Всеволод Иванов - Рассудку вопреки (вариант первых глав романа Мы идём в Индию)

• Название: Рассудку вопреки (вариант первых глав романа Мы идём в Индию)
• Автор: Всеволод Иванов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Иванов Всеволод Рассудку вопреки (вариант первых глав романа 'Мы идём в Индию')

Всеволод Иванов

РАССУДКУ BOПPEKИ

(вариант первых глав романа "Мы идём в Индию")

Вечереет... Окончив работу в типографии, я, размышляя, медленно иду по длинным курганским улицам. Томит лёгкая усталость и ощущение близкой весны, хотя на дворе всего лишь февраль. Но я весну вижу издалека.

Итак, безоговорочно решено - поселяюсь в Кургане надолго!

Мне нравятся курганские жители, и, в конце концов, я, несомненно, полюблю весь город. А почему бы и не полюбить? Город довольно обширный, имеет две типографии, есть общественная библиотека, учёные люди. Я посоветуюсь с ними, сдам экзамен экстерном и уеду учиться в Томский университет.

А все эти Индии... Хватит мне Индий! Что за мальчишество! Все мои спутники по странствованиям в Индию давно остепенились и покинули Курган. При мне осталась только лошадь Нубия. Кому нужна эта лошадь? Я выводил её на базар два раза. К ней не только не приценивались, но всем казалось смешным, что продают такую дохлятину. А ведь у неё почти человеческие глаза и необычайно плавная походка. Зарабатываю я мало. Хватает только мне "на хлеба" у извозчика Марцинкевича, на посылку домой и на кое-какую одежду. Кормить Нубию нечем. И я отдал её водовозу, разумеется, на время. Теперь многие жители пьют воду, к которой и я, и мои индийские походы имеют некоторое отношение. Как мне было не остаться в Кургане?! Нет, я остаюсь в Кургане.

Подхожу к дому извозчика, где я живу "на хлебах". Марцинкевич, весёлый, румяный, с седыми подусниками, вдов и сам убирает дом, готовит обеды и превосходно печёт белый хлеб. Бывший солдат "японской кампании", он зиму и лето спит на кухонной печи без подстилок и одеяла.

За кухней - крохотная проходная комнатка. Ее занимают его племянницы, рослые, здоровые девицы. Хлеб за столом они кусают нежно, но когда дело доходит до мяса, скулы у них розовеют и волосы на висках курчавятся. Когда рано утром я иду на работу через их комнатку, две пары влажных глаз встречают и провожают меня внимательным взглядом. У подушки с ситцевой наволочкой я замечав кончик коленкоровой рубашки. "Смотри, козявки какие!" - думаю я про себя. Какие там козявки! Младшая, Зося, длинна, тонка, крепка и похожа на описание тех цепких лиан, которые торчат на каждой странице поглощаемых мною приключенческих романов.

Со двора слышен грохот тяжёлой пролетки. Марцинкевичу пора выезжать на ночную работу к железнодорожной станции. Я не тороплюсь к нему. Кажется, извозчик не прочь выдать за меня одну из своих племянниц? Он приблизительно рассуждает так: "Парень он, похоже, неверующий. Но лучше неверующий, чем схизматик. От неверующего до верующего ближе, чем от схизматика до католика. Вдобавок не пьёт, не курит, грамотный". Извозчик кое-что накопил и кочет открыть мелочную торговлю: годы не те, чтобы безболезненно сидеть долгие ночи на козлах. Сам он малограмотный и боится, что оттого в расходах его произойдет путаница.

Марцинкевич - переселенец из Польши. Один из его племянников работает вместе со мной печатником. Он-то и предложил мне стол и комнату. Я вспомнил опрятность павлодарской владелицы типографии пани Марины, которую позже я встречал в Екатеринбурге, и поселился у Марцинкевича. У них действительно во всём чувствовалась опрятность. Но боже мой, как танцевали, громко пели и ссорились все его пять племянников и племянниц! А теперь вдобавок ещё женись! Мне совершенно незачем жениться, хотя младшая из племянниц, Зося, нравится мне. Не хочется мне заниматься мелочной торговлей. Но я вежлив, молод, застенчив и, право, не знаю, как я отвечу извозчику, если он вдруг предложит мне 3ocинy руку и сердце.

Вот почему, прислонившись к воротам, я насильно любуюсь курганской улицей. И в конце концов, чем она не хороша? Даже на ощупь очень приятны эти дома из толстых брёвен. А как тепло в них зимой и прохладно летом! А как приятно покачиваются и поскрипывают под твоей ногой деревянные тротуары!

Приближается стройный худенький почтальон. Ещё издали он сообщает мне тоненьким голоском: "А вам, господин Иванов, письмо!" Превосходно! Меня не обременяют письмами. Я поджидаю почтальона. Какие у него тоскливые больные глаза! Я уважаю эту болезнь: она называется любовью. Два раза в год почтальон сватается за Стефу, старшую племянницу извозчика. Марцинкевичу он не нужен, и извозчик грубо отказывает.

Я протянул было руку почтальону, но он вдруг встревоженно поворачивается. По нашей стороне улицы бешено мчится пара соловых. Экипаж принадлежит известному пьянице и поклоннику церковного хорового пения купцу Смолину. Говорят, Смолин предлагал регенту хоре пригласить в хор Зосю и Стефу. Мне-то какое дело?! И какое мне дело до того, что навстречу соловым, сильно выбрасывая длинные ноги, в воротах показывается вороной конь извозчика! Грузных саней ещё не видно, не видно и самого извозчика на козлах. Тем временем экипаж купца приближается.

А ведь, пожалуй, сани столкнутся! Подошло время, когда почтальон может проявить, с великой для себя пользой, отчаянную храбрость.

- Хватай вороного под уздцы! - кричу я.

Но почтальон от испуга и удивления онемел и недвижим. "Ну н превосходно, думаю я. - Мне нужно ученье, а не свадьба. Сшибётесь, и я избавлюсь от женитьбы. Плевал я на вас!"

У Марцинкевича отличный слух, и в другое время он, несомненно, услышал бы приближающийся топот. Но он, заметив меня, решил, по-видимому, объясниться. "Зося-то вам, дорогой мой, нравится ?" - говорит небось он про себя...

Стоит мне подумать это, как я быстро, по-цирковому, кидаюсь и хватаю вороного за узду.

Линия ремней крепка, суха.

Мне надо держаться за неё тоже крепко!

Конь вздыбился.

Марцинкевич, сначала побледнев, а затем побагровев от напряжения, натягивает вожжи.

Сани замирают в воротах.

На глазах почтальона слёзы. О чём он плачет, бедный? Я на мгновенье кладу ему руку на волосы. А купец Смолин не только не поблагодарил меня, он даже не повернулся в мою сторону. Ну и чёрт с тобой!

Нет мне никакого дела и до Марцинкевича! Извозчик проезжает мимо и, по-прежнему туго держа вожжи, говорят мне не без уважения:

- 3лодей, Всеволод, злодей! Ведь вороной-то урослив. Мог затоптать!

- Бросьте вы, господин Марцинкевич, - отвечаю я, не поднимая головы. Смирнее вашего вороного и коня нет.

- Одно слово: злодей ты, Всеволод!

Мало времени, да много происшествий. И я задумчиво смотрю вслед извозчику. Он сутул, голова по уши вошла в плечи, руки коротки, чуть не вполовину короче обычных. Кушак не на талии, а где-то совсем под мышками, голос сиплый. Ну, а если действительно существует наследственность? Что же наследуют мои дети со стороны жены? А я-то считал себя поклонником красоты! Кого я спас? Да и купец Смолин тоже не ахти какой красавец и, кроме того, мошенник. Тощее лицо, впалые, узенькие глазки, коротенькая, заношенная енотовая шубёнка. Говорят, разбогател на сбыте фальшивых монет. Похоже! Миллионер, а чёрт его знает как одевается!.. Но, надо признаться, Зося недурна...

- А вы, кажись, прозевали своё счастье? - говорю я почтальону.

Почтальон вытирает слёзы.

- Я слаб, побоялся, что конь, топча меня, и вас истопчет, господин Иванов. А я надеюсь всё-таки быть вашим родственником.

И этот туда же! Жениться? Женись сам, если хочешь! Не отдают - кради, венчайся убёгом. A мне ученье надобно, не женитьба! Я хочу быть студентом Томского университета.

Почтальон ушёл. Конверт дядиного письма давно разорван. Но, видно, иногда легче остановить вздыбленного коня, чем прочесть несколько красиво написанных страниц.

* * *

Прежде дядя писал мне не часто. Но в эту зиму, особенно после того, как я сообщил ему, что отказываюсь от факирства, мечтаний о поездках в Индию и остаюсь в Кургане, чтобы учиться, я стал всё чаще получать его письма, печальные, длинные, заканчивающиеся обычно какими-нибудь духовными наставлениями, к тому же подкреплёнными парой цитат из священного писания. И в каждом письме он жалуется на здоровье.

"Ты теперь, племянник, хорошо зарабатываешь - пишет он, - а твой брат Палладий страдает малярией, мать тоже больна, отец за учительство получает мало, хотя человек он и религиозный, а религиозность должна бы, казалось, вознаграждаться.

Мне день ото дня хуже. Неисправно работает желудок, и ноги еле двигаются.

Зима у нас в степях суровая, "джут", гололедица, снежные бураны и небывалые морозы. Скот не в состоянии добывать траву из-под снега, казахи не привыкли заготовлять сено, и к весне, чувствую, будет сильный падёж.

У нас поговаривают, что в центральных губерниях России, вследствие сильного недорода, начался голод. Так ли это? Ты живешь ближе к центральным губерниям. Напиши.

А лучше всего приезжай сюда сам. Мы без тебя скучаем, и у нас найдётся не меньше учёных людей, чем в Кургане. Сдашь здесь экзамен, и мы поможем тебе отправиться в Томский университет. Ты надеешься на свои силы? Ты молод, и бог помогает молодым. Но всё-таки при самых больших силах трудно соединить вместе ученье в университете и работу в типографии, как это хочешь сделать ты. У меня в Семипалатинске есть друг Калмыков, крупный промышленник. Он заинтересовался твоими письмами и вообще твоим характером.