Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи

• Название: Книга мертвых-2. Некрологи
• Автор: Эдуард Лимонов
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010

Здесь Лимонов продолжает начатый в "Книге мертвых" печальный список людей, которые, покинув этот мир, все равно остаются в багаже его личной памяти...

---

Мать воспротивилась похоронам с участием нацболов и похоронила Сокова быстро, чуть ли не на следующий день. Видимо от страха.

ХВОСТ

Он скончался в 2004 году в Париже.

В юности в Москве о Хвосте мне было известно, что он «наркоман». В те годы явление «наркоман» было редкостью. Хотя еще школьником я был знаком с морфинистом Гариком - длинноволосым моим сверстником, мать у него была медсестра, и Гарик воровал у нее ампулы с морфием и кололся. Он сидел у дома на скамейке в тапочках и халате (!) и играл на гитаре. Изображал из себя сверхчеловека. Нас он всех презирал. Что с ним стало, не могу сказать, не знаю.

О Хвосте, помимо того, что он «наркоман», мне было также известно, что он художник, поэт и еще поет песни под гитару. Я сразу сформировал о нем скептическое мнение, еще не встретившись с ним. Я считал, что работать надо в одном искусстве, если разбазариваться на несколько - останешься дилетантом. Что и случилось с Хвостом, он же Алексей Хвостенко, неизбежно, как и со многими другими. Занятие искусствами - занятие суровое, оно требует всего человека, всю его кровь, нервы, жизнь. Чтобы от жизни осталось удовлетворение, а в сокровищницу человечества, в его Вавилонскую башню был вложен твой кирпич, ты должен создать труд. Помимо таланта нужен еще и крепкий живот, внутренности, «guts», как говорят американцы. Guts на несколько искусств никогда ни у кого не хватит. Потом, пение под гитару - занятие, простите, легкомысленное, мужчина, поющий под гитару, недостойно как-то выглядит, думаю я сейчас.

Встретил я Хвоста впервые, если не ошибаюсь, у поэта Генриха Сапгира. Во всяком случае, Сапгир мне его, Хвоста, представил. Это было в Москве, и я был с Еленой Щаповой, но она не была еще моей женой. Мы сделали такой летучий набег к Сапгиру, выпили вина, чего-то поклевали... Был обычный московский конец дня. Елена была красива, высока, у нее были параметры юной дамы, самцам всегда хотелось показать себя перед нею. Схватился и Хвост за гитару. Он спел уже тогда знаменитую свою «Анашу», с припевом: «Анаша, анаша, до чего ты хороша!»

Помню его бурые нечистые волосы (впоследствии он облысел), худобу, завидный рост (выше меня, потому завидный), хриплый голос. Содержание же реплик, которыми мы обменялись, сжевало время. Видимо, с моей стороны звучала наглая снисходительность счастливого любовника светской красавицы, с его - он отмачивал всякие шутки, чтобы ей понравиться. Я запомнил, что он переехал в Москву из Питера. В конце действа, в момент, когда мы собрались уходить, он предложил нам «косяк», мы вышли в прихожую, затянулись и были таковы. Косяком нас было уже не удивить - моя подруга, работавшая в посольстве Австрии, привезла из Афганистана внушительный комок гашиша, и мы вначале безумели от него, а потом привыкли.

Быстро полетели годы, я встречал его нечасто, или встречал, но не помню. Я проживал в те годы блистательный роман, любовь, мне было не до приятельских отношений с кем бы то ни было. Да мы и не могли быть приятелями. В искусстве я невысоко его ценил. В стихах я уже соревновался даже не с Сапгиром или Холиным, но с Бродским. Хвоста я воспринимал как фигуру из хора. И сегодня воспринимаю его так. Герой посиделок, бесчисленных выпивок, гитары, что мне в нем?! Его воспринимали как хиппи, говорили: «Хиппарь».

В 1974-м я выехал в Вену, затем в Рим и в Нью-Йорк, где мы с Еленой расстались в феврале 1976 года. Все это время я не встречал Хвоста и забыл о его существовании. Правда, в 1978 году Алексей Хвостенко все же возник на моем личном горизонте. Журнал «Эхо» напечатал в номере третьем отрывки из моей книги «Дневник неудачника». Редакторами журнала были бывший питерский прозаик, тогда уже бизнесмен в Париже Владимир Марамзин и Алексей Хвостенко. Так он слегка поучаствовал в моей судьбе, Хвост. Я даже не знаю, жил ли он уже в то время в Париже.

В 1980 году, следуя за судьбой моего первого романа, я приехал в Париж. И застрял там. Хвоста в первые годы жизни там не помню. В декабре 1982 года ко мне присоединилась Наташа Медведева. Вот она-то и стала совершать экскурсы в русскую эмиграцию, а позднее и подружилась со многими из эмигрантов. Не одобряя ее, я все же вынужден был время от времени встречаться из-за нее с эмигрантами. Как-то пошли мы и к Хвосту. «Он живет в таком интересном районе, Эдвард, - захлебываясь, говорила Наташа, - в арабском. На улице Goute d'Or. Французы боятся туда заходить».

Улица Золотой Капли, на мой взгляд, имела плохую славу незаслуженно. Я видал в моей жизни улицы куда более опасные или много более? зловещие. Конечно, с точки зрения ментальности французского буржуа на улице Золотой Капли жили пугающе чужие плохие парни и целые плохие семьи. На самом деле там обитал трудовой арабский люд, которому было удобнее жить вместе. Многие из стариков улицы Золотой Капли воевали в Алжире на стороне французов, потому бежали в 1962 году вместе с французами, прихватив детей и родственников. Тогда бежали из Алжира более миллиона людей. Ну, смуглая кожа в темноте выглядит опаснее, это ясно, но чего бояться арабов русскому человеку? Хвост снял там небольшую квартирку, а затем, осмелев, прорубил стену в соседний необитаемый дом и устроил там себе гостиную и мастерскую.

В тот вечер приглашены к нему были и какие-то полублатного вида израильтяне. Видимо, израильтян, привыкших к общению с арабами, и враждебному, и дружественному, арабский квартал тоже не пугал. Этот вечер мне запомнился тем, что, возвращаясь из гостей в такси, я получил комплимент от Наташи Медведевой, а она не рассыпала комплименты просто так. Речь шла о моем свободном уверенном поведении с блатными израильтянами.

- Я не знала, что ты так можешь, Эдвард! - комментировала меня моя маленькая крошка в сто семьдесят девять сантиметров ростом.

В тот же вечер, помню, у Хвоста за столом сидели сразу две его жены: бывшая и настоящая. Каюсь, я замечаю только самых необыкновенных женщин: либо замечательно красивых, либо замечательно уродливых, либо замечательно безумных. Потому

я ни тех двух жен не помню, ни последующих, ни предыдущих. По-моему, у Хвостенко было их предостаточно, но ни одна, как понимаю сейчас, не остановила мой взгляд или внимание. Еще в Москве ходили слухи, что Хвостенко женился на женщине - лейтенанте милиции. Если бы я лейтенанта увидел, я бы не забыл. Но я не встретил милиционершу.

Позднее Наташа потащила меня в русский сквот. Где-то на северо-востоке Парижа, впрочем, может, я и ошибаюсь, и может это не Наташка потащила меня туда, но художник Владимир Толстый. Сквот помещался в одноэтажном здании, вероятнее всего, это был в прошлом сарай. Сарай стоял во дворе многоэтажного дома. Русские художники - Виталий Стацинский, Хвост, еще, может, с полдюжины забытых мною персонажей - побелили сарай, разгородили, повесили картины и стали там жить. Общались они друг с другом день и ночь. И с гостями, каковых было множество. В их ритуалах особое почетное место отводилось обрядам поклонения бутылке. Я запрещал Наташе Медведевой ездить в сквот, но мне доносили, что она там бывает. Я посетил это место раза два и нашел его слишком многолюдным, людей уродливыми, глупыми и даже грязными. Как цыгане или хиппи они там все клубились. И Хвост со своим хриплым голосом, с гитарой, в вечном подпитии или обкурении был там уместен и боролся за первенство только с художником Стацинским, тощим холериком, похожим на бомжа. Бабник, человек гибкий, Стацинский жил за счет Французской Республики в Cite des Arts (квартал художников на берегу Сены, в центре Парижа, напротив Notre-Dame), а затем получил какие-то права на часть сарая, о котором я повествую, и сквотировал остальную часть. Они там бродили как по московским кухням в старых «трениках» (тренировочных штанах), пили пролетарское вино «Bien Venue» в литровых, тисненых звездочками бутылках, ругались из-за девок и, видимо, находили свою жизнь великолепной. Я находил их жизнь удручающей. Я был уже автором десятка опубликованных по-французски книжек. В сквоте постоянно воняло, потому что Стацинский приносил из парижских помоек всякий хлам.

Я их не любил, и они отвечали мне тем же... Иногда мы где-нибудь сталкивались нос к носу, и я, поздоровавшись, спешил от них прочь. Думаю, они считали меня высокомерным. Как-то раз мы столкнулись носами у церкви Юлиана Бедного, что напротив Notre-Dame de Paris. Храм очень старый, основан еще до разделения церквей в 1054 году. Сюда захаживал (и, вероятно, однажды ограбил) поэт Франсуа Вийон. Они там стояли у двери в церковь: Хвост, художник Вили Бруй и пара девок.

-  Здравствуй, Лимонов, - сказал Хвост. Я буркнул в ответ приветствие.

-  Спешишь куда? Может, выпьем и поговорим? -сказал Хвост.

Я ушел.

Пригодился мне Хвост только через много лет. И не он сам, а его мелодия. 31 января 2003 года поздним вечером я сидел во мраке «стакана» (железный ящик  в автозэке, с несколькими отверстиями для

воздуха). Мы отъехали от Саратовского областного суда и теперь стояли на каком-то перекрестке, ожидали автомобили сопровождения. Потому что мне, как государственному преступнику, полагался помимо обычной команды конвойных еще эскорт из двух автомобилей ДПС - один спереди, другой сзади. Государственные обвинители - прокуроры Вербин и Бондарев - только что запросили для меня у суда четырнадцать лет строгого режима. В душе у меня было невесело. Явившись свыше, выбранная за меня кем-то, вдруг зазвучала во мне мелодия.