Анатолий Левандовский - Первый среди Равных

• Название: Первый среди Равных
• Автор: Анатолий Левандовский
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Публицистика
• Год: 1986

Повесть «Первый среди Равных» посвящена Гракху Бабефу, основателю и идеологу «Заговора Равных», ставившего целью свергнуть во Франции правительство буржуазии и установить республику на принципах социальной справедливости.

---

Вскоре тёзке римского трибуна пришлось убедиться в своём заблуждении.

90

…В переполненной камере душно и сумрачно. Маленькие оконца у потолка почти не дают света. Из вёдер с нечистотами распространяется едкое зловоние. Многие узники больны, но их никто не лечит.

Болен и Гракх Бабёф. Жар одолевает его, голова в тумане, с великим трудом пишет он новые послания на волю, стараясь не показать жене своего состояния.

Бедная Виктория и так проявила чудеса преданности и выдержки. Сама больная, обременённая голодной ребятнёй, кое-как подкармливаемая сердобольными друзьями, она целые дни, стаптывая обувь до дыр, бродила по министерствам, комиссиям и комитетам, передавая заявления и ходатайства, часами ожидая в приёмных и снова возвращаясь к дверям тюрьмы, чтобы подбодрить мужа и вручить нищенское приношение.

Но физические страдания и беспокойство за семью не поглощают его целиком. Как всегда, он много больше, чем о себе, размышляет о стране, о революции, о свободе и равенстве. Именно в эти дни и месяцы, долгие до бесконечности, он переосмысливает свое отношение к якобинской диктатуре…

…Позднее, в Плесси, они не раз беседовали о последних месяцах Революционного правительства. И хотя Лоран не разделял предтермидорианских мыслей Бабёфа (впрочем, и сам Бабёф в Плесси уже мыслил иначе), он понимал их причину. Сегодня, пытаясь воссоздать их, он стремился не поддаваться собственным симпатиям и антипатиям и быть предельно точным…

91

Что же получалось? Властно идя вперёд, всё сметая на своём пути, революция этап за этапом подвигалась к зениту, к максимальному и всеобъемлющему развитию. Более радикальные слои сменяли умеренных. За либералами-монархистами пришли жирондисты, за жирондистами — демократы-якобинцы. Казалось, при якобинцах воплотились заветные мечты Бабёфа, старый призыв — «Свобода, Равенство, Братство» — впервые обрёл плоть и кровь. В проекте Декларации прав Робеспьер недвусмысленно высказался за ограничение собственности, новая демократическая конституция, словно вдохновлённая тенью Руссо, исходила из мысли о нерушимости народного суверенитета, провозглашала право на труд, на всеобщее равное образование, давала широкие свободы гражданам единой и неделимой республики. И вот результат: конституция отложена в сторону, режим демократии уступил место диктатуре, а право на труд обернулось правом на тюремный матрац. Нет, он понимает, в какое-то время и до каких-то пределов, в условиях угрозы независимости и целостности Республики, диктатура с её ограничениями и террором была необходима и неизбежна; но во что она выродилась? Теперь, твердят ему соседи по камере, не следует вылезать, пусть о тебе забудут, ибо, если Революционное правительство вспоминает о ком-либо, ничего хорошего это не приносит, как не принесло Дантону и Шометту. Он собирался передать своё дело в Комитет общей безопасности, но сейчас этот комитет называют «комитетом смерти»: кем заинтересуется он, тот немедленно следует на гильотину. Но почему же всё так получилось? Почему, вместо того чтобы сокрушать врагов Республики, диктатура обрушилась на её создателей и друзей? Почему большинство «врагов народа», которыми забиты тюрьмы, поставляющие ежедневную пищу гильотине, — простые люди, санкюлоты, такие же плебеи, преданные революции, как и он, Гракх Бабёф? А бывшие патриции и их прислужники, подлинные враги народа, все эти билькоки и лонгеканы, продолжают разгуливать на воле и творят своё чёрное дело?

Почему? Он долго и напряженно думал над этим вопросом и наконец нашёл на него ответ.

Да потому, исключительно потому, что якобинцы незаметно и постепенно уничтожили свободу, а там, где нет свободы, царствует беззаконие.

И если он, Гракх Бабёф, когда-либо выйдет отсюда, он отдаст свой талант и свое перо борьбе за свободу, без которой — теперь это очевидно — не может быть ни равенства, ни братства.

Вот только суждено ли ему выйти отсюда?…

92

Вопреки всему он всё-таки вышел на волю, хотя тюремная пытка и бюрократическая канитель тянулись ещё долго, и временами казалось, что вот-вот всё сорвётся.

После бесконечных проволочек Законодательный комитет Конвента направил дело в кассационный трибунал. Тот мог либо закрыть дело, либо возобновить следствие. На первое он не отважился. 21 прериаля (9 июня) он переслал дело в уголовный трибунал департамента Эны для доследования и повторного рассмотрения. Больного Бабёфа в оковах отправили в Лан, департаментский центр. Больше месяца тянулась новая процедура, пока наконец судьи Лана не пошли на компромисс: 30 мессидора (18 июля), признав, что «вопрос нуждается в длительном изучении», они согласились, чтобы Бабёф был «временно освобождён» под денежный залог на поруки двух лиц.

В тот же день он оказался на свободе.

Болезнь сына на некоторое время задержала его в Лане.

Когда он прибыл в Париж, агония Революционного правительства уже окончилась: 9 термидора (27 июля 1794 года) в результате совместных усилий наследников дантонистов и эбертистов произошёл государственный переворот — Робеспьер и его ближайшие соратники были свергнуты и на следующий день отправлены на гильотину.

93

«С этого времени всё было потеряно…»

Написав эти слова, Лоран отшвырнул перо.

До сих пор он почти не останавливался.

Теперь — он не сомневался в этом — перерыву предстояло быть длительным.

Да и как могло быть иначе, если столь многое нужно было продумать и понять?

Ведь если до термидора он и Бабёф были едины, их критерии и оценки были тождественны, то теперь это единство резко нарушалось.

И конечно же к тому были весьма веские причины.

Ведь, грубо говоря, термидор выпустил Бабёфа из тюрьмы и вверг в тюрьму Лорана!..

Правда, это слишком уж прямолинейно: в действительности Бабёф вышел из заключения ещё до переворота, а Лоран был арестован только семь с лишним месяцев спустя после захвата власти термидорианцами.

И тем не менее какое-то рациональное зерно в подобном рассуждении имелось. Несправедливый арест Бабёфа, долгое содержание в тюрьме, отказ Революционного правительства прийти к нему на помощь, толки и пересуды товарищей по заключению, действительные ошибки робеспьеровских властей — всё это должно было озлобить будущего трибуна, на какое-то время лишить его ясной исторической оценки. Он находился в длительном заключении, в тяжёлых условиях, стосковался по свободе, а демагоги-термидорианцы во весь голос кричали о своем свободолюбии и о «тиране» Робеспьере! Да ещё доверчивость Бабёфа ко всему, что казалось ему верным и справедливым, его способность на короткое время закрывать глаза и верить тому, чему верить хотелось. Правда, — и Лоран знал это — за подобным сном всегда следовало пробуждение, и пробуждение бывало ужасным для тех, кому доводилось обмануть трибуна. Но до этого ещё нужно было дожить, а пока…

Пока что Гракх Бабёф стал вдруг ярым врагом повергнутого правительства и его главы Максимильена Робеспьера.

Это нужно было понять, осмыслить и переварить.

Это требовало времени.

Теперь его много чаще, чем в предшествующие месяцы, видели в Королевском парке об руку с красивой дамой, теперь он снова коротал вечера в кафе «Тысяча колонн», прислушиваясь к спорам бельгийских демократов и иногда вставляя своё слово.

Он терпеливо ждал, пока мысль созреет и можно будет продолжать то, что считал главным делом оставшихся лет своей жизни.

Часть вторая

1

«…С этого времени всё было потеряно. Чтобы оправдать своё преступление, лица, содействовавшие контрреволюции 9 термидора, были вынуждены представить в искажённом виде принципы, поведение и добродетели своих жертв. Корыстолюбивые проповедники демократии и старые приверженцы аристократии пришли к соглашению. Отдельные голоса, напоминавшие о доктринах и институтах равенства, стали рассматриваться как непристойные вопли анархии, разбоя и терроризма…

Лишь только Революционное правительство перешло в руки приверженцев эгоизма, оно стало настоящим бичом общества. Его поспешная и ужасная деятельность, которую могла бы сделать законной только добродетель его руководителей и демократический дух их намерений, отныне становится не чем иным, как страшной тиранией и по цели и по форме. Она всё деморализовала; она вернула вновь роскошь, изнеженность нравов, хищничество; она растратила общественное достояние, извратила принципы революции, а всех, кто искренно и бескорыстно защищал её, отдала на растерзание её врагам… Отняв у народа надежду на справедливое законодательство, ввергнув его в неуверенность и упадок духа, люди, пришедшие к власти, замыслили вырвать у него последние остатки его суверенитета».