Питирим Сорокин - Дальняя дорога. Автобиография

• Название: Дальняя дорога. Автобиография
• Автор: Питирим Сорокин
• Издательство: М., "Московский рабочий; ТЕРРА",
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1992

Читателю впервые предлагается перевод автобиографии виднейшего социолога современности Питирима Александровича Сорокина (1889-1968), изданной а США в 1963 году. П. А. Сорокин родился, получил образование и работал до 1922 года в России. Идейная оппозиция новой власти привела его к высылке из страны вместе с другими выдающимися учеными и писателями. С 1923 года жил и работал в США. Автобиография - интереснейшее и живое свидетельство, оставленное нам не только ученым, но и крупным деятелем партии эсеров, секретарем по науке и образованию Временного правительства. Особую притягательность книге придают сокровенность воспоминаний Сорокина, его личностное восприятие, оценка людей, исторических событий, современником и участником которых довелось ему быть.Особое значение имеют главы автобиографии, посвященные изучению созидательных способностей человека (гл. 14-17), деятельности Гарвардского Исследовательского центра по созидающему альтруизму под руководством П. Сорокина (гл. 15).

---

Письмо Кули для меня было особенно значимым, поскольку ранее я встречался с этим выдающимся социологом только один раз, и протест редакции был заявлен им исключительно по собственной инициативе, без каких-либо просьб или жалоб с моей стороны. Этот случай и престиж, быстро завоеванный моими книгами у американских и иностранных ученых, вернули мне спокойствие и самоуважение. Разыгравшиеся события также заставили оппонентов несколько смягчить грубость своих нападок. Конечно, справедливая критика моих книг и теорий продолжалась. Фактически, большинство рецензий в "Американском социологическом журнале", "Социальных силах" и "Американском социологическом обозрении" содержали критику моих работ. Но поскольку критика эта была честной - иногда компетентной, иногда нет, - я не принимал ее близко к сердцу. Напротив, мне нравились такие рецензии намного больше, чем чисто хвалебные. Если критика оказывалась глупой, как, впрочем, чаще всего и было, это лишний раз убеждало в правоте моих теорий. Если же критика отличалась компетентностью, я извлекал выгоду тем, что исправлял свои ошибки. Вот почему я и сегодня редко читаю хвалебные комментарии к моим трудам с той тщательностью, с которой изучаю острокритические нагоняи. Я получал удовольствие от критики, опубликованной в вышеупомянутых журналах еще по некоторым причинам, указанным в моем письме к редактору "Американского социологического журнала" (март 1957 г., с. 515):

"Весьма пренебрежительный тон Ваших рецензий является добрым предзнаменованием для моих книг, потому что существует тесная взаимосвязь между ругательствами со стороны ваших рецензентов в адрес моих книг и их дальнейшей судьбой. Чем сильнее их ругают (а практически все мои труды были изруганы в пух и прах вашими рецензентами), тем более значимыми они оказываются, тем больший успех им сопутствует, тем больше их переводят на другие языки и тем обширнее научная литература о них. Последняя появляется в виде солидных статей, докторских диссертаций и книг о моих работах. Чем больше меня ругают, тем большее место отводят моим трудам различные философские энциклопедии и словари социологической лексики, и тем обширнее главы в учебниках и монографиях, посвященные моим теориям и "эмоциональным извержениям". Наконец, чем сильнее меня ругают, тем чаще "ругатели" по прошествии нескольких лет становятся на мою точку зрения..."

В общем-то, я приветствовал такую резко поляризованную реакцию. По моим наблюдениям, подобная реакция была типичной для подавляющего большинства крупных работ в науке, философии, изящных искусствах или религии, и, вообще, во всех областях творчества. Только работы, в которых нет ничего нового и важного, которые не бросают вызов господствующим идеям, стилям или стандартам, только такие работы, если им вообще суждено быть замеченными, встречают несколько поощрительных откликов и быстро уходят в забвение, не удостаиваясь даже краткого надгробного слова. "Если я не могу повторить великие достижения социальных мыслителей, то, по крайней мере, удовлетворюсь сходством с ними в малом", - таково было мое отношение к критике.

После публикации "Социальной мобильности" и "Современных социологических теорий" мое имя отчетливо вписалось в "социологическую карту мира". Прежние волнения относительно научного положения во многом отошли на второй план. Ободренный благоприятной реакцией на эти книги, я спокойно продолжал научную деятельность и начал исследования в области сельской социологии.

Рассказ об интенсивном умственном труде в годы, о которых идет речь, не должен создавать впечатления, что мое здоровье подвергалось опасности, или что я был на грани нервного срыва, или что мы с женой не могли наслаждаться полнотой жизни. Ничего подобного. Хотя научная и педагогическая работа забирала большую часть нашего времени и сил, мы успевали встречаться с друзьями, заниматься философическими и художественными развлечениями, культурно проводить досуг и просто получать удовольствие от такой физической активности, как выезды на природу, рыбная ловля, плавание, прогулки в горах, игра в гандбол и прочее.

Летом вместе с семействами Чэйпинов, Циммерманов и Андерсонов мы частенько в выходные отправлялись на красивые берега реки Сент-Крукс поплавать, позагорать и провести ночь под звездами у костра. Зимой я регулярно играл в гандбол с аспирантами и преподавателями. Много вечеров проводил в компании студентов, за разговорами обо всем, что тогда нас интересовало. Если выходных дней было больше обычного, мы предпринимали отдаленные путешествия, порыбачить на уединенных озерах Миннесоты: Сюпериоре, Майлэксе, Вумэн Лэйке, ездили также в Ландшафтный парк (*10) штата и другие места.

Один раз на летние каникулы вместе с Циммерманами мы пропутешествовали через Блэк Хилз и Бэд Лэндз в Дакоте до самого Йеллоустоунского парка в Вайоминге, где жили в палатках больше недели, от души насладившись живописным ландшафтом, компанией медведей, пешими прогулками по разным достопримечательностям парка, купанием и рыбной ловлей.

Два других лета вместе с профессором Мак-Клинтоком и его семьей мы ездили на машине в горы Колорадо и проводили там около месяца на высоте двух с половиной тысяч метров. Мы жили в палатках и ни разу не ночевали в мотеле или гостинице. Там мы осуществили восхождения на многие вершины, включая Маунт Элберт, высочайший пик Колорадо (*11).

Эти длительные путешествия незабываемы! После месяцев изнурительного умственного труда, каким счастьем было забраться в наш подержанный "Форд-Т" (*12) и, забыв о всех проблемах, радуясь чувству свободы, ехать на природу. Солнце светит в небе, мимо пролетают все новые и новые пейзажи, неизведанные места ждут нас впереди.

Тогда все они были более "дикими", менее коммерциализированными и "цивилизованными", чем сейчас. Хотя наш "Фордик" часто барахлил, а многие дороги, особенно в горах Колорадо, были просто грязными проселками с крутыми поворотами впритирку к тысячеметровым пропастям, хотя мы не раз опасно скользили к обрывам, застревали на несколько дней из-за непроезжих дорог, а однажды были застигнуты в пути страшной бурей и ливнем, что из того? Все эти опасности и приключения только добавляли elan vital (*13) и позволяли сильнее ощутить радость жизни. Мы ездили, куда хотели и насколько хотели, останавливаясь в приглянувшихся местах. Рыбачили, купались, катались на лодке, лазали по горам. Совершали пешие прогулки. Готовили еду на газовой плитке, когда были голодны, спали в палатках и просыпались, когда хотели. Весь наш образ жизни в этих путешествиях был свободен от тирании расписанных по минутам занятий, встреч, домашних обязанностей, тирании, необходимой нам в нормальные рабочие периоды жизни. Кроме этого, в путешествиях мы сбрасывали с себя цепи многих "цивилизованных", но раздражающих своей бессмысленностью условностей comme il faut (*14), включая утонченные манеры поведения, форму одежды и тому подобное. Эта истинная свобода, красота великолепного пейзажа, неистощимая новизна нашей физической активности, вид суровых, сияющих горных вершин или уединенных, дремотных или искрящихся озер, поэтическое журчание горных речек и водопадов - все это и было настоящей жизнью в полной ее красе. Только счастливые минуты творческого озарения в умственном труде могут соперничать и, пожалуй, превзойти в радостных ощущениях эту жизнь на природе. Не удивительно, что несколько дней или недель такого путешествия полностью освежали нас и физически и умственно. Их исцеляющий и взбадривающий эффект препятствовал усталости мозга и нервному истощению и делал ненужными услуги психиатров и иных "целителей".

За шесть лет в Миннесоте я ни одного дня не провел в больнице и посещал врачей всего несколько раз. И мое тело, и мое сознание "хорошо вели себя" в той кипучей и полной работы жизни, которую мы тогда вели. Ощущений и впечатлений хватало и в культурной сфере деятельности: наши запросы простирались далеко за пределы профессиональных интересов. Я продолжал следить за развитием современных мне направлений в литературе, философии, психологии, теоретической и практической экономике, политике, этике, праве и искусстве. Что касается последнего, то кроме знакомства с литературой мы часто посещали выставки картин и скульптур, ходили в театр и кино, на выступления симфонических оркестров и сольные концерты.

На одном из таких концертов началась моя длившаяся всю жизнь дружба с великим дирижером Бостонского симфонического оркестра доктором Сергеем Кусевицким (*15). Еще в бытность бедным студентом Санкт-Петербургского университета я часто ходил на волшебные концерты оркестра Кусевицкого. Во время правления Керенского мы раз или два встречались как сотрудники правительства. Кусевицкий отвечал за развитие музыкального искусства в России, а я работал секретарем министра-председателя. После бегства в 1920 году Кусевицкого из Советской России мы не встречались до 1929 года, когда он давал концерт в зале Университета Миннесоты. После окончания выступления я направился прямиком в комнату маэстро поздравить его с чудным исполнением. Наша встреча была сердечной и радостной: пустились в воспоминания о пережитом в России, рассказывали друг другу о жизни в эмиграции и делились своим пониманием происходящего в настоящий момент. Это была запоминающаяся встреча! После моего переезда в Гарвард мы дружили семьями много лет до самой смерти наших выдающихся друзей.