Р Иванов-Разумник - Тюрьмы и ссылки

• Название: Тюрьмы и ссылки
• Автор: Р Иванов-Разумник
• Жанр: История

---

Не будучи членом партии, я был до августа 1917 года одним из редакторов партийной газеты "Дело Народа", заведуя в ней литературным отделом, - и вышел из редакции после июльского восстания, когда мне было указано на необходимость подчинения в статьях обязательной для всех "партийной дисциплине". Не будучи членом партии, я не имел оснований ей подчиняться, что позднее и было отмечено в печатных протоколах ноябрьского съезда 1917 года. К тому времени образовалась партия левых социалистов-революционеров. В их газете "Знамя Труда" и в журнале "Наш Путь" я редактировал литературные отделы, и, как редактор, был кооптирован в Центральный Комитет партии, заявив однако, что членом партии не являюсь. Заявление мое было принято к сведению.

Значит ли все это, что я хочу сложить с своих плеч ответственность за всю деятельность этих партий? - Нимало. Несу всю ответственность полностью, но не хочу, чтобы меня делали тем, чем я не был. Всю свою литературную жизнь развивал я социально-философское мировоззрение Герцена.

В юношеской своей "Истории русской общественной {114} мысли" я выяснил для себя тот путь, который и по сейчас считаю правильным. В более зрелой книге "О смысле жизни" развивается и углубляется (не без Канта) основа мировоззрения Герцена: "человек-самоцель". Подходили или не подходили все эти социально-философские воззрения для партии социалистов-революционеров и ее социально политических идеологов - никогда этим не интересовался. Когда в 1912 году был основан "толстый журнал" социалистов-революционеров "Заветы", я, однако, стал в нем, как один из редакторов, заведовать литературным отделом. А через два-три года, в начале мировой войны, я не стал интересоваться, как относится к ней партия социалистов-революционеров (- какое мое дело?), но написал совершенно еретическую статью "Испытание огнем", отвергающую войну и призывающую революцию, - статью, встреченную в штыки со всех сторон (Циммервальд и Кинталь были далеко). Напечатали ее, когда пришла революция. И в статьях 1917 года "Год революции" я шел "своим путем" (заглавие одной из статей); продолжаю своим путем, пусть совершенно одиноким, идти и поныне.

Все это говорится (и говорилось мною следователям в "третью ночь") вот к чему: ни от какой ответственности за свои социально-философские и социально-политические взгляды - не отказываюсь, но ставить на себя штамп "партийного эсера" - не позволю. Мое мировоззрение - не "партийное", оно само по себе, и с ним предоставляю кому угодно сводить счеты.

Но следователям все это было совсем ненужно - все это был уже установленный прошлой ночью трамплин. Теперь нужно было им совсем другое, а именно:

"Я, Иванов-Разумник, являюсь идейно-организационным центром народничества, вокруг меня за последние годы организационно группировались следующие правые и левые эсеры"... Дальше шел {115} составленный следователями (за все время "допросов" они ни разу не предложили мне самому назвать какое-либо имя) список пяти-шести имен, весьма фантастически скомбинированных; о них - ниже. Разумеется, следователи прекрасно знали, что никакой организации не было, однако - position oblige. Раз начальство велело, то найти необходимо.

Сделаю, однако, крайне маловероятное предположение: допущу, что бывшие партийные эсеры действительно создали "организацию", но лишь не сообщали о ней мне, как человеку непартийному. Совершенно неправдоподобно, так как среди фантастического "списка" значилось лицо, теснейшим образом связанное со мной и знакомством и ежедневной работой - упомянутый выше Д. М. Пинес. Но, еще раз допустим. Однако - при чем же тут я?

Как при чем? - отвечали мне: да вы же главный и единственный идейный центр, хотите вы этого или не хотите. Вы многолетний знаменосец социальной философии народничества. Известно это вам, или неизвестно - дела нисколько не меняет. Вот, например, в Воронеже, в Херсоне, в Тамбове, еще и еще, существовали кружки молодежи, собиравшейся вместе, чтобы читать и обсуждать народническую литературу в том числе и ваши книги. Вам известно было о существовании таких кружков? Конечно, нет. Но разве это в чем либо меняет дело? И вот пример: двое юношей, друг с другом совершенно незнакомые, на допросах отозвались о вас, что читали ваши книги, знают даже, что вы живете в Детском (бывшем Царском) Селе, и - каково совпадение! - оба выразились совершено одинаково, что Детское Село является теперь для них Меккой народничества...

Вот оно до чего дошло: нет Бога, кроме Бога, и Магомет пророк его! Ни минуты не сомневаюсь, что оба юноши с их Меккой любезно выдуманы следователями, но в выдумке этой концы плохо вяжутся с началами. Пусть существуют эти мифические юноши в {116} разных городах и весях благоденствующего СССР; не ясно ли в таком случае, что мое пребывание в ДПЗ вода на мою же мельницу? Не ясно ли, что для таких юношей, буде они существовали бы, чем выше кара, тем выше и Мекка? И если Мекка - Детское Село, то какой же сверх-Меккой станут Соловки, если вы меня сошлете, или безвестная могила, если вы меня расстреляете?

Но Мекка - это только любезная шутка. Я - не Пер Гюнт и не Хлестаков. Вот почему не могу я подписать в протоколе: я, имярек, являюсь идейно-организационным центром народничества. Во-первых - организационного центра никакого нет, а если он и есть (пусть существует!), то он мне неведом; во-вторых - никаким "центром" чего бы то ни было, хотя бы только идейным, назвать себя не могу, не будучи болен хлестаковщиной; пусть другие считают и называют меня кем и чем угодно, но мне невместимо говорить о себе в таких хлестаковских тонах.

VII.

Когда "третья ночь" кончилась бесплодно (то есть - беспротокольно), то на следующую ночь меня оставили в покое. (А бывает, что допросы идут много и много ночей подряд). Очевидно, следователи совещались с высшим начальством о дальнейшем методе действий. На новом ночном допросе итог этих совещаний вполне для меня выяснился, когда один из следователей обратился ко мне со следующей, шитой белыми нитками, речью:

- Нас с вами разделяет только терминология. Вы говорите: "со мной знакомы...", мы говорим: "вокруг вас группируются"... Из ложной скромности вы отказываетесь принять вторую формулировку, мы же только ее считаем соответствующей действительности. Каждый протокол подписываете не только вы, но и мы. Вы не можете подписать нашей формулировки, {117} мы - вашей. Поэтому предлагаем вам такой выход:

параллельно будет вестись два протокола, один - выражающий точку зрения следствия, другой - выражающий вашу точку зрения на те же самые вопросы. По старой терминологии - первый будет суммировать в себе взгляд "прокуратуры", второй - взгляд "адвокатуры". Оба протокола будут подписываться обеими сторонами. По совокупности таких протоколов А и Б - высшая инстанция будет иметь возможность объективно взвесить все дело.

На такой способ ведения "дела" я (конечно, напрасно) согласился: если мне дается возможность высказывать свои взгляды на точку зрения следствия и всецело отвергать ее - то отчего же и не закрепить эти свои взгляды? Конечного результата всего "дела" решительно ничто не изменит: он уже предрешен. Когда тетушка в январе 1933 года (почему именно в это время - скажу ниже) решила начать "дело об идейно-организационном центре народничества", то ее адъютанты получили твердые задания, которые им надлежало выполнить. Анахронизмом звучат слова Некрасова:

На Литейной есть страшное здание,

Где виновного ждет наказание,

А невинен - отпустят домой,

Окативши ушатом помой.

Так было в добрые старые времена. Теперь "невинных" не отпускают домой, а сажают в изоляторы, в концентрационные лагеря, ссылают в Алма-Ату или Чимкент (знаю об этом как раз по "делу об идейно-организационном центре народничества"). "Виновных" - тоже. Эта "уравниловка" и делает четверостишие Некрасова анахронизмом.

Значит - шитая белыми нитками хитрость следователей ни на минуту не ввела меня в заблуждение: я прекрасно знал, что им нужны протоколы "А", то есть собственная их, заранее установленная точка зрения {118} ("твердое задание"!), и что протоколы "Б" не будут иметь ни малейшего веса и даже интереса для "высшей инстанции". Но не все ли это равно, раз дело и без того предрешено? Протоколы "Б" имеют вес - для меня, и этого мне довольно.

Теперь, когда все это "дело" имеет за собой уже годичную давность, я иногда жалею, что не избрал более простого пути - короткого письменного заявления, что, прекрасно уясняя себе задачи и цели всего этого "дела", от всяких дальнейших разговоров решительно отказываюсь. Конечно, это ни на волос не изменило бы результатов и итогов, - но при таком методе действий я был бы избавлен от всяких "протоколов" (и "А", и "Б"), и от сомнительного удовольствия ночных бесед со следователями, очень любезными молодыми людьми, но пустыми и сухими, как выжатая губка.

Перехожу однако к этим протоколам "А" и "Б". Первый же из них совершенно ясно вскрыл "твердое задание", полученное следователями: создать фиговый листок, который позволил бы стыдливо прикрыть тот факт, что в стране пролетарской диктатуры ссылают за идеологию и "неблагомысленность" совершенно так же, как и в странах диктатуры буржуазной. И тут и там стыдливость требует фигового листка, каким является "организационная группировка": если ее. нет, то ее надо выдумать.