Артем Драбкин - Мы дрались с «Тиграми»

• Название: Мы дрались с «Тиграми»
• Автор: Артем Драбкин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-39661-0

Два бестселлера одним томом! Лучший памятник советским противо-танкистам! В данном издании книга Артема Драбкина «Я дрался с Панцерваффе» впервые дополнена мемуарами П. А. Михина, прошедшего с боями от Ржева до Праги и Порт-Артура.

«Ствол длинный, жизнь короткая», «Двойной оклад — тройная смерть», «Прощай, Родина!» — все это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45,57 и 76 мм, которые ставили на прямую наводку сразу позади, а то и впереди порядков пехоты. Именно на них возлагалась смертельно опасная задача — выбивать немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый танк давались кровью, каждая смена позиции — потом. Победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные «Тигры», несли самые тяжелые потери не в дуэлях с советскими танкистами, а от огня нашей артиллерии. «Главное — выбить у них танки!» — эта крылатая фраза из «Горячего снега» стала универсальной формулой Победы.

---

А когда наступление началось, нам с Павликом доверили пленных водить. Мы их в тыл отправляли — человек 70 дадут, и они идут покорные, как телята. В селении остановимся, кто-нибудь им поесть даст. Ни одного у меня не убежало. Один раз, правда, был случай, после которого меня хотели в штрафную отправить. Я был в штабе дивизии. Мы пришли с Павликом. Его куда-то отправили, а мне командир разведки сказал: «Тебе, Зимаков, нужно отвести четырех пленных в штаб корпуса, и, не дай Бог, они убегут — это очень опасные люди». Дело уже осенью было, во второй половине дня. Вот командир объясняет: «Если по шоссе идти — это 15 километров будет, а если по проселку, то 7–8». Ну, думаю, пойду по проселку — куда они денутся — автомат у меня. Я — на лошади. Обыскали их — оружия нет, но руки и ноги свободны. Шли-шли — кукуруза пошла. А она там о-го-го какая! И вдруг один из них резко оборачивается ко мне. Лошадь аж немного вспрянула. Выстрел. Я из автомата его шлеп. А эти трое в разные стороны — один влево, двое вправо. Левого я из автомата убил. По тем двум стреляю — кукуруза шуршит, головки мелькают. А уже темнеть начало. Ну, ладно, думаю — поеду. Тот, кто стрелял, — лежит, и левый тоже недалеко убежал. Я пошел по следам. Одного нашел, тоже убитый. Я слез, пульс пощупал. Готов. Тепленький, но готов. Я пошел дальше. Лошадь на поводу веду. Автомат в руке на изготовку, ремень на шее. Он, правда, тяжелый, наш ППШ. Я одно время немецкий таскал, а потом запретили. Правда, в разведку только с немецкими ходили. Они безотказные, хорошие. ППС тоже не плохой — легкий, удобный, а у ППШ диск по горбушке бьет. Иду-иду, и тут — крик:

— Стой!

— Стою, — говорю я, а сам автомат держу.

— Кто такой?!

— Вот, сопровождал пленных. Двоих там уложил, а один за мной недалеко лежит. Стреляли в меня, да лошадь спасла.

— А мы, — говорит, — в картошке одного нашли — он раненый. Ботвой прикрылся.

Это оказались заградотрядовцы. Забрали они его, а мне расписку дали, что всех уничтожил. Заградотряд — войска НКВД. Они вылавливали дезертиров, солдат с «5-го Украинского фронта», болтающихся в тылу. А то некоторые из госпиталя идут, где-нибудь в село зайдут, напьются, вот их и отлавливали. Мы раз одну бабку ограбили. Это еще на Украине было. Пришли ротой в селение, а кухня отстала. Жрать хочется! И вот бабка говорит: «Ребята, у меня такая коняка! Двухлеток! Немцы меня ограбили. Хорошо, что Красная армия пришла и коня вернула!» А где он? А вон — в сарае стоит. Ночью наши два грабителя вывели коня за село, застрелили и — в котел. Ох, она плакала! Но, уходя, мы ей отдали другого коня.

За этих четверых мне ничего не было. Вернулся в штаб дивизии, записку передал.

— Как же ты так не усмотрел?!

— Ну что ж вы таких даете?! Да и двоих надо посылать! Хорошо, меня лошадь спасла. А то ушли бы, а меня и в живых не было.

— Эх, не уберег! — поморщился в ответ.

Вот когда линию фронта прорвали 20 августа, пошли вперед. Вся разведка была впереди километров на 30–40 от дивизии. И вот румыны капитулировали. А надо сказать, что румыны не любили немцев. Вот венгры, да — те любили, а румыны их просто ненавидели, как и мы. Бедный народ. Очень бедно жили.

Уже под Будапештом поехали на рекогносцировку с командиром дивизии. И по дороге попали под бомбежку — нас пикировщики Ju-87 накрыли. Там меня последний раз ранило. Лежал я в госпитале, расположенном в монастыре города Кичекунфелетхаза. Через три недели нас собрали в маршевую роту. И отправили под Будапешт, который уже был в кольце. Там из нас сформировали штурмовую бригаду. Дали нам пушки, пулеметы и автоматы. И вот нами затыкали дырки вокруг Будапешта. Свежая часть подходит — нас заменяют, и на новое место, потом опять замена. В марте месяце немцы прорывались из города по канализации. Они шли на нас лавиной, без выстрелов, а мы стреляем. Потом видят — дело плохо, стали оружие бросать. Навалили мы там трупов — я не знаю сколько, но много. Когда мы после отдыха шли, они еще лежали штабелями по 5 человек в лесу. В самом Будапеште страшные бои были. Там ни одного здания живого не осталось — все разрушено было, все буквально! Вот мы когда отдыхали в Пеште, посмотришь на город — он весь в развалинах! Весь! Кошмар! Прямо волосы дыбом встают — неужели это мы наделали?! А все из-за того, что немцы сопротивлялись. Там встретил я своего разведчика-артиллериста. Он говорит:

— Твои разведчики все под землей, в канализации погибли. Их командир дивизии послал дом занять, а они на немцев напоролись. И немцев положили, но и сами легли.

Я говорю:

— Все?

— Да, — говорит, — даже обозники.

В Австрии, недалеко от немецкого Мюнхена, встретились с американцами и англичанами. Сначала дня 3–4 пьянствовали, потом произошел эпизод. Наши ребята с ними подрались из-за негра. Увидели, как один из них негра ударил, и давай его лупить, подбежали еще англичане или американцы и наши — началась драка.

Наш комендантский взвод их всех растащил и провел границу, отведя войска из селения в лес.

В Альпах наши столько войск перехватили, которые к союзникам сдаваться шли — ой! Мы этих немцев неделю обшаривали! Стояли и обшаривали! Оружее, драгоценности снимали. Оставляли только обручальные кольца. Все остальное отбирали, и нас потом тоже шмонали.

— Посылки посылали?

— Из города Галатца посылал посылку — маленькие женские часики и браслет, а также у меня был отрез цветастой материи — «нашел» я его, будем так говорить. Но ничего из этого не дошло, все разворовали на почте.

За Веной меня малярия затрясла, и определили меня в госпиталь на три неделй, а тут и война кончилась.

— Что было самым страшным на фронте?

— Бомбежка — это самое страшное дело. Не знаешь, где бомба разорвется. Хоть и в щель забрался, а как рванет, и все — куда ручки, куда ножки, куда кишочки. Бомбили нас много! Главное, они такой момент выбирают, когда нет наших истребителей. Думаешь: «Да где же наши-то? Куда же они пропали?» А немцы налетят — пикируют и бросают, и бросают, и заходят, и еще заходят — земля дрожит. Минут 10–15 — и смотаются сразу. Ну, наши штурмовики им тоже давали прикурить. Я видел, когда на наблюдательном пункте бывал. Заходят на бреющем полете, смотришь: взрывы, взрывы, — ракетами точно по окопам. Еще этот «ванюша» — шестиствольный миномет. Как завоет: «У-у», «У-у», «У-у» — ну все, сейчас рванет! Смотришь — поглубже в окоп ложатся ребята, поглубже.

— Как вы мылись, стирались?

— Ой нет! Зимой не мылись, по-моему. Летом — да. Устраивали баню. Вот я когда в разведке был, возле нас протекала речушка Жижа. Сама она желтая, а вот приток у нее был чистый. Вот наши ребята его перегородят, чтобы побольше воды было, и вот там полоскаемся. А белье не столько стирали, сколько прожаривали. Для этого на дно бочки наливали 3–4 ведра воды и сверху клали решетку, а на нее одежду и — на костер. Сверху крышкой закроем или старой шубой, и как прожарят — там ни одна вша или гнида не выживет! Потом ходишь месяца два.

— Болели ли вы?

Болеть — болели, конечно, но очень мало. Так, случайно кто-то заболеет ангиной или еще чем. Ну, полежит человек дня 3–4, придет в себя, и все — вылезет опять из землянки, вроде живой. Ну, там санинструктор ходил, опрашивал: «Больные есть?» Да, чего там — молодые все были, здоровые!

— Что входило в сухой паек?

— Гороховый концентрат. Это такой суп в брикетиках. Потом каша гречневая была, тоже в брикетике, причем она была уже с жиром или маргарином. Ее кипятком зальешь, и она готова. Некоторые солдаты просто так жевали эти брикеты — неохота варить. Сухой паек, когда он есть — это еще неплохо, а то вообще ничего нет и подвезти невозможно — обстрел, обстрел, обстрел! А если старшина трусоват — так вообще будешь голодный сидеть! Правда, уж ночью-то всегда накормят. На переднем крае хоть раз в сутки, но привезут горяченькое.

— А какие-нибудь были на фронте суеверия?

— Не знаю. Некоторые носили ладанки, но у меня ничего такого не было. Но мысленно я все же к Богу обращался, когда сильное волнение или опасность: «Господи, пронеси! Господи, помоги! Господи, пронеси мимо!» Вот так вот.

Шишкин Николай Константинович

В 1939 голу я с отличием закончил десятилетку в казахском городе Петропавловск и подал документы в три института: Московские авиастроительный и архитектурный и Свердловский политехнический. Поступив во все три — отличников принимали без экзаменов, я решил пойти учиться в Свердловский политехнический, на металлургический факультет. Через два месяца после начала учебы, одновременно с началом Финской войны, объявили добровольный призыв студентов на военную службу. Можно было не идти в армию, но мы были патриотами и на защиту Родины решили пойти чуть ли не всем курсом. Так же поступили и ребята из соседних вузов.