Жак Маритен - Человек и государство

• Название: Человек и государство
• Автор: Жак Маритен
• Жанр: Политика

"Человек и государство" — не только теоретический трактат, но и "практический манифест". Маритен предлагает "конкретно-исторический идеал" для "новой демократии". Вдохновленный принципами томизма, он cтремится применить их в контексте культурной и политической ситуации, сложившейся после Второй мировой войны.

---

Такое заявление значимо не только для Англии, но и для любой свободолюбивой страны. Это относится не к вынужденно принятым требованиям "предположения", но к самих принципам, реализуемым в современной исторической обстановке. Даже если отдельный гражданин не придерживается той религии, которой придерживается целый народ, его право на отказ ни в коем случае не должно нарушаться государством во вдохновленном христианством современном демократическом обществе. Даже если, по Божьей благодати, возвратится религиозное единство, возврат к сакральному обществу, в котором гражданская власть была инструментом или светской рукой духовной власти, немыслим для христианского общества. Те католики, которые готовы отдать свои жизни за свободу, придерживаются таких воззрений не в силу их целесообразности, но в силу морального обязательства или справедливости. Однако это не означает, что они в каком-либо смысле пренебрегают, но, наоборот, поддерживают и утверждают больше, чем когда-либо, принцип превосходства духовного порядка над мирским и принцип необходимого сотрудничества между церковью и политическим обществом.

Я знаю, что есть люди, которые во имя религиозной истины хотели бы выдвинуть принцип гражданской нетерпимости[193]. Да, они должны искренне предлагать свое решение миру, требовать, чтобы государство сделало всех нехристиан и неортодоктов гражданами второго сорта, и они должны быть готовы осознать все последствия таких требований, причем не только для себя, но и для самой деятельности церкви в мире, а также для мира и общего блага гражданского общества[194].

Я также знаю, что, наоборот, существуют люди, которые хотели бы во имя гражданской терпимости заставить церковь и политическое общество жить в полной и абсолютной изоляции. Ну хорошо, я скажу (как свидетельство человека, любящего эту страну), что европейца, который приезжает в Америку, поражает то, что выражение "разделение между церковью и государством", которое само по себе ошибочно, не имеет одинакового значения здесь и в Европе. В Европе оно означает, или означало, полную изоляцию, проистекающую от вековых непониманий и войн и приведшую к самым плачевным результатам. Здесь оно фактически означает отказ давать какие-либо привилегии одному религиозному вероисповеданию в ущерб другим и отказ от установленной государством религии, разделение между государством и церквями, которое совместимо с благими чувствами и взаимным сотрудничеством. Жесткое разделение и реальное сотрудничество — это историческое достояние, ценность, которую европеец, возможно, даже больше готов понять из-за своего горького опыта. Благодарите Бога, что вы заботливо храните это достояние, и не позволяйте своему понятию "отделенности" превратиться в европейское.

Избежав влияния Локка и Просвещения XVIII в., Конституция этой страны выросла из векового наследия христианской мысли и цивилизации[195]. Довольно парадоксальным образом и благодаря глубоким религиозным чувствам Отцов-Основателей, она возникла в момент неустойчивого равновесия (каковы, впрочем, и все моменты времени) в истории идей как мирское (и даже в определенной мере рациональное) порождение вечной христианской жизненной силы, которая, несмотря на три столетия трагических злоключений и духовной разделенности, оказалась способной создать это важное мирское достижение на заре американской нации — как если бы утраты, понесенные человеческой историей в верховной сфере целостности и единстве веры, и интерес к теологической истине были той ценой, которая уплачена, принимая во внимание человеческую слабость и запутанность, за освобождение в определенный момент времени смиренной мирской христианской энергии, которая в любом случае должна пронизывать историческое существование человечества. Бесценно для политической философии конца XVIII в. и значение установлений Американской конституции. Эта Конституция является выдающимся светским документом, на создание которого оказала влияние современная ему философия. Дух этого великого политического христианского в своей основе документа противоречат идее создать человеческое общество вне Бога и без какой- либо религиозной веры. Благодарение и публичная молитва, обращение к имени Божьему по случаю любого официального собрания являются в практическом поведении нации знаком именно этого духа.

* * *

Католическую церковь иногда упрекают в том, что она "авторитарна", как будто авторитет (то есть право быть выслушанным), которым она пользуется у своих приверженцев, следя за сохранностью истины откровения и христианской морали, должен привести к поощрению авторитарных тенденций в сфере гражданской жизни и деятельности[196]. Я позволю себе заметить, что тем, кто делает такие упреки, недостает как теологической, так и исторической проницательности.

Им недостает исторической проницательности, поскольку они не понимают значимости разнообразия исторических умонастроений, которые в прошлом делали власть церкви над государством необходимой для общего блага цивилизации (а теперь делают государство и церковь свободными друг от друга).

Им недостает и теологической проницательности, потому что они не видят, что власть церкви в ее собственной духовной сфере есть не что иное, как ее обязательство перед Богом и перед ее миссией. Эта власть [церкви] относительно ее собственной организации в своей сути прямо противоположна организации гражданского общества. Как сказал папа Пий XII в своем обращении, переданном 2 октября 1945 г., основание церкви как общества было выстроено сверху вниз, но политическое общество выстраивается снизу вверх[197]. Иными словами, власть в церкви нисходит сверху вниз, а власть в политическом обществе восходит снизу вверх. И тогда как папа в церкви является наместником Христа, правители политического общества являются наместниками народа. Как следствие, именно особый приоритет политической свободы в сфере гражданского общества соответствует особому приоритету доктринального авторитета в сфере церкви.

Кроме того, следует заметить, что ни одно правление не является менее авторитарным, чем правление католической церкви. Она правит без полицейских сил и физического принуждения огромным количеством людей, за чье духовное общее благо несет ответственность. Здесь у нас есть такое общество, порядок которого в первую очередь зависит от нематериального воздействия на человеческие души учения, проповеди, вероисповедания и духовной жизни и лишь во вторую очередь — от внешней власти закона. Папа обращается к совести людей, он рассчитывает на внутреннюю жизненность веры, чтобы его слово было услышано; дабы реализовать свое доктринальное и моральное руководство католиками, он должен обращаться к духовным санкциям канонического права, но сравнительно редко.

Он обладает над церковью властью, которая верховна и суверенна[198]. Но эта верховная власть реализуется на огромной и бесконечно разнообразной структуре, состоящей из всех местных церквей, у которых есть в рамках целого собственная отдельная жизнь и главы которых в своей сфере обладают подлинной и автономной, хотя и зависимой властью. Епископы относятся к папе не так, как генералы к главнокомандующему или как гражданские служащие к центральному правительству. Согласно основным принципам Конституции католической церкви, епископы наделены полнотой священства; они являются последователями апостолов; каждый из них — нареченный жених своей местной церкви. Главное руководство церкви уважает их права и законную свободу действий.

Оно принимает в расчет (причем гораздо более внимательно, чем обычно себе представляют) различные стремления и инициативы, связанные с конкретными условиями жизни епископата и верующих каждой нации, и чувство церкви, которая есть не просто духовная иерархия, но целостное — и миряне и священники вместе — тело Христа.

Церковь в самой своей сути есть объект теологической веры и принадлежит к порядку тех реальностей, что скрыты в божественной жизни, познаются через божественное откровение и называются сверхъестественными тайнами. Поэтому между верующим, думающим о церкви в терминах веры, и неверующим, думающем о ней в терминах только мирских, возникает неизбежное непонимание. Первый из них знает, что жизнь, которая оживляет ее, есть жизнь богоданной благодати Христа, которую получают несовершенные человеческие существа и от которой эти человеческие существа отпадают всякий раз, когда совершают зло. Он знает, следовательно, что церковь безгрешна, хотя и состоит из грешных приверженцев. Неверующий, напротив, приписывает ей все ошибки ее приверженцев. Он не понимает, что даже в естественной сфере, например, нация имеет собственную жизнь, которая, к радости тех, кто ею дорожит, выше (хотя и не нисходит от Бога) разочаровывающей ничтожности большей части ее граждан. Те верующие, у которых есть самое истинное и высокое представление о трансцендентной сущности церкви и ее субстанциональной святости, реально обнаруживающей себя в ее святых и во всех плодах святости, исходящей от нее, наилучшим образом способны увидеть промахи ее приверженцев и тот путь, на котором, в большей или меньшей степени, поведение христиан не может доказывать ложность Христианства.