Владимир Волкофф - Ангельские хроники

• Название: Ангельские хроники
• Автор: Владимир Волкофф
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94278-300-4

Владимир Волкофф – новое имя для русского читателя, хотя на родине писателя, во Франции, оно широко известно. Потомок белых эмигрантов, Волкофф пишет по-французски и для французов, однако все его произведения проникнуты особым духом, который роднит их с лучшими образцами русской литературы. В сборнике новелл «Ангельские хроники» автор излагает свою, оригинальную точку зрения на роль небесного воинства в мировом историческом процессе.

---

…Сказал Господь Господу: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие Твое.

…Там возращу рог Давиду, поставлю светильник помазаннику Моему».

С каждым стихом ему казалось, что темневший все больше и больше небосвод опускался все ниже и ниже. Еще немного – и он сможет, подняв руку, дотронуться до него.

Это происходило – это нелегко осмыслить нам, ангелам, которым ведомы лишь молнии и зоны, – за две или три сотни лет до пришествия на землю Сына Божьего.

* * *

Возвратились из Александрии отпущенные на свободу евреи, и в Иерусалим приехали царские послы, нагруженные великолепными дарами.

Был среди этих даров жертвенный столик из чистого золота, инкрустированный драгоценными камнями, которые образовывали гирлянду из виноградных гроздьев, колосьев, яблок, оливок и гранатов, опоясывающую его со всех сторон. Четыре ножки в форме лилий словно вырастали из постамента, увитого плющом и виноградом. При всей роскоши и великолепии столик выглядел скромно, в полном соответствии с предписаниями иудейской веры.

Были там и два кратера, покрытых золотой чешуей и украшенных сетчатым орнаментом с вделанными в него кабошонами, а также три кратера из серебра, таких гладких, что в них можно было смотреться, как в зеркало.

Было там пятьдесят чаш: двадцать – золотых с чеканным изображением венков из винограда, плюща, мирта и олив и вставками из драгоценных камней, а тридцать – серебряных, восхитительных в своей простоте.

Кроме того, было там сто талантов серебра, предназначенных для приобретения жертвенных животных.

Подарки были выставлены для всеобщего обозрения, и народ проникся к царю глубоким уважением.

Елиазар повернулся к Симеону и шепнул ему на ухо:

– Не менее пятидесяти тысяч камней, а ведь они в пять раз дороже золота! Воистину эти язычники заслуживают хорошего перевода!

Симеон не ответил. Сначала отпустить на свободу сто тысяч рабов, потом эти непомерно дорогие подношения, хотя, в конечном счете, ни один подарок не стоил и одной строчки Торы… Во всем этом угадывалось какое-то языческое коварство, смысл которого ускользал от Симеона, а может, еще что-то более таинственное, какой-то переворот в мировом устройстве, космическая перетасовка, новое истолкование Божьего промысла. Означало ли это, что иудеи были правы, собираясь поделиться с другими народами одним им ведомой истиной, или все это приведет к неслыханным бедствиям?…

Возможно ли, чтобы каким-то непостижимым образом события эти были связаны с пришествием Мессии?

Симеон все повторял слова своей молитвы:

– Господи, даруй мне увидеть Его, прежде чем я умру.

* * *

Переводчики отправились в Александрию с караваном, но Симеон и еще несколько человек предпочли ему удобство и опасность морского путешествия.

Как только нос корабля разрезал воды «фиолетового моря», Симеон, знавший «Одиссею» почти так же хорошо, как и Книгу Бытия, почувствовал, что он попал в иной мир и пути назад ему, возможно, уже не будет.

Сын пастуха, выросший в каменистой пустыне и знавший ее как свои пять пальцев, он ощущал, как деревянный настил колеблется у него под ногами, видел, как поблескивает на солнце простирающаяся вокруг морская стихия, и то повторял про себя «Thalassa, thalassa![13]», вспоминая Фукидида, то шептал вслед за Псалмопевцем: «Как многочисленны дела Твои, Господи!.. Это море – великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими…» Ему казалось, что не осталось в мире ничего незыблемого, определенного, кроме той истины, что все неопределенно. За исключением, конечно, того, что само понятие определенности, заложенное в человеке Господом, требовало, чтобы эта определенность существовала хоть где-нибудь.

Днем, наклонившись поверх кормы, Симеон восхищенно наблюдал за прыжками сопровождавших корабль дельфинов, с умилением вспоминая о чудесных приключениях создателя дифирамба Ариона, вынесенного их собратом из пучины, и смеясь над Эзоповой басней «Обезьяна и дельфин». Ночью, стоя на носу, он любовался отражением Артемиды – искрящейся бороздой на глади моря, а затем возвращался на корму, чтобы увидеть, как заря раздвинет своими розовыми перстами завесу, скрывающую восток. Бриз, напоенный запахом йода и ароматами пищи – дозволенной (морские животные, наделенные плавниками и чешуей) и недозволенной (морские животные, не имеющие плавников и чешуи), наполняя паруса, щекотал ноздри Симеона, ерошил его легкие, седые как лунь волосы, раздувал его одежды, сладострастно нашептывая ему на ухо, что вот он и попал в мир, где никто никогда не слыхал ни о Завете, ни о Левите, ни о Второзаконии.

– Ну так вот, – отвечал он, – они и прочтут их.

И каждый день, лежа в постели, в ночной тиши, не нарушаемой ничем, кроме тяжелого плеска волн, он молился ангелу Загзагиилу:

– Загзагиил, – обращался он к нему, – ты, ангел Неопалимой Купины, ты, Наставник ангелов, ты, кто так часто приходил мне на помощь, когда я сталкивался в моих переводах с несравнимо меньшими трудностями, сделай так, чтобы я не дрогнул в этом испытании. Я прекрасно понимаю, что мне и моим товарищам предстоит преобразить мир, ибо истина Господня не прольется на него, пока не будет вскрыта форма, в которой она заключена. Буду ли я трудиться вместе с остальными над всеми священными книгами сразу или на меня будет возложена ответственность лишь за один из текстов, – сделай так, прошу тебя, чтобы моему разуму был доступен не только еврейский язык – язык оригинала, но и сама мысль Господа, что в нем содержится, ибо и оригинал в данном случае есть только перевод. В сущности, что такое перевод, как не восхождение от языка оригинала к идее, что может быть выражена на любом наречии, и последующее нисхождение к языку перевода? Ведь речь идет не о каком-то сновании туда-сюда, от одного языка к другому, а о движении сначала восходящем, затем нисходящем, о тройственной игре, в которой задействованы два языка и одна идея, а не просто два языка. Иначе и быть не может. И если вначале язык управлял мыслью, а не наоборот, то как сделать, чтобы язык перевода привел бы нас в конце концов к той же самой мысли? Что ты об этом думаешь, ангел Загзагиил? Скажешь, нет идей, есть только языки и следует довольствоваться той приблизительностью, которую они могут нам дать? По сути, кто мы такие, мы – переводчики? Плуты, идущие на разные уловки, искусные мастеровые или поэты, ищущие в словах истину, готовые перевернуть каждое словечко, чтобы понять, что за ним сокрыто?

Море по-прежнему покачивало с легким плеском корабль, Загзагиил молчал.

Однажды ночью, когда Симеон стоял на палубе, ему показалось, что он обнаружил новую звезду, сиявшую низко над горизонтом на юго-западе, прямо по ходу корабля. Она горела красным огнем, одновременно сильным и бледным, то вспыхивая, то затихая.

– Что это? – спросил Симеон у лоцмана.

Тот ответил:

– Мы почти у цели. То, что ты видишь, – это новый маяк, который велел построить наш государь, чтобы мы плыли на его свет. Теперь наши корабли больше не будут разбиваться о береговые скалы.

Кивая, как лошадь на манеже, корабль мчался по мелкой зыби на свет новой звезды, зажженной в небе по воле царя. Рассвело, поднялось солнце, и Симеон увидел шестигранную трехъярусную башню белого мрамора, стоявшую посреди порозовевшего моря; на вершине ее горел невидимый при дневном свете фонарь. Он прикинул, что головокружительная высота этого сооружения равнялась примерно тысяче локтей, почти столько же было в Великой Пирамиде. Грекам было мало, что они избороздили все Средиземное море, они стали расставлять в нем свои маяки. Вот уж действительно знак новых времен. Симеону это и нравилось и не нравилось.

Маленький взъерошенный человечек рядом с ним презрительно сопел, пожимая плечами. Это был Исах из колена Гадова, переводчик, являвший собою полную противоположность Симеону. Неуклюжий грубиян и ворчун, убежденный в превосходстве Израиля над всем остальным миром не только в религии, но и во всех других областях, он преуспел в изящном искусстве перевода лишь благодаря своему упорству.

– Ах-ах! – проворчал он, с ненавистью разглядывая башню, похожую на белую восковую свечу, розовеющую в лучах восходящего солнца. – Помнишь, что случилось с Вавилонской башней из Книги Бытия? Так вот с этой будет еще хуже.

– Почему же хуже? – спросил Симеон.

– Потому что ее построили гои, – отрезал Исах.

Обогнув остров Фарос, корабль входил в александрийскую гавань.

* * *

У царя Птолемея была большая трапециевидная борода, слегка загибавшаяся кверху. Ни один волосок не выбивался из нее. Он носил белые льняные одежды, затканные золотыми нитями. Своих гостей он принял с самой утонченной светскостью.

Не заставляя семьдесят двух старцев ожидать в течение, по крайней мере, пяти дней, как это было обычно принято, он велел призвать их к себе, как только прибудут и те, кто плыл на корабле, и те, кто ехал с караваном. Когда все старцы выстроились перед ним полукругом на порфировых плитах, отполированных так, что казалось, будто их не семьдесят два, а сто сорок четыре, он приветствовал их в самых изысканных выражениях.