Р Иванов-Разумник - Тюрьмы и ссылки

• Название: Тюрьмы и ссылки
• Автор: Р Иванов-Разумник
• Жанр: История

---

- Раз вам всё известно, - сказал я, - то известно и содержание разговора между академиком Тарле и мною во время этого свидания?

- Известно. Гражданин Тарле нащупывал почву, согласитесь ли вы принять пост заведывающего министерством народного просвещения в том демократическом правительстве, которое должно заблаговременно быть организовано на случай крушения советской власти при возможной предстоящей войне.

- А что ответил я - тоже известно?

- Тоже известно. Вы ответили, что вполне сочувствуете идее демократического правительства, но желали бы быть более посвященным в его структуру и в его организационную деятельность.

- И при свидании этом никого третьего не было?

- Не было.

{322} - Значит все это вы узнали из показаний самого академика Тарле?

- Откуда бы ни узнали!

- Во всей этой сказке из тысячи и одной ночи есть только один верный пункт...

- Ну, вот видите! Хоть один, да есть! Какой же?

- Тот, что с февраля по май прошлого 1936 года я, действительно, бывал в Ленинграде, так как приехал из Саратова в Пушкин по случаю тяжелой болезни жены.

- Прекрасно! Значит в это время вы могли быть и на свидании с академиком Тарле?

- Мог быть. Кроме того, я мог быть и на собрании артистов драматического театра для выработки репертуара на предстоящий сезон, мог быть на вершине Исаакиевского собора, мог быть на опере "Кармен". Мог быть - но не был. Что же касается свидания с академиком Тарле, то довожу до вашего сведения, что не встречался с ним никогда в жизни, не видел даже его фотографии и не знаю, с бородой он, или бритый, с шевелюрой, или лысый... А организация демократического правительства и предложение мне участвовать в нем - это, извините, такая смехотворная шутка, которой никто не поверит.

- И однако это факт. Но все же вы признаете, что в апреле 1936 года бывали в Ленинграде?

- Бывал.

- И посещали квартиру женщины-врача, гражданки Пинес на 4-ой Советской улице, в доме No 8, квартира No II?

- Посещал не квартиру, а хорошую мою знакомую, жену моего друга, Р. Я. Пинес.

- Значит - посещали. Так и запишем. Итак - пишу: "Сознаюсь, что в апреле прошлого 1936 года был в Ленинграде и посещал квартиру гражданки Пинес"...

- Такого протокола я не подпишу.

- Почему? Ведь вы же признали этот факт?

{323} - Не "признал" и не "сознался", а установил.

- Никакой разницы нет.

- Громадная разница. Если "сознался", значит в чем-то виноват. А я ни "сознался", ни "признался", а просто утверждаю те факты, которые, действительно, были. Сознаться мне не в чем; все это совершенная фантастика.

- Вы тонко разбираетесь в этих глаголах. Обойдемся совсем без них, предлагаю вам подписать чистосердечно такой первый пункт протокола: "В апреле 1936 года, временно пребывал в Ленинграде, имел в подпольной явочной квартире женщины-врача гражданки Пинес (следует адрес) свидание с академиком Е. В. Тарле, с которым вел беседу по поводу участия моего в ответственном министерстве после свержения советской власти"...

- Вы смеетесь надо мной. Такого факта никогда не было и не могло быть.

- Значит, вы упорствуете в запирательстве?

- Значит, упорствую в правдивых показаниях.

Я так подробно привел этот диалог, чтобы хоть один раз показать, из каких нелепых и мучительных ненужностей и мелочей были сотканы все допросы. Этот допрос закончился тем, что был подписан протокол, начинавшийся словами: "Отказываюсь признать, что"... - а дальше шла формулировка следователя.

Так вот, между прочим, оказалось, где была разгадка непонятной для меня два месяца тому назад фразы Реденса о том, что я целюсь на какой-то министерский пост!.. Какая же однако все это неумная шутка!

Подводя итоги этому и предыдущему допросу, следователь Шепталов сказал:

- Итак, вы не желаете ни в чем сознаться, в то время как тщательно проверенные факты все говорят против вас. Этим вы сами себя губите. Обдумайте все это еще и еще раз. Если бы вы пошли нам навстречу, {324} ваша участь была бы смягчена; вы не очень стары, мы дали бы вам возможность плодотворно работать еще лет десять-пятнадцать. А если нет - пеняйте сами на себя. Мы выбросим вас, как ненужную тряпку, в корзину истории и никто никогда не вспомнит вашего имени.

- Вспомнит ли мое имя история русской литературы - не знаю, но одно твердо знаю, что это от вас нимало не зависит, - ответил я.

На этом мы и простились, - совсем простились, так как следователя лейтенанта Шепталова я больше никогда не видел. Он продолжал вести мое дело, но на следующие допросы меня по его поручению вызывали уже его помощники. Впрочем ближайший допрос состоялся только через три с половиной месяца.

Позвонив дежурному, чтобы тот увел меня в камеру, следователь Шепталов иронически напутствовал меня:

- Поздравляю с наступающим Новым Годом!

Вернувшись в камеру, я шепотом ("курицы"!) сообщил проф. Калмансону и двум-трем товарищам сенсационную новость: в Петербурге, несомненно, арестован академик Тарле! Несмотря на некоторый свой тюремный опыт, я все-таки попался на удочку следователя и поверил возможности ареста почтенного академика (впрочем таких ли еще китов арестовывали!) под предлогом мифического заговора. Был бы человек, а статья пришьется!

Через год я воочию увидел, как "шьются" такие дела.

Ровно через год, в декабре 1938 года, в камере No 113 Бутырской тюрьмы сидело нас не так много, а среди нас - один моряк, служивший свыше года в Париже, в торговом секторе полпредства. Полпредом (послом) был тогда "товарищ Потемкин", ставший потом заместителем и помощником Молотова в комиссариате иностранных дел. Так вот, моряк этот {325} вернулся как-то вечером с допроса в очень подавленном настроении и с явными признаками на лице весьма веских аргументов следователя (что, прибавлю в скобках, к концу 1938 года очень редко случалось). Впрочем, он был подавлен не самим фактом таких аргументов, а своим "добровольным сознанием" в том, что в 1937 году, в Париже, полпред Потемкин организовал среди членов полпредства и торгпредства боевую "троцкистскую" организацию, в которой и он, моряк, принимал участие...

Конечно - все это фантастично: фантастично то, что органы НКВД составляют лживый протокол о человеке, являющемся в это самое время сперва послом, а потом заместителем комиссара по иностранным делам, еще фантастичнее то, что такому протоколу не дается никакого хода. Он остается лежать в делах НКВД - на всякий случай: авось пригодится, авось придется арестовать и товарища Потемкина - так вот обвинение уже загодя готово, и достоверный лживый протокол и лжесвидетель налицо, и человек найден, и дело пришито...

Так шьются дела. Представьте себе теперь, что я "сознался" бы в подпольном свидании с академиком Тарле: тогда в руках НКВД было бы готовое обвинение на тот случай, если бы понадобилось изъять из обращения достопочтенного академика. А я-то по наивности подумал тогда, что он, обвиняемый в таком тяжком преступлении, наверное уже арестован... Ничуть не бывало! Когда я позднее, в 1940 году, встретился с его бывшей женой, пожилой писательницей, и рассказал ей обо всем этом - изумлению ее не было пределов. Вскоре я узнал от нее же, что и гражданин Тарле нимало не подозревал, какие сети плел вокруг него НКВД. Никто его не трогал и не тронул, он благоденствовал и продолжает благоденствовать даже и до сего дня...

Обвинение, связывавшее меня с преступлениями академика Тарле, кануло в Лету и более не {326} выдвигалось против меня. Но кто мог помешать доблестным птенцам НКВД выдвинуть против меня новую артиллерию столь же обоснованных обвинений? "Кто мешает тебе выдумать порох непромокаемый?" - справедливо сказал в одном из своих афоризмов Козьма Прутков.

Но непромокаемого пороха мне пришлось ожидать еще три с половиной месяца до следующего допроса.

XII.

Новый, 1938 год, камера No 45 встретила угрюмо: участились допросы с избиениями, пошли в ход резиновые палки.

В конце марта исполнилось уже полгода моего сидения в этой камере "под предварительным следствием".

Надо сказать, что по советским "законам" такой предварительный арест может продолжаться только два месяца; по истечении их должно последовать новое разрешение прокурора на продолжение срока еще на два месяца. Нет ничего проще: следователи предъявляют прокурору НКВД списки заключенных, арест которых должен быть продлен в виду незаконченного следствия, и он механически штампует - "продлить", "продлить", "продлить", отнюдь не входя в рассмотрение существа самих дел. Через новые два месяца - повторение той же истории, и таким образом, заключенные могут годами сидеть в тюрьме "под предварительным следствием", а "закон" - соблюден.

Люди приходили и уходили, старожилов в нашей камере оставалось все меньше и меньше. Пришла, наконец, и моя очередь расставаться навсегда с камерой No 45, в которой я так длительно обжился и, пройдя все стажи от "метро" через "самолет" до нар, помещался уже на лучшем месте - на нарах почти у самого окна.