Август Стриндберг - Кормилец семьи

• Название: Кормилец семьи
• Автор: Август Стриндберг
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002

---

Август Стриндберг Кормилец семьи

Он просыпается утром после тяжелых снов о просроченных векселях и рукописи, не сданной вовремя. От ужаса его волосы взмокли, и, пока он одевается, щеку подергивает тик. Но в соседней комнате уже щебечут дети, и вот он окунает разгоряченную голову в холодную воду, а затем пьет кофе, который варит себе сам, чтобы не тревожить бедняжку няню в такое раннее время: ведь еще только половина восьмого. Он застилает постель, чистит щеткой платье и садится писать.

Подступает лихорадка — а вслед за ней придут галлюцинации, и он увидит комнаты, которых никогда не видел, пейзажи, которых нет на свете, людей, которых не найти ни в одном адресном календаре. За письменным столом его охватывает безысходность. Мысли должны быть ясными, слова меткими и красочными, слог отточенным, действие должно двигаться вперед, ни на миг не давая вниманию ослабнуть, образы должны поражать, а реплики искриться. А в глаза ему ухмыляются автоматы-читатели, к чьим умам он должен подобрать ключи, рецензенты с завистливым взглядом сквозь пенсне, которых нужно покорить, хмурые лики издателей, которые нужно разгладить. Быть может, ему видятся присяжные за черным столом, на котором лежит Библия, слышится слабый скрип тюремных ворот, за которыми вольнодумцы — те, что думали вместо ленивых, — искупают свое преступление; быть может, он прислушивается к кошачьему шагу хозяина пансиона, потому что тот должен явиться со счетом. Все это время его не перестает лихорадить, но перо бежит, бежит вперед, не задерживаясь ни на минуту ни перед издателями, ни перед присяжными судьями и оставляя за собой красные полосы, которые постепенно чернеют, словно запекшаяся кровь. Через два часа он поднимается, но его сил хватает лишь на то, чтобы добраться до кровати и рухнуть на нее. Он лежит, словно смерть стиснула его в своих объятиях. Это не подкрепляющий сон и не забытье, скорее долгий обморок, но сознание не покидает его, и он чувствует ужас, оттого что сил нет, нервы вялы, а в голове пустота.

Звонит пансионский колокольчик. Voilà le facteur! Пришла почта.

Он вздрагивает и плетется вниз. Принимает пакеты. Корректуру, которую надо срочно прочесть. Книгу от молодого писателя, который жаждет узнать его мнение, номер газеты с полемической статьей, на которую нужно ответить, письмо с просьбой дать что-нибудь в альманах и другое от издателя, с угрозами. Все это ложится на плечи человека, который совсем обессилел. Тем временем няня встала с постели, одела детей и уже выпила кофе с хлебом и медом, которые ей подает прислуга. Теперь она отправляется погулять на лоне природы.

В час звонок созывает всех на déjeneur.[1] Постояльцы собираются вокруг стола — он усаживается за стол без супруги.

— Где же ваша жена? — спрашивают справа и слева.

— Не знаю, — отвечает он.

— Какое чудовище! — шепчут дамы, которые только недавно облачились в свои пеньюары.

Тут появляется жена. По ее милости происходит заминка, и голодные постояльцы, пришедшие вовремя, вынуждены дожидаться следующего блюда.

Дамы принимаются расспрашивать жену, как ее здоровье, хорошо ли она спала, в порядке ли нервы. О здоровье мужа не спрашивает никто. Они полагают, что и без того знают ответ.

— Ну просто мертвец, — шепчет одна дама.

И это правда.

— Сразу видно, развратник, — шепчет другая.

А это — ложь.

За столом он молчит, потому что ему нечего сказать этим дамам. Вместо него говорит жена.

А он глотает пищу, в то время как слух его «услаждают» тем, что превозносят все дурное и ругают все хорошее.

Когда общество поднимается из-за стола, он обращается к своей супруге:

— Друг мой, сделай милость, скажи Луизе, чтобы она отнесла мое пальто к портному; оно разошлось по швам, а у меня нет времени сходить самому.

Ничего не отвечая, жена перекидывает пальто через руку и, вместо того чтобы послать Луизу, сама идет в деревню, где живет портной.

В саду она встречает двух эмансипированных дам: те спрашивают, куда она направляется.

Жена отвечает почти честно, что муж послал ее к портному.

— Подумать только, к портному! И она позволяет обращаться с собой, как со служанкой.

— А этот здоровяк тем временем прилег вздремнуть. Нечего сказать, завидный муж.

Он действительно спит днем, потому что у него малокровие. Но в три часа звонит посыльный, нужно отвечать на письма — в Берлин по-немецки, в Париж по-французски и в Лондон по-английски.

Чуть погодя жена, которая уже успела вернуться из деревни и выпить рюмку коньяку, спрашивает, не хочет ли он прогуляться в их молодой компании. Но ему нужно писать.

Покончив с перепиской, он встает, чтобы пройтись перед обедом. Ему хочется с кем-то поговорить. Но все ушли. Он спускается к детям.

Дородная няня сидит в садовом кресле и читает «Настоящих женщин[2]» — книгу ей одолжила хозяйка. Дети скучают, им хочется куда-нибудь пойти, побегать.

— Почему вы не гуляете с детьми? — спрашивает хозяин.

— Госпожа сказала, что слишком жарко.

Госпожа сказала!

Он берет детей с собой, они уже выходят на проселок, но тут он замечает, что дети немытые и в рваных ботинках. Он поворачивает домой.

— Почему у детей рваная обувь? — спрашивает он Луизу.

— Госпожа сказала...

Он отправляется гулять один.

Близится семь часов, время обеда. Молодежь до сих пор не вернулась. Уже успели подать два первых блюда, и только тогда они появляются. Они входят с шумом, смехом, лица у них раскраснелись.

Жена и подруга особенно возбуждены, от них пахнет коньяком.

— А ты чем развлекался, мой дружочек? — спрашивает жена.

— Я гулял с детьми, — отвечает он.

— Разве Луизы не было дома?

— Была, но ей ведь не до того.

— Мне кажется, это вполне естественно, если муж тоже проявляет заботу о детях, — замечает подруга.

— Совершенно верно, — отвечает муж. — Вот потому-то я и отчитал Луизу за то, что дети ходят грязные и в лохмотьях.

— Так и знала, что дома меня встретит недовольство, — вздыхает жена. — Стоит немного развлечься — и вот, пожалуйста, уже упреки.

И вымученная слезинка показывается на ее покрасневших глазах.

Подруга и остальные дамы гневно глядят на мужа.

Готовится нападение, подруга уже точит свой язычок.

— Господа, вы читали сочинение Лютера о праве жен? — начинает подруга.

— Что за право? — спрашивает жена.

— Искать себе другого мужа, если теперешний ей не подходит.

Пауза.

— Это учение опасно для жен, — наконец произносит муж. — Потому что из него следует право мужа искать себе другую жену, если ему не подходит его собственная, а такое случается гораздо чаще.

— Я что-то не пойму тебя, — произносит жена.

— Дело не в Лютере и не во мне, — отвечает он. — Так же как дело не в муже, если он оказался плох для своей жены. Ведь, кто знает, может, он был бы хорош для другой женщины.

В мертвой тишине все поднимаются из-за стола. Муж удаляется наверх, в свою комнату. Жена с подругой располагаются в беседке.

— Какая наглость! — говорит подруга. — И ты, такая умная, тонко чувствующая женщина, согласна быть служанкой этого грубого эгоиста.

— Он никогда не понимал меня, — отвечает жена со вздохом.

Произнося эту убийственную фразу, она так упивается собой, что уже не слышит слов, которые муж часто повторял ей в ответ на это: «Неужели ты настолько глубока, мой друг, что, несмотря на свой ум, я не в силах понять тебя? Ты никогда не допускала мысли, что это ты не понимаешь меня, потому что слишком поверхностна?»

Но он сидит в комнате один.

Он мучается; он страдает так, будто ударил родную мать. Но ведь она ударила его первой; она прилюдно била его на протяжении многих лет, а он никогда не отвечал ей, вплоть до сегодняшнего вечера.

Эта грубая, бессердечная, циничная женщина, та, перед которой он преклонялся, которой он хотел отдать всю душу, все свои мысли и нежность, чувствовала его превосходство и потому глумилась над ним, унижала, валяла его в грязи, таскала за волосы и поносила. Так ли уж он преступен, если один-единственный раз ответил на ее прилюдные оскорбления? Да, он все же чувствовал себя преступником, словно убил лучшего друга.

Но вот опускаются сумерки теплого летнего вечера, всходит луна.

Из гостиной доносится пение. Он выходит в сад и усаживается под орешником. В одиночестве! А голос сливается с фортепианными аккордами:

Ночь поглощала все вокруг,
Гомон земли и шум волны,
Я замирала в кольце твоих рук —
Объятия никому не слышны.
И видели счастье мое лишь весна,
Безмолвные звезды, немая луна.
Ныне я плачу в ночной тишине,
Знаю, что, сколько тебя ни зови,
Ты никогда не вернешься ко мне,
Призрак заветный моей любви.[3]

Он подошел по аллее к окну и заглянул в комнату. Там сидела она — его поэма, которую он сочинил себе сам. Она пела, и слезы слышались в ее голосе. Дамы, расположившись на диване, обменивались многозначительными взглядами.