Василий Ваврик - Геноцид карпаторусских москвофилов – замолчанная трагедия ХХ века

• Название: Геноцид карпаторусских москвофилов – замолчанная трагедия ХХ века
• Автор: Василий Ваврик
• Издательство: Издательство Консервативного клуба
• Жанр: Политика
• Год: 2007

Это книга воспоминаний узника концентрационного лагеря «Талергоф» Василия Ваврика о первом геноциде в ХХ веке, когда в преддверие Первой мировой войны в Галиции австрийские оккупанты при содействии украинских националистов уничтожили 60 тысяч карпатороссов — представителей русского православного народа, живущего в Прикарпатской Руси.

Тема Карпатороссии — до сих пор замалчивается либерально-западническими историками как на Украине, так во всем мире.

Карпатороссия — это отдельная часть общерусского пространства наряду с Великороссией, Малороссией и Белоруссией, расположенная в Закарпатье, на границе с Галицей. Карпатороссия (главный город — Ужгород) несет уникальное геополитическое значение для России, поскольку это самая западная часть государства Украина, западнее самой Галиции, а ее население составляют русские люди, прихожане Московского Патриархата.

---

Эти слова молодого студента будто тронули совесть «защитника» Юлиана Фулайта. Он поднялся с кресла, пробубнил ничего не значащую фразу, что даже военный кодекс не предвидит смертной казни и вышел. Председатель суда Мечеслав Бельский объявил смертный приговор именем апостольского величества и приказал отвести обоих приговоренных к расстрелу в тюремную келью. Исполнение приговора последовало 28 августа 1914 года в 12 часов дня. Проходя корридором тюрьмы, студент Антон Петрович Сандович передал весточку в камеру о. Владимира Мохнацкого: «Прощайте, дядя! Идем на смерть!»

Со связанными руками, вывели обоих узников через тюремный двор к грузовому автомобилю и повезли за Новый Санч на стрельбище. Высадив их, поставили рядом отца и сына. Священник мысленно углубился в молитву, юноша ловил взором окружающую его природу, желая запомнить каждую мелочь. Напротив них выступили четыре солдата с карабинами. Комендант дал приказ к выстрелу. Отец Петр закрыл глаза. Антон же наоборот, широко раскрыл глаза будто хотел одним взглядом объять всю свою отчизну.

Грянул выстрел, брызнула кровь из груди обоих. Отец и сын упали рядом. Еще не закончились предсмертные судороги умирающих, а комендант уже повелел бросить теплые тела в свеже выротую яму. Когда же стрельбище опустело, на неопрятную могилу присела маленькая ласточка и прощебетала свою жалобную песенку. А что делала мать, несчастная вдова, с 8-ю детьми? Кто в силах описать это?

В смертном приговоре двум Сандовичам более глубокий смысл имеет то обстоятельство, что обвинительный акт и разбирательство всей судебной комедии согласовал с разными документами и протоколами высокий, как шест, майор Дурак (Durrack), вероятно, немецкий русин. Несомненно, его имя является сборным понятием всех тех одурманенных и добровольных прислужников немецкой Австрии, которые по своей безграничной глупости и партийной слепоте, на смех врагам Славянства, выдавали своих родных братьев иной идеологической ориентации в пасть немецко-мадьярской гиены. Ошеломленные ненавистью ко всему русскому, они разбивали своими бараньими лбами черепа своих земляков, проливали невинную кровь, топтали грязными сапогами чистое лицо родной земли, из которой высасывали соки для своей позорной вегетации. Вместе с немцами и мадьярами, они устилали трупами своих соотечественников дорогу в ад тем, которые еще оставались в живых.

Сколько горьких рыданий и жалоб бывает у того, кому приходится переселяться из родной хаты в чужую, из родного села на чужбину. Девушка, когда уходит от родной матери к свекрови, заливается безутешными слезами, т. к. знает, что не будет ей так тепло, как среди родных. С какой тяжестью на сердце уезжает обездоленный русин на чужую сторону за море! Это совершенно естественно и не удивительно. Потому, что место рождения, где вырос, узнал мир и людей, срослось с его душой и стало нераздельной частью его бытия.

Мраком черного моря покрылась Галицкая Русь, когда насильственным порядком выбрасывали несчастных людей из родных хижин, из своих хозяйств, сел. От отчаяния сжималось у них сердце. От материнского очага, отчего гнезда прогоняли русских людей чужеземцы и проходимцы, немцы и мадьяры, которые бесправно вторглись на Русскую землю.

Кругом пламенели пожары, высоко поднимался черный дым из соломенных крыш. С визгом скрипели наскоро сколоченные виселицы для людей. Тысячи людей с перевязанными руками, окруженные толпою бешенных собак, жандармов, полицейских, гайдуков, разъяренных солдат и прочих, жаждущих людской крови шакалов, угоняли все дальше и дальше от своих мест на чужбину. Родные Карпаты оставались позади, а впереди, черной змеей вилась неизвестная дорога. В записках священника Иоанна Мащака читаем:

«Из г. Самбора 6 сентября 1914 года транспорт арестованных был направлен в Венгрию. В Лавочном в вагон влетел фенрих т. е., прапорщик, и канчуком бешено стал бить по голове священника Северина Ясеницкого. Когда священник заметил, что Бог будет им судьею, Фенрих стал бить его по лицу, а затем всех, кто попадался ему под руку.»

В Мароше Лаборе солдаты задержали поезд и палашами избивали людей в каждом вагоне. Без хлеба и воды, в невыносимой жаре и духоте раскаленного дня, и в мрачную холодную ночь удалялись сбитые штыками в одну кучу люди в немецкий и мадьярский ясыр. Куда только их не загоняли? Гнас, Фельдбах, Оберголлябурн, Геллерсдорф, Вена, Мискольч, Штамар — Немети, Эестергом, Будапешт, и один Всеведущий Господь знает, где еще они гнили в подвалах, в сырых погребах и тюрьмах, где они, как черные волы, гнули под ярмом работ свои шеи и хребты.

Терезин

Город Терезин на Огре Terezinstadt an der Eger лежит в роскошной долине Северной Чехии напротив Рудогор: входит в состав уезда Литомерице. За городом притаилась, будто вросла в землю, крепость времен Марии Терезии (Mala Pevnost), обнесенная кирпичными валами и рвами полными воды.

Это и есть Терезинская крепость, в которой лучшие помещения служили до первой мировой войны казармами для солдат, похуже были тюрмами и темницами для наибольших преступников австрийской монархии; некоторые стояли совершенно пустыми. И вот, 3 сентября 1914 года все казематы, тюремные вязницы и темницы, все конюшни с лошадиным гноем, все коридоры и сырые подвалы наполнились изгнанниками, уроженцами Карпатской Руси. Тысячи галицких невольников загнали немцы в холодные стены, закрыли железными дверьми. Лютые, как тигры, ключники и профосы надзирали за ними. Вооруженные солдаты стояли на сторожевых местах, у ворот, дверей и решеток. Началась тяжелая неволя.

Интеллигентные и простые люди должны были совершенно бесплатно весь день отрабатывать всякие черные работы не только в самой крепости, но и в городе, чистить улицы, каналы, уборные в заразных лазаретах, трудиться в огородах и в поле. В крепость было два входа. На каждом шагу стояли заставы. Бежать было немыслимо. В гнездах вшей, в гное бесчисленных ран и болячек необходимо было вести непрерывную борьбу с болезнями, которые путем проникновения в здоровый организм болезнетворных микроорганизмов могли охватить всю крепость. Все же тысячная громада узников, почти наполовину перемешенная с интеллигенцией, при деятельной поддержке чехов, особенно двух чешек, Анны Лаубе и Юлии Куглер, в скором времени завела в своих тюрьмах лад и порядок, справилась с насекомыми, установила часы для мойки и стирки белья, заготовила из досок нары, короче говоря старалась всячески завести образцовую чистоту.

Но тюрьма оставалась тюрьмою. Не приведи Бог коротать жизнь на чужбине! Чем дольше день, чем тяжелее гнет, тем тяжелее тоска, которая словно сверло насквозь сверлит сердце, словно долото колет грудь на части. Вспомнишь только, что Родину пришлось бросать против своей воли, так и зальешься горячими слезами, зарыдаешь, как малое дитя. Когда же в голову залетит мысль, что не дай Бог, на чужбине постигнет смерть, то сам не знаешь как успокоить раздраженное чувство.

Не месяц, не два пребывала эта тысяча русских галичан на чужбине. Как когда-то казаки в турецкой неволе, плакали-рыдали выброшенные из родных мест несчастные невольники в крепостной тюрьме, в объятиях сильного кордона постов. Сквозь решетки смотрели на камни и красные кирпичи, на мутную воду во рвах, на город и Рудогоры, и трудно им было задержать слезы, забыть каменные дороги, когда у них перед глазами мелькали штыки озверевшей солдатни.

Ой, цисарю, цисароньку,
На що нас карбуешь,
За яку провину в тюрьмах
Мучишь и мордуешь?
Ой, скажи нам цисарьонку,
Чим ми провинились,
За що вмурах и болоти
Ми тут опинились?

Дальше тюремных стен унылый стон не вылетал. Никто их не слышал. Никто не обращал внимания на вопли арестантов. Они ждали спасения от фронта, но как на зло, война затянулась, и казалось, что конца ей не будет.

Прошло первое Рождество в арестах. С трудом минула зима. Пришла весна — новая надежда на возвращение в родной край, надежда на свободу и волю. Забилось сердце в каждой угнетенной груди исключительно ему одному понятным биением. Между тем все краше одевалась чешская земля в новую зелень. За Огрою в вербах и лозах отозвались грачи. В воздухе потеплело. На лугах и полях зазеленели хлеба, зацвели цветы. Душа так и рвалась на широкий вольный простор, но об этом можно было только мечтать.

Дни шли за днями, ночи за ночами. Наконец пришел Велик-день, т. е. Пасха, первая в немецкой тюрьме. Ранешеньким утром поднялись из своих берлог пахари-крестьяне, чтобы по завету Родины исполнить на далекой чужбине родной, православный обычай и обряд своих предков. Не могли спать спокойно и священники, даже преклонные старики. Наскоро помывшись и одевшись, они высматривали зи железных окон, не идет ли с ключами цуге-фюрер Зальманн?