет с ним лично, а она зажала сердце первой, он, помучившись, отбросил. Начал думать о товарищах. Они все были разные, очень разные, и неудача морально могла придавить одних, другим испортить всю дальнейшую судьбу, третьи могли и не вернуться из полета. Об этом он всегда знал, но как-то в общем, неконкретно, а сейчас возможную катастрофу горячий мозг рисовал в его сознании детально, страшно. Горюнов вспомнил фронтовое: «Добровольцы! Шаг вперед!» Но в данный момент обстановка была иная: летчики были плохо подготовлены профессионально, мягко говоря, посылать их даже призывом жестоко.

Направляясь к людям, Горюнов, не замечая, грыз мундштук пустой трубки и беспокойно теребил отрастающую бороду. Тихо, вяло объяснив пилотам задание, сказал:

— Никого не принуждаю. Только добровольно. Гарантии успеха почти нет.

Первым встал Николай Батурин, за ним Руссов и четыре молодых бортмеханика. Поднялась и сидящая с ним за столом Лехнова. Три командира экипажа, если считать и его, Горюнова, штурман и ни одного второго пилота! Впрочем, вон поднимается один…

— Оплата?

— Назовите свою фамилию.

— Пилот Богунец. Я спрашиваю, сколько заплатите нам за этот цирк?

К ответу на вопрос Горюнов не был готов — знал условия вознаграждения приблизительно.

— По международным законам за спасение экипажа полагается приз. Суммы его и той части, которая причитается нам, не знаю.

— Норвежец. Значит, валютой?

— Вас это очень интересует?

— Я сюда прибыл не «за туманом и за запахом тайги».

— Вы не полетите… до выяснения вашего вопроса. — Этими словами Горюнов смягчил отказ. Оглядев стоящих летчиков, подумал: «Не густо». — Николай Петрович пойдет с Руссовым, Руссов — за второго. Я на правое сиденье беру Галину Терентьевну. На сборы — час. Электрикам закрепить три малых прожектора на каждом борту вертоплана. Механикам установить дополнительные баки с горючим. За дело!

Вот и вся подготовка, кроме навигационной, проведенная в ночь, когда норвежский танкер ломала тяжелая баренцева волна, поднимая на гигантских загривках не пену, а глыбы поломанных льдин, обсосанных теплым течением Гольфстрима.

Норвежец повредил винты о подводный лед, и беспомощная железная коробка водоизмещением в несколько тысяч тонн болталась, как скорлупка, в черной бурлящей многомильной промоине между холодным берегом полуострова и жестким спаем ледяного поля.

С трудом найдя тусклые мечущиеся огоньки танкера, зависнув над судном, услышали летчики сквозь шум моторов утробный грохот волн.

Вертолет Горюнова, врубив бортовые прожекторы, освещал качающуюся посудину сбоку, а Николай Батурин над палубой пытался войти в ритм качки. Если бы кто-нибудь смотрел со стороны на пляску, ему показалось бы, что в ночи мечутся белые, красные, зеленые огни, качаются желтые полосы, освещая то серую кипень воды, то кусок мокрого железа, то блестящие выпуклые обводы вертолета, размазанные на блики воздушным винтом. А внутри светового клубка, на судне и воздушных машинах, на ветру палубы и в холодных кабинах, потные, злые в работе, что-то кричащие друг другу люди.