Энн Эпплбаум - Паутина Большого террора

• Название: Паутина Большого террора
• Автор: Энн Эпплбаум
• Издательство: Московская школа политических исследований
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-93895-085-6

Эта книга, отмеченная Пулитцеровской премией, — самое документированное исследование эволюции советской репрессивной системы Главного управления лагерей — от ее создания вскоре после 1917 г. до демонтажа в 1986 г. Неотделимый от истории страны ГУЛАГ был не только инструментом наказания за уголовные преступления и массового террора в отношении подлинных и мнимых противников режима, но и существенным фактором экономического роста СССР. Только в пору его расцвета — в 1929–1959 гг. — через тысячи лагерей прошли около 18 миллионов заключенных. В собранных автором письменных и устных мемуарах погибших и выживших жертв концлагерей, в документах архивов — уникальные свидетельства о быте и нравах зоны: лагерная иерархия, национальные и социальные особенности взаимоотношений заключенных; кошмар рабского труда, голода и унижений; цена жизни и смерти, достоинство и низость, отчаяние и надежда, вражда и любовь…

Эта подлинная история паутины Большого террора — одна из самых трагических страниц летописи XX века, к сожалению, не ставшая, по мнению, автора, частью общественного сознания.

---

Эту якобинскую кличку, впервые использованную Лениным в 1917 году, возродил в 1927-м Сталин, применив ее к Троцкому и его сторонникам. Более широкое значение она получила в 1936-м, когда ЦК партии направил республиканским и областным парторганизациям закрытое письмо, к которому, по мнению биографа Сталина Дмитрия Волкогонова, вождь непосредственно «приложил руку». В письме подчеркивалось, что враг народа обычно выглядит «ручным и безобидным», но при этом делает все, чтобы «потихоньку вползти в социализм», не принимая его. Иными словами, враг народа может и не высказывать свои взгляды открыто. Лаврентий Берия, возглавивший НКВД позднее, на совещаниях часто высказывал мысль, авторство которой он приписывал Сталину:

«Враг народа не только тот, кто вредит, но и тот, кто сомневается в правильности линии партии». Следовательно, враг народа — это любой, кто критически относится к власти Сталина по какой бы то ни было причине, пусть даже он молчит об этом[355].

Понятие «враг народа» стало официально использоваться в гулаговских документах. Приказ НКВД от 1937 г. позволил арестовывать женщин как «жен врагов народа»; так же поступали и с детьми. Возникла официальная аббревиатура ЧСИР — член семьи изменника родины[356]. Многих таких «жен» отправили в Темниковский лагерь (Темлаг) в Мордовии. Анна Ларина, вдова видного советского деятеля Николая Бухарина, вспоминала, что беда уравняла всех — Тухачевских и Якиров, Бухариных и Радеков, Уборевичей и Гамарников[357].

Галина Левинсон, тоже прошедшая через Темлаг, писала, что лагерный режим был сравнительно либеральным:

«может быть, потому, что мы были первые и еще не выработалась привычка относиться к „женам врагов народа“ как к остальным заключенным».

Большинство женщин в лагере, отмечает она, были «абсолютно советскими людьми» и считали свой арест результатом какого-то фашистского заговора внутри партии. Некоторые постоянно писали письма Сталину и в ЦК, стремясь довести до их сведения, «что творят органы»[358].

В 1937 году и позднее словосочетание «враг народа» было не только официальным термином, но и ругательством. Со времен Соловков основатели и разработчики лагерной системы взяли на вооружение идею о том, что заключенные — не столько люди, сколько «трудовые единицы». Еще в период сооружения Беломорканала Максим Горький назвал кулаков «полулюдьми»[359]. Теперь, однако, пропаганда низводила «врагов» к чему-то даже более презренному, чем двуногая скотина. С конца 30-х годов Сталин стал публично называть «врагов народа» «паразитами», а иногда просто сорняками, которые следует вырвать с корнем[360].

Смысл был понятен: з/к — это не люди в полном смысле слова и уж точно не полноценные советские граждане. Один бывший лагерник отметил, что

«заключенные в России совершенно изъяты из всякой политической жизни, они не принимают участия в ее обеднях и обрядах»[361].

С 1937-го конвоиры никогда не называли заключенных «товарищами», а заключенного могли избить, если он использовал это слово, обращаясь к конвоиру (надо было говорить: гражданин). В лагере или тюрьме на стене никогда нельзя было увидеть портрет Сталина. Довольно обычное для середины 30-х годов зрелище — поезд с заключенными, вагоны которого украшены портретами Сталина, знаменами и стахановскими лозунгами, — с 1937-го было немыслимо, как и празднование заключенными 1 Мая, подобное тем, что в свое время проходили на Соловках[362].

Многих иностранцев удивляло сильнейшее действие, которое оказывало на советских заключенных это «изъятие» из советского общества. Француз Жак Росси, прошедший через ГУЛАГ и написавший затем «Справочник по ГУЛАГу» — энциклопедию лагерной жизни, — писал, что слово «товарищ» могло воспламенить сердца заключенных, давно его не слышавших:

«В конце 40-х гг. автор был свидетелем, как бригада, отработавшая 11—12-часовую смену, согласилась остаться на следующую смену только потому, что глава строительства, майор МВД, сказал заключенным: „Прошу вас, товарищи“»[363].

Дегуманизация «политических» имела следствием ясно различимую, а кое-где и катастрофическую перемену в условиях их жизни. ГУЛАГ 30-х годов был, как правило, плохо организован, часто жесток и порой губителен. Случалось, тем не менее, что даже политическим заключенным начальство искренне давало возможность «исправиться». Для работников Беломорканала выпускалась газета с многозначительным названием «Перековка». В конце пьесы Погодина «Аристократы» происходит «обращение» бывшего вредителя. Флора Липман — дочь уроженки Шотландии, вышедшей замуж за русского, переехавшей в Санкт-Петербург и арестованной за «шпионаж», побывала в 1934-м в северном лесозаготовительном лагере, где мать отбывала срок, и нашла, что

«между заключенными и конвоирами еще сохранялся некий элемент человеческих отношений: КГБ пока что не достиг такой искушенности и психологизма, как несколькими годами позже»[364].

Липман писала со знанием дела: она сама «несколькими годами позже» стала заключенной. В 1937 году отношение к заключенным сильно изменилось — особенно к тем, кого арестовали по 58-й статье за «контрреволюционные» преступления.

В лагерях «политических» переводили с административных, хозяйственных и инженерных работ на общие, что означало тяжелый физический труд на шахте, прииске или лесоповале: «врагу народа» и потенциальному вредителю нельзя было теперь занимать сколько-нибудь ответственную должность. Новый директор Дальстроя Павлов лично подписал приказ, предписывающий использовать заключенного геолога И. С. Давиденко только на общих работах, тщательно контролировать его деятельность и ни в коем случае не позволять ему вести самостоятельную работу[365]. В докладной записке, датированной февралем 1939-го, начальник Белбалтлага писал, что проведено

«изгнание работников, не внушающих политического доверия»;

в частности, от руководства отделами

«отстранены бывшие заключенные, судившиеся за контрреволюционные преступления».

На освободившиеся должности

«провели выдвижение… коммунистов, комсомольцев и проверенных специалистов»[366].

Ясно, что экономической эффективности не придавали теперь в лагерях первостепенного значения.

Лагерные режимы в масштабе всей системы ужесточились не только у «политических», но и у обычных преступников. В начале 30-х годов хлебный паек на общих работах мог составлять 1 кг в день даже у тех, кто не выполнял норму на 100 процентов, а у «ударников» — 2 кг. В основных лагпунктах Беломорканала заключенные получали мясо двенадцать раз в месяц, в остальные дни — рыбу[367]. Но к концу десятилетия гарантированный паек уменьшился в два с лишним раза и составлял теперь 400–450 граммов хлеба, а выполняющие норму получали дополнительно всего 200 граммов. Штрафной паек равнялся 300 граммам[368]. Вспоминая о тех годах на Колыме, Варлам Шаламов писал:

«В лагере для того чтобы здоровый молодой человек, начав свою карьеру в золотом забое на чистом зимнем воздухе, превратился в доходягу, нужен срок по меньшей мере от двадцати до тридцати дней при шестнадцатичасовом рабочем дне, без выходных, при систематическом голоде, рваной одежде и ночевке в шестидесятиградусный мороз в дырявой брезентовой палатке… Бригады, начинающие золотой сезон и носящие имена своих бригадиров, не сохраняют к концу сезона ни одного человека из тех, кто этот сезон начал, кроме самого бригадира, дневального бригады и кого-либо еще из личных друзей бригадира»[369].

Условия ухудшались еще и потому, что росло количество заключенных — кое-где с ошеломляющей быстротой. Политбюро, надо сказать, попыталось подготовиться к этому росту и в 1937 году предписало ГУЛАГу начать сооружение пяти новых лесозаготовительных лагерей в республике Коми и других лагерей в отдаленных районах Казахстана. Для ускорения этих работ ГУЛАГу был даже выделен аванс в 10 миллионов рублей. Кроме того, наркоматам обороны, здравоохранения и лесной промышленности было приказано немедленно направить в ГУЛАГ 240 военнослужащих офицеров и политработников, 150 врачей, 400 санитаров, 10 опытных специалистов по лесному хозяйству и

«50 выпускников Ленинградской лесотехнической академии»[370].

Тем не менее существующие лагеря опять затрещали по швам: повторилось переполнение начала 30-х. Один бывший заключенный вспоминал, что в Мариинском распредпункте Сиблага, рассчитанном на 250–300 человек, в 1938 году находилось около 17 000 осужденных. Даже если цифра завышена раза в четыре, само преувеличение показывает, насколько остро чувствовалась теснота. Бараков не хватало, и люди рыли землянки, но даже они были так переполнены, что