Тимофей Круглов - Август

• Название: Август
• Автор: Тимофей Круглов
• Жанр: Современная проза

Новую книгу я решил опубликовать сразу в Интернете. Главный мой читатель — в Сети. Завоевывать благосклонность издателей и литературных критиков можно годами. От этого путь книги к читателю, как это ни парадоксально, не становится короче. Часто даже, совсем наоборот.

Роман «Август» написан в несколько ином жанре и совсем другой стилистике, нежели «Русский». И пусть читатель встретит здесь некоторых, уже знакомых по «Русскому», героев — это все же совершенно отдельная книга.

О чем она? О любви, земле и небе. О войне и мире. О России и русских. О нас с вами, друзья, ведь каждому из нас рано или поздно приходится отвечать на вечный вопрос: зачем живет человек? Какой выбрать путь? И что ждет нас в конце этого пути? Кто-то назовет «Август» детективом, кто-то любовным или даже философским романом. Наверное, в этой книге есть и то, и другое. Но мне, автору, очень хотелось бы, чтобы этот роман назвали просто «русским».

Авторские права на роман «Август», как и на книгу «Виновны в защите Родины, или Русский» остаются полностью за мною. Эта свобода и определила решение о размещении моих книг в Сети с возможностью беспрепятственного доступа к ним любым ЧИТАТЕЛЕМ. Копирование, распространение текстов книг и ссылок на них — СВОБОДНЫЕ. Все, кроме коммерческого использования, разрешено.

А уж судить о новой книге теперь не мне. Желаю счастливого плавания по страницам «Августа» — ведь это не просто роман, а роман-круиз.

Искренне ваш — Тимофей Круглов.

---

Досье на политический криминалитет в высших кругах власти Приднестровья отдать Кириллу не жалко, если для дела надо. Погань, она и в Африке погань, и если России это надо, то пусть пользуется. Честным приднестровцам это не повредит, в любом случае. А криминал Толяну никакой не жалко. Можно ли верить Кириллу? — это раз! Если ошибется Толян, попадут с ним вместе в неприятную историю и Сашка, и Дашка, и Глашка. Это — два.

Толян докурил до фильтра сигарету, раздавил бычок в пепельнице и повернул Дашу к себе, приподнял за плечики над собою, потянулся вверх к милому заплаканному лицу, поцеловал крепко и велел слушать себя внимательно.

— Если ты собралась за меня замуж, то сегодня же познакомишь меня с мамой и сегодня же поплывешь со мной дальше — аж до Астрахани и потом обратно. Если за это время не передумаешь, из Нижнего поедем в Москву. В столице поживем немного, пока я закончу все дела, и отправимся в Подмосковье. Там у меня дом куплен. Старый, но просторный. Я первое время буду превращать дом во дворец, достойный тебя, потом займусь делом — есть у меня одна задумка. Деньги на первое время тоже есть, ты об этом не думай.

— А что же буду делать я? — задумчиво спросила Дарья, мелькнув соблазнительным длинным телом перед суровым взглядом сосредоточенного Толяна. Она соскочила голышом с постели, накинула на себя его рубашку и устроилась по-турецки в ногах Муравьева, приготовившись слушать и слушаться.

— Ты, радость моя, услада последних старческих дней. (Даша иронически хмыкнула при этих словах, с удовольствием окинув могучий торс любимого, редкий пушок на котором золотил рассеянный плотными занавесками солнечный свет, и кожа еще не увяла, упруго дышала здоровьем, а уж про мужскую силу лучше и не вспоминать, опять прокувыркаемся в койке, позабыв про обед и ужин.) Ты, блондинка моя ненаглядная, получать диплом будешь. А как получишь, будешь мне в семейном бизнесе помогать.

— А кто ты, Толик? — несмело спросила Даша. — Кто ты на самом деле? И как ты будешь жить в России, ведь ты иностранец, наверное?

— Вот, вот! Сначала надо было мне все эти вопросы задать, а потом уже спать со мной ложиться, — заворчал Толян назидательно.

— Ты, повелитель, не умничай! — засмеялась Дарья и ловко пощекотала Толяну голую пятку, заставив его немедленно спрятать ноги под одеяло. — Я тебя совратила, я, «как честная женщина», — передразнила она Муравьева, обязана на тебе жениться. То есть, выдать тебя за себя замуж. Так что, не надейся, что в Нижнем я передумаю! И не отвечай вопросом на вопрос, или ты не русский?

— Я же тебе уже почти все рассказал. Я офицер, Даша. Теперь уже бывший.

— Тебя уволили?

— На этот раз я сам себя уволил. И гражданство у меня российское. В том числе. Все законно. Я не уголовник, не аферист и не международный террорист. Я просто вернулся с войны и хочу жениться и осесть на Родине. Я буду скучным человеком, я тебе обещаю, любимая! Ты не боишься скучного мужа?

— Я обожаю скучного мужа! Веселых друзей — за хуй и в музей!

Толя нахмурился, возмущенно подняв брови.

— Не буду больше, Толя. Просто, ты тоже пойми, я успела многое в своей не такой уж путевой жизни. Так что заранее пойми и прости. И больше не вспоминай никогда. Это единственное мое условие. А я тебя любить буду. Я тебе присягаю на верность. Веришь?

— Тебе — верю! — Толян улыбнулся широко, до ушей, как в молодости. — Кто первый в душ?

— Я!

— Беги. А потом пойдем решать вопросы с билетами, каютами и прочими житейскими делами.

— Толя, я постараюсь занять у родителей денег на билет, — замялась Даша, застыв у двери в ванную.

— Ценю. Но ты моя невеста, и путешествие у нас свадебное. Это мой вопрос. Иди, мойся, а не то верну в койку, и тогда уж мы точно останемся без обеда.

* * *

Не веришь, читатель, что Анчаров с Глашей точно так же решили вопрос? А зря. У нас в раю все так, слава Богу, происходит! Изнемогшая от любви Глафира первый раз за свои 25 лет получала наслаждение от близости с мужчиной. И не от физической только близости, хотя неутомим и нежен, и чуток был Санька, внезапно почувствовавший, что вся жизнь еще впереди. Этот восточный по виду и такой русский по душе и привычкам, крепкий и самодостаточный человек взял на себя всю боль Глафиры, всю горечь настрадавшегося рано в новой России девичьего сердца. Не спрашивая, понял все, и не укорил, и даже не простил — решил, что не за что прощать, а можно только жалеть и любить, защищать и лелеять. А больше всего радовалась Глаша тому, что в себе не сомневался майор Анчаров. Не говорил о старости, не печалился о сходстве и несходстве жизненных интересов. Не ревновал заранее, молодую подругу, будучи уверен в себе. В том, что способен построить счастье для обоих. Обошелся без оговорочек, присказочек, без кокетства. Сказал: люблю. Буду беречь, уважать, в обиду не дам, в нищете не оставлю. На кухне и в детской сидеть будешь только, когда захочешь. Сам справлюсь и накормить, и детей, если Бог пошлет, воспитать. Учись, найди себе дело всей жизни по таланту своему! Я буду рядом. Сможешь, тяни меня к себе, я поднимусь!

И тебя научу тому, что знаю о жизни. В Костроме сойдем вместе с теплохода, пойдем к твоим родителям. Не навсегда, только погостить. Не примут, сразу поедем в Псковскую губернию. Там у меня друзья. Жить на что, у нас есть. Хватит надолго, да только, сложа руки я сидеть не собираюсь. И тебе еще доучиться надо — совсем немного осталось. А проблемы наши Толян урегулирует — я ему верю, и ты ему верь. Только знай, мы с тобой перед Муравьевым в долгу неоплатном. И пусть он никогда его не востребует — это не его, это наш долг. Молиться будем за друга. Господь милостив, дочка! Прости, любимая, сорвалось.

— Санечка, свет мой! Ты мне и муж, и сын, и отец. Не оставь нас, Пресвятая Владычица Богородица! Верни нас к жизни мирной и безмятежной, да плачемся о грехах своих.

Глава девятая

Вечером втроем сидели мужчины на корме, окружив щедро накрытый столик. Петров, Муравьев, Анчаров. Вспомнили Иванова.

— Кто-нибудь новости смотрел в последнее время? Поручика не видели больше? — поинтересовался Саня.

— Какого поручика? — не понял Андрей.

— Ржевского! — немедленно отозвался Муравьев, коротко хохотнув.

Анчаров улыбнулся скупо в черную щетку усов и пояснил:

— Валерка когда-то первую статью написал о Рижском ОМОНе, как только мы на сторону Союза стали окончательно и бесповоротно. Ну а поскольку подписывать своим именем, а он крупным функционером Интерфронта был тогда, неудобно, то подписался одним из своих псевдонимов — Ржевский.

В отряде, понятное дело, кому надо, сразу узнали, чья работа. Так и стал Иванов — Поручиком. А потом он и вовсе у нас прописался в ОМОНе, не сдрыстнул, как остальные политики. Взял автомат в руки и до конца был с нами. До Приднестровья дошел. Ну а там что-то такое наворотили они вместе с Питоном — особистом нашим, что против шерсти местной власти пошло. Их стали прессовать, они исчезли. Ну и правильно, а то грохнули бы их за милую душу — время было лихое, да и всегда сначала своих бояться надо, с врагами как-нибудь справимся.

— А теперь, оказывается: жив-здоров Поручик! И, слава Богу! Мы с ним крепко дружили, а расстаться пришлось — не попрощались даже, — помрачнел Муравьев.

— Перестройка, мать ее за ногу, да отцов ее голой жопой об забор! — Саня разлил по разнокалиберным кружкам последнюю бутылку днестровского коньяку.

— Давайте мужики, вздрогнем за дружбу!

Вздрогнули. Закусили. Закурили.

Петров затянулся крепко, выпустил струйку дыма, подобно дракону и сказал:

— Я Иванову обещал заехать к нему, когда из круиза вернемся. Вот только, успеет ли он «отвоеваться» к тому времени? Ну, не беда. Дождусь, объявится. Про вас, что ему сказать?

— Пусть в гости ждет! Теперь можно и в гости. — Толян улыбнулся белыми блестящими зубами, в серо-голубых глазах растаял намерзший за годы скитаний лёд.

— В самом деле! Давайте договоримся, мужики, каждый год летом встречаемся у Иванова на даче, в Вырице! Далеко это от Питера, Андрей? — Анчаров оживился, представив себе, как они все вшестером нагрянут к Валерке на шашлыки и всё-всё похерят, что было тяжелого за эти годы. А вспоминать будут только хорошее и смешное.

— Час езды. Только у него жена уже не та, что вы знали. Я её видел мельком, вроде веселая, не выгонит, наверное!

— Да, укатали Сивку крутые горки, — вздохнул Муравьев. — Никто из нас первую семью не сохранил. И сколько бы в этом ни было нашей личной вины, но я точно знаю, кому гореть в аду за миллионы сломанных судеб!

— Как же ты жить собрался в новой России, Толя? — грустно спросил Петров. — Здесь ведь Ельцин до сих пор официальный герой и клевреты его неприкасаемы.

— А как Иванов живет? Он ведь злой, он ведь с самого начала перестройки в этом дерьме варился, каждую сволочь знает — кто и что сотворил. Но ведь все равно в Россию вернулся. И даже служит ей. А зубами-то скрежещет, небось, по ночам, я его знаю! Но терпит и служит. Не ради власти, ради России. — Анчаров загрустил, всегда настороженные, прищуренные, как перед выстрелом в цель, черные глаза его внезапно осоловели, расслабились — и не узнать стало бывшего майора. Сидел на палубе круизного теплохода, весело плывущего под музыку по Рыбинскому водохранилищу, обыкновенный турист. В белых штанах и белой рубахе. Уставший на работе и теперь отдыхающий душой и телом деловой человек. Директор магазина, например. Или хозяин автомастерской. Добрый к детям, женщинам и хорошим людям. Простой русский человек. Смуглый только. Но крест православный поблескивает серебром на поросшей черным волосом мускулистой груди. Что еще надо вам, люди? Наш человек.