Ирвин Шоу - Матрос с «Бремена» (сборник рассказов)

• Название: Матрос с «Бремена» (сборник рассказов)
• Автор: Ирвин Шоу
• Издательство: Литература, Кристалл
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-306-00039-8

Ирвин Шоу (1913–1984) — видный американский писатель, один из самых популярных авторов нашего времени. Из-под его пера вышли такие известные романы как «Молодые львы» (1948), «Богач, бедняк» (1970), «Ночной портье» (1975) и множество других. Признанный мастер-романист, Ирвин Шоу создал также немало прекрасных образцов «малой прозы». Новеллы его отличаются изяществом стиля и точностью характеристик — психологических и социальных. В первый том Полного собрания рассказов вошли ранее не издававшиеся на русском языке сборники «Матрос с „Бремена“» (1940), «Добро пожаловать в город!» (1942), «Акт веры» (1946), «Пестрая компания» (1950).

---

— Я здесь хозяин! Я здесь босс!

Маленький Генри Ирвинг

Игральные кости, словно маленькие кавалерийские всадники, с грохотом рассыпались по бетонному полу военной академии.

— Восемь! — Эдди дергал себя за высокий воротничок кадетской формы. — Выпади, восьмерочка, дорогуша, прошу тебя, выпади! — Стоял широко улыбаясь, отряхивая пыль с колен брюк, красовавшихся отутюженными, острыми, как лезвие бритвы, складками. — Ну, считайте!

Сторож, печально качая головой, сел, повернувшись к нему спиной.

— Уж лучше мне лечь вот на этом самом месте и умереть. Только подумать, ведь Рождество! Может ли человеку так ужасно не везти на Рождество, как мне, несчастному!

— Может, бросим джек-пот? — сделал Эдди соблазнительное предложение.

— Нет! Нутро мое говорит — нет! — твердо заявил сторож.

— Бросайте, разыграем джек-пот.

— Что ты! Если я проиграю, то не смогу даже купить себе кружку пива на Рождество.

— О'кей, — согласился Эдди равнодушно, сгребая серебряные монеты, — если вы хотите закончить побежденным, то…

— Ладно, бросаю на джек-пот, — мрачно откликнулся сторож и вытащил из кармана свою последнюю двадцатидолларовую бумажку с таким спокойствием на грани отчаяния, с каким умирающий подписывает завещание. — Ну, давай ты, Бриллиантовый Джим.

Эдди что-то проворковал костям, зажатым в кулачках, таким теплым и гладким на ощупь, и начал постукивать ими по своим худым коленкам.

— Ну все, решающий момент наступил! — тихо крикнул он своим кулачкам. — Ну, мои любимые…

— Бросай! — с раздражением крикнул ему сторож. — Нечего здесь заниматься поэзией!

— Четыре, три; пять, два; шесть, один! — заговорщически, словно уговаривая, Эдди шептал зажатым в кулачках костям. — Прошу вас, мне больше ничего не надо!

— Да бросай же, черт бы тебя побрал! — заорал, теряя терпение, сторож.

Осторожно Эдди катнул кости по холодному, твердому полу. Они остановились, разбившись наконец по парам, словно любовники, обнявшиеся перед последним ударом Судьбы.

— Ну что, разве не семь? — мягко осведомился Эдди.

— Боже, и это на Рождество! — отчаянно взвыл сторож.

Эдди старательно пересчитывал и сортировал выигранные деньги.

— Ну, должен вам сказать, вы отчаянный, азартный игрок, долго сопротивлялись, — решил успокоить старика напоследок победитель.

— Да-а, — цедил печально сквозь зубы сторож, — да, конечно. Такой пацан, как ты! Скажи, сколько тебе лет? Миллион исполнился на той неделе, да?

— Мне тринадцать. — Эдди отправил деньги в карман. — Но я из Нью-Йорка.

— Сейчас Рождество. Тебе давно пора сидеть за праздничным столом с мамочкой и папочкой. Такой пацан! Пусть провалится в преисподнюю твой дом вместе со всей твоей семейкой!

— Здесь, в Коннектикуте, — Эдди стаскивал узкую для него форменную курточку, — никто не умеет делать деньги. Сообщаю вам об этом только ради вашего благополучия.

— Тебе давно пора быть с папочкой и мамочкой, с братьями и сестрами, если только они у тебя есть.

Большие черные глаза Эдди вдруг застлались слезами.

— Мой отец сказал, чтобы и духу моего не было дома целый год.

— Это почему же? — поинтересовался сторож. — Увел у него штаны на прошлое Рождество?

Эдди высморкался, и слезы пропали у него из глаз.

— Нет, я ударил свою сестренку лампой. Мостовой лампой. — При воспоминании о своем «подвиге» губы у него плотно сжались. — И снова ударю. Ее зовут Диана. Ей пятнадцать лет.

— Хорошенькое дельце! Какой милый мальчик, все в один голос твердят.

— Ей в результате наложили четыре шва. Орала целых пять часов. Диана! Говорит, я мог погубить безвозвратно всю ее красоту.

— Ну, в любом случае, красоты у нее от этого не прибавится, если ты будешь лупить ее мостовой лампой, — резонно заметил сторож.

— Она собирается в артистки. Театральные.

— Очень хорошая профессия для девочки.

— Ах, бросьте! — Эдди фыркнул. — Ну что в ней, скажите на милость, хорошего? Ей дают уроки учителя танцев, французского, английского, музыки, ее обучают конной выездке, а папа все время осыпает нежными поцелуями и называет своей маленькой Сарой Бернар. От нее несет дерьмом.

— Разве можно так отзываться о родной сестре? — сурово упрекнул его сторож. — У меня даже уши вянут от таких слов, тем более, если их произносит такой мальчик, как ты.

— Да заткнитесь вы! — с горечью выпалил Эдди. — Тоже мне маленькая Бернар выискалась! Папа у меня тоже актер. Вся эта чертова семейка — сплошные артисты. Ну, разумеется, кроме меня, — заключил он с мрачным удовлетворением.

— Ты ведь играешь на деньги, — заметил сторож, — чего тебе беспокоиться?

— Маленькая Бернар. Отец возит ее повсюду с собой: Детройт, Даллас, Сент-Луис, Голливуд.

— Даже в Голливуд?

— Ну а меня отослал сюда, в военную академию.

— Военная академия — самое подходящее место для юных, пытливых умов. — Сторож чувствовал гордость за свое учреждение.

— А-а-а… тоже мне, маленькая Бернар. Мне так и хочется наступить ногой на ее смазливую мордашку.

— Боже, что за разговоры!

— Трижды в неделю ходит в театр, посмотреть, как играет папа. Мой папа играет лучше всех со времен сэра Генри Ирвинга1.

— И кто же тебе сказал об этом? — поинтересовался сторож.

— Как «кто»? Мой папа. Он настоящий Полак, мой папа, — умеет переживать на сцене, по-настоящему. Все говорят. Вам обязательно нужно посмотреть, как он играет.

— Нет, я хожу только в кино.

— Он играет в шекспировском «Венецианском купце». У него там такая длинная седая борода — в ней его ни за что не узнать. Как только начинает читать свои монологи, — публика и плачет и смеется. А голос такой громкий, что за пять кварталов слышно, бьюсь об заклад.

— Ну, вот такая игра по мне! — одобрил сторож.

Эдди выбросил вперед руку в трагическом, умоляющем жесте и закричал вдруг громовым голосом:

— «Разве нет у еврея глаз? Разве нет у еврея рук, других органов тела, таких же размеров? Разве у него нет чувств, разве ему чужда любовь, страсти?» — Величественно сел на перевернутый вверх дном ящик. — Как прекрасно все это играет мой папа — никто во всем мире так не умеет, — тихо заключил мальчик.

— Если бы ты не огрел свою сестренку по башке мостовой лампой, — нравоучительно произнес сторож, — то сегодня, в эту рождественскую ночь, наслаждался бы игрой отца.

— Но он колошматил меня минут пятнадцать без передышки, мой папочка. А он весит двести пятьдесят фунтов и сложен как Лу Герин, — он как ломовая лошадь, и так разошелся, просто ужас. Но я не плакал и не признался ему, почему дал ей мостовой лампой. Я не пролил ни слезинки! Доказал ему, кто я такой! И заодно его любимой маленькой Бернар. — Эдди с решительным видом вскочил с ящика. — Ну и черт с ними со всеми, я с таким же успехом могу провести Рождество здесь, в военной академии, — чем здесь хуже, чем где-то в другом месте? — И уставился в окно на мрачную декабрьскую слякоть.

— Послушай, Эдди, — торопливо заговорил сторож, опережая Эдди, подходящего к двери, — хочу задать тебе один вопрос.

— В чем дело? — холодно спросил Эдди, чувствуя, что последует за этим.

— Сегодня сочельник. — Сторож откашлялся.

— Да, знаю, сегодня сочельник.

— Я старый человек, Эдди. — Сторож с сожалением погладил седые усы. — У меня нет ни родных, ни близких.

— Ну и что?

— Обычно на Рождество, Эдди, я покупаю себе пинту какого-нибудь напитка, например яблочного бренди, сажусь где-нибудь в дальнем уголке и согреваю им свое старое сердце, стараясь позабыть, что я всеми покинут в этом мире. Ты меня поймешь, когда вырастешь.

— Ну и что? — повторил Эдди.

— Но в этом году, — продолжал сторож, неловко переступая с ноги на ногу, — так случилось, что ты выиграл у меня все деньги. Так вот, я хотел тебя спросить: может…

— Нет! — отрезал Эдди, направляясь к выходу.

— В сочельник, Эдди, для одинокого старика…

— Вы проиграли, — с нажимом произнес Эдди. — Я выиграл. И все дела!

Сторож поудобнее устроился на своем покрытом ковриком кресле-качалке, поближе к печке. Со скорбным видом медленно раскачивался взад и вперед, горестно мотая головой и наблюдая, как Эдди медленно поднимается по ступенькам подвала наверх, на улицу, где его ожидал серый, хмурый день.

Эдди бесцельно бродил кругами по оголенному зимой двору академии.

— Военная академия! Боже мой! — повторял он про себя.

Ему бы сидеть сейчас дома, в Нью-Йорке, залитом морем ярких огней — зеленых, красных, белых; на улицах толпы веселых, счастливых людей, с покупками, перевязанными красной ленточкой; множество Санта-Клаусов позвякивают колокольчиками, собирая на углах пожертвования для Армии Спасения; повсюду, куда ни кинь взгляд, радушно распахнуты двери кинотеатров, зазывающих публику с тротуаров. Сегодня вечером он отправился бы в театр, посмотреть, как здорово играет на сцене его отец; и потом пообедал бы вместе с ним на Второй авеню — с удовольствием уминал бы индейку с картофельными оладьями, запивая это яство кислым вином — и поехал домой, слушать, как папа не надрывая голоса поет немецкие песни, аккомпанируя себе на фортепиано, — такой грохот поднимается, что соседи вынуждены звонить в полицию.