Юрий Иваниченко - В краю родном, в земле чужой

• Название: В краю родном, в земле чужой
• Автор: Юрий Иваниченко
• Жанр: Научная Фантастика

---

Прохожих на этой стороне сквера почти не было, да и пройдет кто - что увидит? Разговаривают двое мужиков, лиц в полутьме не разглядеть; один курит, жадно затягиваясь, второй - нет, и даже почти не жестикулирует. Куртки, шапки - люди как люди...

- Понял? - наконец закончил Кобцевич. Вадим кивнул; потом переспросил:

- А что, если прибалты все же поднимут свою нацгвардию?

- Надо отговорить. Будет больше крови, а результат - когда бы не хуже. Наших - не удержат, не тот класс, а спровоцируют... Нет, военное решение не просматривается. Только - политический и газетный крик, гражданское неповиновение, ну я все это уже говорил, у вас научился. Заодно и проверим, стоит ли ваша демуха чего, или очередное словоговорение. Будем считать: вас предупредили. А кто предупрежден - тот вооружен. И дай вам Бог, чтобы оружия хватило.

Не прощаясь, подошел к машине, распахнул дверцу, собираясь уехать, и задержался только, чтобы посоветовать Вадиму:

- Постарайтесь обходиться без телефонов. По логике, они уже на прослушивании. Лучше - нарочные. И к прибалтам - тем более. Сам слетай.

Кобцевич захлопнул дверцу и запустил мотор. Подал назад - и чуть не сшиб Вадима, спешащего к машине.

- Что еще? - рыкнул Кобцевич.

- Да ты мне слова не даешь сказать. А это важно. Ты в Ленинград не собираешься?

- Не исключено.

- Зайди обязательно в Эрмитаж. Там кое-где реставрация, но тебя-то пустят.

- И все? Чуть под колесо не вскочил!

- Да подожди ты! Портрет Кобцевича, своего прадеда, видел?

- Нет. Погоди, а ты откуда про предков моих знаешь?

- Не вопрос. Я историк. Посмотри обязательно, где галерея портретов героев Отечественной войны. Сразу поймешь...

- Что, похож?

- Да. Только не на тебя. Ты - по материнской линии внешне пошел. Но Александра Николаевича ты сразу узнаешь.

- Там подпись?

- Ты видишь это лицо каждую неделю. Твой друг. Крестный Лешки. Танин муж. Александр Рубан.

Сказал - и ушел, наискосок через темный скверик.

Дмитрий повернул ключ зажигания, сдал назад, резко вывернул руль и погнал, все ускоряя ход послушной машины, по улице. Куда, собственно, гнал - не смог бы сказать, просто пролетал одни перекрестки и сворачивал на других; наверное, Кобцевич удивился бы, заметь, что машина кружит и кружит по одному и тому же маршруту...

Озарение... Да, как пробой тайного барьера в сознании.

Дмитрий действительно не видел эрмитажного портрета, и о существовании даже как-то постарался забыть еще в детстве, когда мать пересказывала семейную историю. Не нужно все это было, генералы, графы, не вязалось это все с тою же мамой вдалбливаемым принципом не высовываться, не нарушать принципы коллективизма.

Но другой, фотопортрет священника - деда, видел. Даже несколько семейных фотографий, желтоватых картонок с овальным тиснением - знаком нежинского фотоателье "Атлас". И лицо деда, не только пожилого, уже явно беззубого благообразного старца с просторной поповской бородой - запомнил; и его же молодого семинариста со скошенным лбом, крепким подбородком и тонким, с легкой горбинкой, носом. Запомнил - только запряталось это все в беспросветные глуби подсознания, но, видимо, все же просачивалось нечто наружу, заставляя по-особому отнестись к Саше Рубану. Брату. Еще без доказательств - но Дмитрий уже знал: брату.

И ни что другое, как эта догадка, не оформясь еще, определила полчаса назад выбор, нет, просто заставила откупиться от жены брата - Делом. Возможно, Кобцевич просто должен был совершить нечто - и, не смолчав, заставив телефонным звонком страдать Таню, противодействием скрылся за инструктаж Вадима. Неужто равные меры?

Часы - еще пятнадцать минут. Кобцевич миновал еще два перекрестка и, повинуясь незримому автопилоту, свернул направо. Потом - еще раз, уже зная цель.

У церкви - первого попавшегося открытого храма, Кобцевичу сейчас было сугубо не до конфессионных проблем, - он загнал "Ниву" передними колесами на заснеженный тротуар, запер дверцу и, не обращая внимания на колючий ветер, вошел в полуприкрытую дверь.

Людно, Кобцевич прошел в боковой притвор и остановился перед скромными иконами каких-то угодников. Видел ли он - их? Вряд ли; может быть, чисто автоматически прочел, сложил из славянской вязи, что это - Козьма и Дамиан, а может, и нет. По каменному лицу вдруг потекли слезы; комкая в руках теплую баранью шапку, майор госбезопасности, командир отряда спецназначения, образцовый офицер и мастер военного дела, отличный семьянин и авторитетный командир шептал, обращаясь к Господу, в которого не верил и не смог никогда поверить:

- Благодарю, что не дал погубить невинную женщину. Благодарю, что вернул мне жену и сына. И если Замысел Твой в том, чтобы не сила оружия, а сила Слова и Закона установилась на этой земле, я послужил и буду служить Твоему Замыслу.

И прости меня, что слышал я слишком много разных правд, чтобы поверить в единственность Правды Твоей; прости, что не могу поверить, что пастухи и плотники, и мытари в бедной стране на краю пустыни открыли истину о Тебе; не могу поверить, ибо и образ Твой, и замыслы, и деяния Твои выше и непостижимее всего сказанного во славу и хулу Тебе.

Я не могу и не стану мудрствовать, но если Ты - мера добра и зла, которая открылась мне сейчас, - то мере Твоей, делу Твоему я буду следовать...

Незнакомое сердцебиение все ближе и горячее подступало к горлу, Кобцевич поднял мокрые глаза - и увидел вместо пресных ликов Козьмы и Дамиана огромный, разумный и ненавидящий глаз чешуйчатого чудовища. Неизмеримый, тоскливо-холодный ужас окаменил тело, намертво сковал тренированные мышцы. Ноги подкосились, и вдруг все тело сделалось мягким - мягкая телесная оболочка Дмитрия Кобцевича отклонилась и, опрокинув шандал, сползла на гранитный пол.

Глаза оставались открытыми, но Дмитрий не видел ни богомолок, ни служек, хлопочущих возле него. Только - двух крылатых и безликих, вовсе не в белых и не в лучезарных одеждах. Один закрыл его от леденящего взгляда чудовища, а другой положил руку на грудь безбожника и сказал.

- Ты вернешься. Круг не замкнут. Вернись и помни молитву свою. Да пребудет с тобою...

На двенадцатой минуте со времени парковки у церкви майор Кобцевич, двумя аккуратными движениями утерев щеки, поблагодарил перепуганных прихожан и поднялся.

Сердце щемит, но двигаться можно.

Кобцевич взял свою шапку, подобранную бледным, как парафиновая свечечка, мальчиком, отказался от помощи и осторожно вышел.

Ветер крепчал; начиналась поземка. Сердце болело уже меньше, и Кобцевич понял: доедет.

Часы: через три минуты надо быть либо дома, либо в дежурке.

До дома еще можно успеть.

А там вызвать скорую - ничего не найдут, наверное, но вопросы снимутся.

"Нива" аккуратно развернулась и, растягивая шлейф снежной пыли, скрылась в темноте.

ГЛАВА 8

Он появился - и это было как чудо или сон.

Он появился у крыльца, хотя этого просто не могло произойти. Перед грозой она сама проследила, чтобы заперли ворота; никто из дворни не выбегал на стук, да и стука то никакого не было, и ворота оставались заперты (сама проверила) и все же он появился, на прекрасном гнедом коне, прямо у крыльца.

Он еще только поднимался, чуть прихрамывая, по ступеням (мокрый картуз и нагайка в руке, волосы при каждой вспышке отсвечивают, выблескивают золотом и серебром), а она уже потянулась навстречу.

Немолод и не картинно красив, но осанка сильного человека, быстрые и уверенные движения военного.

И глаза - без насмешки и фальши, и в них - доброта и тайна. Голос глуховатый, чуть надсаженный, но от него на душе становится спокойно.

Пока обменивались приветствиями, он смотрел радостно и жадно; а Мари ни за что не могла поверить, что за этим - просто мужское влечение, что это - просто мужская жадность. Что-то большее, охватывающее все ее существо, казалось Мари, что помнит - именно так смотрел на нее отец, на маленькую дочку, после трехлетней разлуки... Но лишь кажется и лишь однажды. Сейчас, уже годы подряд, отцовский взгляд - иной. Да, впрочем, и раньше. Капитан Криницкий, пока не стал калекой и вдовцом, предпочитал жить где угодно, только не дома, благо служба к сему располагала. А вынужденный поселиться в имении, просто тяготился дочерью. Возможно, напоминала нелюбимую жену, возможно - никак не мог примириться, что неисполненные долги отца и хозяина дома уже не сможет никогда исполнить, и обращал гнев и раздражение именно на Мари, перед которой виноват всего более.

Жизнь под одной крышей - с ощущением, что Криницкий оказался... не настоящим, не тем, кого Мари вымечтала одинокими вечерами.

Этот же крепкий, ладный, седоусый господин, который отрекомендовался полковником и кавалером, вызвал ощущение, что вот оно, настоящее.

Бог лишил ее матери, не рано, но на пороге зрелости, когда, быть может, добрая и умная мать нужнее всего.

Бог долго оставлял ее без отца - по пальцам можно пересчитать приезды громогласного и, как сейчас понимает