С Иванов - Марш авиаторов

• Название: Марш авиаторов
• Автор: С Иванов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Шурик, - проговорил водитель, глядя на дорогу, - ты не обижайся: сам должен понять - за какие-то сраные полторы тысячи мы должны его полдня ждать? Так, что ли?

- Я его на счетчик поставлю... его маму... - произнес Шурик с сильным грузинским акцентом.

- Это твое дело, Шурик. Хочешь - на счетчик, хочешь - на уши... Но просто так кататься мы не будем...

- Да я понимаю...

"Плакали мои сто долларов..." - догадался я.

- Куда его? - спросил водитель, повернувшись к Шурику.

- Куда тебя? - спросил Шурик у меня.

- Да где-нибудь у метро... - ответил я.

- Мы же только что оттуда, - удивился водитель.

- Ну... ничего... - ответил Шурик.

Мы остановились на троллейбусной остановке у метро "Московская", и Шурик вышел, выпуская меня. Я сказал: "Спасибо, до свидания".

Наверное, меня не услышали. Как только Шурик сел обратно в джип, водитель сразу же газанул. Народ, стоявший на остановке, таращился на меня и мой пакет с торчавшими из него обрубками костей. Девушка, перед которой я оказался, шарахнулась в сторону, уступая мне дорогу: наверное, подумала, что в пакете "расчлененка"...

Я поправил свою шапку с кокардой и, глядя себе под ноги, пошел к подземному переходу. Войдя в вестибюль, я остановился перед турникетами и полез в боковой карман за жетоном. Кроме жетона там оказалась еще какая-то бумажка. Я вынул руку - это была стодолларовая купюра.

Спускаясь по эскалатору, я вспомнил, что говорил водитель, пока мы ехали в джипе: он говорил о полутора тысячах. Это было чуть меньше тридцати процентов от пяти тысяч: то есть обычный бандитский процент. А впрочем, может, это и не из той оперы: откуда мне было знать? Но Шурик слово сдержал, хотя мог бы и не совать тайком деньги в мой карман. Или он думал, что я от них откажусь? И тогда бы его замучила совесть... А действительно: отказался бы я их взять в открытую или нет? Пожалуй, я не мог ответить на этот вопрос.

В парадной, как всегда, пахло мочой: у стены, напротив лестницы, растеклась большая лужа. Пока я ехал в метро, я почти уговорил себя, что эти сто долларов я "отдежурил" честно и нечего комплексовать, тем более, что я их собирался отдать жене, а не запихнуть под погон для себя любимого. И вот вам лужа...

Хрупкое, с трудом восстановленное хорошее настроение мигом разлетелось вдрызг, словно бутылка от пули. Я поднялся на площадку перед лифтом: лампочка вызова горела красным огнем, словно глаз Вельзевула: сверху, громыхая, ползла кабина лифта и из нее доносился громкий смех.

Я просунул палец в дырку почтового ящика, висевшего на стене, и поскреб ногтем по деревяшке: в ящике было пусто.

Лифт остановился, приоткрылась дверь, и из кабины вылетел смачный плевок, повисший на моей левой брючине. Следом за плевком вышел парень и весело посмотрел мне прямо в глаза. За ним вышли две смешливые девицы и еще два парня. Один из них был совсем маленького роста, но смеялся громче всех.

Парень, шедший впереди и поступивший так опрометчиво, повернул к лестнице, собираясь спуститься вниз. Компания наверняка ехала с моего - последнего этажа, где теперь наверняка валяются пустые шприцы. И я подумал, что лужа это их работа...

- Эй, сынок, - остановил я парня, взяв его за рукав куртки, - ты, наверное, не хотел в меня попасть и, конечно, сотрешь эту штуку? - кивнул я на плевок.

Все впечатления от прошедшего дня, начиная с разбора и мясной эпопеи и заканчивая дурацким торчанием у метро "Звездная", поездкой в бандитском джипе, лужей мочи и плевком, повисшим на штанине, все это вдруг словно слепилось, сжалось в один грязный комок, готовый вылететь куда угодно - только бы вылететь... Я наклонился и, не отпуская рукав парня, хотел поставить пакет на площадку, прислонив к стене, но совсем забыл, в захлестнувшей меня ненависти, что сзади остались еще двое...

Дальше все было просто: удар по затылку, падение, два удара ногой в голову: один - в горло, второй - куда-то в глаз... Шелест полиэтилена и глухой звук от подцепленного ботинком пакета; мокрые шлепки падавших в лужу кусков; топот ног по лестнице; стук закрывшейся входной двери и снова топот - уже приглушенный - на улице...

Я поднялся с пола, взял в руку шапку, валявшуюся на ступеньке, и посмотрел вниз. Разорванный пакет лежал рядом с лужей, а из лужи торчали разбросанные по полу куски мяса.

Более мерзкого зрелища я еще не видел и, бросив все как есть, вошел в открытую кабину и ткнул пальцем в обожженную, уродливую кнопку с цифрой "семь".

"Откуда во мне такая злоба?" - вдруг успокоился я. Может быть, оттуда - с берегов Усы, где начиналось мое детство в лагерном поселке, потому что в Питере нам жить было запрещено: мой папа был бывшим политзеком...

- Кто это тебя? - спросила жена, глядя на меня во все глаза.

- Ахалай-махалай, - сказал я. И достал из кармана стодолларовую банкноту. - Ныравица? - спросил я, представляя себя со стороны.

- Это что - вот за это? - поинтересовалась она, отбирая купюру.

- Нет, это - довесок...

Я подошел к телефону, стоявшему на детском стуле в нашем коммунальном коридоре, и набрал номер Хуркова.

- Слушаю, - сказал Юра.

- Юра, это Вадим.

- Привет еще раз.

- Юра, мне тут случайно фингал подвесили...

На том конце трубки наступило молчание. Я тоже молчал, слушая паузу.

- Большой фингал? - наконец спросил он.

- Не слишком, но глаз заплыл.

- Так что - не полетишь?

- Да хотелось бы, сам понимаешь...

- Понимаю. Глаз-то хоть целый?

- Глаз целый: ботинком по морде дали.

- Хорошо... Завтра в санчасть не ходи. Приедешь - дуй сразу на самолет. Чтобы никто тебя не видел.

Юра повесил трубку. Я тоже. Потом обернулся и увидел вышедшую из кухни жену. Она с интересом смотрела на меня.

- Ты что, завтра куда-нибудь собираешься?

- Не "куда-нибудь", а на Диксон.

- И как же ты полетишь? Врач-то пропустит?

- Хурков сказал - идти прямо на самолет и оттуда не показываться. Завтра Тамара дежурит, он с ней договорится.

- А куда полетите - там как?

- Там? Ну, там все так ходят...

- Трепло ты... Иди обедать, пока соседей нет.

Когда соседи были на работе, мы обедали на кухне. Когда мы были на работе - на кухне обедали они... Сегодня была наша очередь: мы были первыми.

Самолет стоял одинокий и какой-то всеми брошенный, так что мне его даже стало жалко. Красные лоскутки заглушек обвисли, словно флажки, забытые с позавчерашнего праздника. Капоты двигателей были грязными, и от заклепок тянулись горизонтальные хвосты копоти. "Что значит - давно не летал... - с сожалением подумал я. - Ну ничего, через пару часиков ты у нас повеселеешь".

Подошел Леха с ключами. Долго, чертыхаясь, возился с замком. Наконец открыл его и, втолкнув дверцу внутрь, влез по стремянке в темное самолетово чрево.

Как только его задница исчезла в проеме двери, я тоже поднялся следом за ним.

Мой немолодой уже нос много чего перенюхал в этой жизни и плохого, и хорошего и, кажется, должен был ко всему привыкнуть, но вот запах кабины аэроплана всегда был для меня неожиданным. Даже если я изо дня в день забирался и забирался в нашу тесную каморку и сидел в ней часами, то все равно, каждый раз переступая через порожек входной дверцы, с удивлением вдыхал этот запах, словно в первый раз. Его невозможно передать словами: сами по себе они ничего не скажут - каков он, плох или хорош, но к нему невозможно принюхаться, и, вдыхая его, в первые секунды особенно, ноздри почему-то раздуваются сами собой...

- Холодно, - проговорил Леха, быстро осмотрев кабину, и, громко щелкнув тумблерами, включил аккумуляторы. - Я, честно говоря, думал, что будет хуже, сказал он и снова щелкнул, выключив их.

- Сколько? - спросил я, имея в виду напряжение батарей аккумуляторов.

- Двадцать семь.

- Отлично, - согласился я. Чтобы завести двигатели, нам нужно было не менее двадцати пяти вольт, а было даже больше... Это радовало. - Чайку бы закипятить, а? - предложил я. - Может, прикатим тележку? - Я имел в виду тележку аэродромного электропитания.

- Зачем? Я думаю, что кабеля хватит: она рядом.

Леха вышел из самолета, а я остался его ждать, вытащив громоздкий семилитровый термос-кипятильник из ниши в смонтированной перед входом в кабину стойки-буфета. Кипятильник был пуст. Надо было набрать свежей воды, и я, не дождавшись Леху, спустился по стремянке наружу, чтобы сходить в котельную: там был водопроводный кран с надетым на него резиновым шлангом.

Моей обязанностью было обеспечить запас питьевой воды на воздушном судне. У нас у всех были негласные обязанности по созданию более или менее комфортного быта: второй пилот - сегодня вторым летел Вовочка - отвечал за "харчи", я отвечал за воду, Леха отвечал за водку, командир - за гостиницу в командировке.

Ильин не отвечал ни за что. Он был "белым воротничком" или, по-нашему, "белой костью": единственным, не охваченным бытовыми хлопотами барином. Это было даже задокументировано. То есть все наши должности считались "рабочими", и только штурман был "служащим".