Эдвин Шнейдман - Душа самоубийцы

• Название: Душа самоубийцы
• Автор: Эдвин Шнейдман
• Жанр: Психология

---

Через несколько месяцев после нашей первой встречи, когда в колледже наступили каникулы, я вновь увиделся с Беатрис и провел исследование с помощью «Теста тематической апперцепции (ТАТ)» Мюррея (Murray, 1935). Он состоит из набора фотографий, на которых в большинстве случаев изображены двое людей; при этом социально-психологическая ситуация, в которой они находятся, не совсем ясна. Обследуемый должен составить рассказ о том, что думают, чувствуют, чем занимаются персонажи и что именно происходит на каждой фотографии.

Г. Мюррей считал, что ТАТ «…основан на хорошо известном факте, что человек, пытаясь объяснить некую сложную социальную ситуацию, склонен столько же рассказывать о себе, сколько и о феномене, на котором сосредоточено его внимание. Перед внимательным, умеющим слушать интерпретатором при этом раскрываются вполне конкретные, действующие внутри человека силы и переживания — желания, страхи — а также сознательные и бессознательные проявления фантазий». Иными словами, ТАТ позволяет человеку проецировать свои бессознательные стили восприятия окружающего, или привычные способы «видения мира».

Вот как выглядит комментарий Беатрис к картине ТАТ, изображающей мальчика, который рассматривает лежащую перед ним на столе скрипку:

Здесь изображен мальчик. По-моему он о чем-то соскучился. Или о ком-то. Возможно, эта скрипка вызывает у него какие-то воспоминания. Вот он смотрит на лежащий перед ним инструмент, и у него в памяти всплывают картины прошлого. Может, он тоскует по человеку, который некогда играл на ней, например, другу, учителю, одному из родителей, брату или сестре. Он разглядывает скрипку, и ему очень недостает человека, игравшего на ней; но затем он встанет и займется своими привычными делами. Она досталась ему в память о ком-то, кто уже никогда не сыграет на ней…

Я пришел к выводу (которым поделился с ее психотерапевтом), что в ее комментариях имелись некоторые необычные индивидуальные особенности, а именно: исключительная сосредоточенность на людях, которых на картине не было, этакое присутствие отсутствующих. В составленном ею рассказе ярко проявлялось чувство потери и тоска о том (и о тех), чего (и кого) не было в ее жизни. Некоторые ее слова звучали до боли печально и горько. Ключевыми являлись глаголы «скучает», «тоскует». В ее истории ребенок был покинут — и рассказчица в жизни перенесла психологические утраты.

На другой картине ТАТ был представлен юноша, сидевший напротив пожилого мужчины, который, судя по всему, старался отстоять свою точку зрения в споре. Вот что сообщила Беатрис по поводу этой фотографии:

Двое мужчин слушают историю, которую повествует им третий человек, которого нет на снимке. Юноша пристально вглядывается в рассказчика, очень внимательно слушая его, а пожилой человек смотрит на юношу, стремясь уловить его выражение лица и реакцию, вызванную рассказом. Возможно, ему уже известно его содержание. Может, это говорит жена старика, а он, заранее зная, о чем пойдет речь, ожидает реакции юноши.

Мои мысленные комментарии к рассказу Беатрис: здесь вновь основное действующее лицо остается «за кадром» — вне пределов съемочной площадки, за кулисами, и к нему отсутствует непосредственный доступ. Кроме того, следует отметить любопытную привычку Беатрис искать ответы и ключи к пониманию ситуации в выражении лиц людей; ощущается также некоторое чувство растерянности и неуверенности в том, каковы общепринятые стандарты. Этот рассказ подтверждает прежний вывод об окольном, искаженном и отклоняющемся характере ее стиля восприятия действительности.

Во время нашей третьей встречи, состоявшейся через полгода после предыдущей, Беатрис, наконец, вручила мне свою автобиографию, ключевыми переживаниями которой были горечь и ожесточение. Далее она приводится дословно, за исключением разве что нескольких слов.

Мое раннее детство проходило прекрасно, я росла на окраине города, в жилом районе, который в те времена считался относительно безопасным. Подобно большинству детей, я обладала верой в себя. Начиная с 10 лет, мои воспоминания становятся особенно отчетливыми и острыми. Именно тогда я каким-то образом пришла к убеждению, что мои родители рано или поздно разведутся. Поэтому мне нравилось читать книги о брошенных детях разведенных родителей. Когда я об этих мыслях рассказала маме, то она заверила, что они с папой вовсе и не собираются расставаться. Ну, а через три года она все-таки оставила отца.

В возрасте десяти лет, как бы очнувшись ото сна, я вплотную столкнулась с ужасами мира. Волшебная невинность детства покинула меня, и я с головой погрузилась в пучину оборотной стороны жизни. Я поняла, что никоим образом не защищена от чудовищной боли, и прекрасно отдавала себе отчет в том, что моя семья вскоре разрушится, и поэтому первой стала отстраняться от нее. К тому времени, когда мама с папой перестали скрывать свои истинные намерения, я уже настолько отдалилась от них, что их развод не произвел на меня практически никакого впечатления. Мой старший брат сильно переживал, плакал, а мне казалось, что он просто проявляет слабость. Я сохраняла близость лишь с друзьями, совершенно не рассчитывая на способность семьи поддержать меня.

Бракоразводный процесс начался, когда я поступила в среднюю школу, и длился целых два уродливых года; все это время родители, как малые дети, дрались за али менты и пенсионное обеспечение. В школе у меня появилось гораздо больше возможностей уходить от «семейной» жизни (я даже стала применять само слово «семья» в расширенном, вольном смысле, поскольку теперь именно друзья стали для меня настоящей семьей, а члены семьи — просто кровными родственниками). Я охотно занималась в театральном кружке и играла в оркестре, исполнявшем рок-н-ролл.

В душе мне очень хотелось остаться с отцом, но я понимала, что это обидит мать. Прискорбно, что отец слишком уж опирался на меня, еще ребенка, он открыто признавался в своих мыслях о самоубийстве или в том, что все больше и больше выпивает. Выслушивая его излияния, я была благодарна ему за то, насколько он доверяет мне, но потом долго носила в себе явно непосильный груз вины и печали, связанный с душевным состоянием отца.

В школе происходило много хороших и интересных событий, но всех их было недостаточно, чтобы отвлечь меня от возраставшей ненависти к самой себе. К 15 годам почти все силы у меня уходили на то, чтобы сражаться со своими чувствами, но я, к сожалению, не понимала, что со мной происходит. Отчетливо помню, как я пыталась объяснить свое состояние друзьям, а они лишь недоверчиво качали головами, слушая рассказ о моем падении в черную разверстую пропасть и утверждения, что жизнь является совершенно бессмысленной; они просто не могли понять этих странных, очевидно болезненных мыслей.

Как только до меня дошло, что и в своих мыслях я тоже совершенно одинока, я перестала ими делиться. Я опасалась, что схожу с ума, и не хотела, чтобы кто-нибудь узнал об этом, поэтому начала подражать поведению своих «нормальных» подруг, «надевая» на лицо улыбку, где бы ни находилась. Кроме того, в тот самый год мой брат уехал учиться в колледж, находившийся в другом штате, оставив меня наедине с теми бренными останками, что именовались нашей семьей. Я до сих пор не могу простить ему этого бегства от ежедневного адского пламени ссор, которое в его отсутствие разгорелось с новой силой. А мне все это предстояло слушать и терпеть.

В то время, хотя я стремилась довольно редко бывать в домах как матери, так и отца, мне казалось необходимым придумать нечто, что отвлекло бы меня от гнета постоянных семейных скандалов. Решение пришло от парня, с которым я встречалась и думала, что люблю. Он как-то сказал, что мне неплохо бы похудеть фунтов так на пять. Я поверила ему, поскольку очень хотела разобраться, отчего у меня так плохо на душе и, возможно, исправить положение. Имея рост 5 футов 4 дюйма (160 см) и вес 120 фунтов (54 кг), я начала придерживаться диеты. Она и в самом деле дала мне многое, к чему я так стремилась: внимание, контроль, уверенность в себе и ощущение порядка. Тогда я и не предполагала, что все закончится серьезным расстройством аппетита, анорек-сией, которой я страдаю по сей день.

Парень же, совет которого послужил толчком к развитию у меня анорексии, на следующей неделе решил, что настало время прекратить наши встречи. Внезапно он прервал все отношения со мной. Сразу после этого разрыва меня буквально захлестнули волны боли, разлившейся по моему телу. Никогда до этого я не испытывала такой ужасной боли, и не представляла, как можно с ней справиться. Дома, в полнейшем одиночестве, я в панике металась по комнатам, терзаемая водоворотом чувств, бурливших в моем теле. Все кончилось тем, что я, взяв кухонный нож, изрезала себе все руки. Возникшая физическая боль, очевидно, помогла мне отвлечься от душевных страданий, кроме того, я беспокоилась о том, как бы не испачкать кровью ковер. Я отчетливо помню, что тогда мне хотелось умереть.