Стефан Жеромский - Верная река

• Название: Верная река
• Автор: Стефан Жеромский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

Роман «Верная река» (1912) – о восстании 1863 года – сочетает достоверность исторических фактов и романтическую коллизию любви бедной шляхтянки Саломеи Брыницкой к раненому повстанцу, князю Юзефу.

---

Мрачно и надменно взглянул на изрубленного огромный черный офицер Весницын, пряча в ножны свою обагренную кровью шашку. Он отомстил как солдат, но плохо выполнил приказ начальников. Драгунам приказано было немедленно искать в реке кожаную сумку бунтовщика. Но вода была глубокая, выше головы, ледяная, быстрая. Первый же солдат, который скинул сапоги, разделся и прыгнул в воду, сразу закоченел. То же случилось и с другим и третьим. Пришлось искать сумку с берега шестами, тыча ими в речное дно. Офицер велел согнать к реке всех крестьян из деревни и, сперва угрожая, а потом суля щедрую награду, предложил разыскать сумку зарубленного «мятежника». Несколько десятков крестьян, столпившись на берегу, долго размышляли, давали друг другу и солдатам самые верные указания и мудрые советы. Ожесточенно спорили, как приступить к делу, грозя друг другу кулаками. «Река глубокая, – подобострастно объясняли они «его милости, начальнику». – Погибельные ямы в ней, страшенные, глубокие щели под берегами, коряги, на дне с незапамятных времен старые бревна лежат, занесенные сюда неведомо откуда половодьем, – а вода в ней быстрая, холодная, злая…»

Нашлись охотники, которые ныряли и плыли под водой вдоль берега, но тут же выскакивали и, дрожа и стуча зубами от холода, убегали в деревню.

Другие притащили сачки и шарили ими по дну довольно далеко от берега. Третьи, переходя с места на место, продолжали ощупывать дно жердями и шестами. Это продолжалось до полудня. Так ничего и не нашли.

Река не выдала доверенную ей тайну. Офицер вернулся в усадьбу злой. Он приказал деревенскому старосте немедленно доставить несколько подвод для перевозки в город раненых солдат. У него было двое убитых, трое тяжело и двое легкораненых. Кроме того, угнали лошадь. С ним сражались два повстанца первостепенной важности, которых ему было приказано захватить живьем… Один из них бежал, а другого убили, ничего о нем не узнав. Но самое главное, документы, которые были в руках у зарубленного повстанца, пропали, утонули в реке.

Офицер был потрясен до отчаяния. Под страхом жесточайшего наказания он запретил хоронить убитого бунтовщика – пусть гниет там, где лежит, на поле, пусть его на глазах у всей деревни склюют птицы. Когда раненых и убитых солдат уложили на устланные соломой телеги и вереница подвод медленно уехала, офицер приказал одной группе своих подчиненных отвести лошадей в сарай, к сену, а остальным – обыскивать дом, двор, сад, погреба и все ближайшие окрестности фольварка. Ему необходимо было сорвать на ком-нибудь свое бешенство и получить реванш за свою позорную неудачу. Он хотел найти барышню, которая жила в этом доме и которую он никогда, среди самых страшных событий, не мог забыть. Ведь это она скрывала здесь двух главных вдохновителей мятежа! Их постели – непреложная улика против нее – еще лежали неубранными в большой гостиной. Грозный офицер ходил по всему дому, совершенно пустому, сам заглядывал в тайники, чуланы, в сени и под лестницу. Переходя так из комнаты в комнату, он очутился в большом зале с чанами из винокурни, а оттуда перешел в следующую комнату, где некогда обитал легендарный Доминик, – в ту, откуда этим утром выскочили в окно два заговорщика. Комната была длинная и совсем пустая. Она как бы располагала прогуливаться по ней. Офицеру захотелось побыть одному. Он машинально стал бродить из угла в угол. На него нахлынули жестокие мысли и страшные чувства. Этот пустой, разграбленный дом напомнил ему о родном гнезде в далекой России. То, что он сейчас пережил, преследуя двух повстанцев, осветило ему каким-то особым светом все события этой войны. Глухая жажда мести сливалась в нем с неутолимой горечью безнадежной любви. В глубине души офицер презирал себя… Тот, другой, стоящий в одной сорочке над обрывистым берегом, окруженный солдатами, выкрикнул слово, обжигающее, как удар кнута. Слово это приводило в ярость, жгло как огонь. Тот пал за это слово, и тело его на лугу расклюют вороны… Но вот какое-то другое слово ожило в памяти Весницына – и закаркало, закаркало, как хищная птица над трупом. Слова Герцена, которые тот бросил в лицо русскому человеку, призывая его к защите Польши: «Ступай вон, или клюй вороном наши трупы…»[16] И неудержимый смех, словно чей-то смех извне, громко прозвенел в его груди: «…клюй вороном наши трупы…»

То были не слова, а как бы живая кровь на обнаженном клинке. Смысл их слился с воспоминанием о минувших событиях в одно кровавое целое. Молодой драгун, прохаживаясь по комнате, проклинал что-то отборнейшими русскими ругательствами, метался, как волк на цепи, из груди его время от времени вырывалось рыдание, но ни одна слеза не скатилась из глаз. Ох, так недавно… В кругу молодых товарищей он сам читал громовые обвинения гениального эмигранта. И не только принимал их всем сердцем, не только дышал ими, но сам стоял в тех рядах… А сейчас, «охваченный чувством повиновения», он, как ворон, выклевывал глаза у трупов. И знал, что ничто в нем не устоит против этого «повиновения», которое веками внедряли в русскую душу на плахе, под топором палача. И он рыдал.

Голые стены этой комнаты, казалось, нагнетали в сердце отчаяние, наполняли жилы смертельным ядом. Было здесь что-то такое, что издевалось над самоуверенностью дикой мощи, над силой и ее разнузданностью, над здоровьем тела и над самой жизнью Здесь с человеком был еще некто – такой же, как он, и совсем другой, – призрачная тень бродила с ним в его одиночестве, глядя истлевшими глазами трупа на его живые чувства, на его мужественную муку, вызывающую на поединок злобную судьбу. Оглядываясь вокруг, кавалерист видел мусор на полу и многолетнюю пыль, толстым слоем осевшую в углах, давным-давно не потревоженную ничьей ногой. Вид этой пыли не успокаивал, а волновал. Глаза искали на ней следы ног того, кто в этой комнате не смог отстоять себя при жизни и боролся с жизнью после собственной смерти. Офицер Весницын не раз слышал, бывая здесь, легенду о Доминике. Теперь он вспомнил ее. Им властно овладело, словно заключив в свои объятия, отвращение к жизни. Отвращение к тому, что он совершил и еще совершит, сознание, как напрасно все то, что считалось мужеством, силой характера, военной сноровкой и сознательным действием в этой войне. После стольких невзгод и усилий он был опустошен, в груди были не человеческие чувства, а словно волчий вой в западне. Столько месяцев борьбы, труда, отваги, бессонных ночей, и вот ему в глаза заглянул извечный русский вопрос: к чему все это?

Шагая так из угла в угол по кабинету Доминика, он услыхал тихий, протяжный стон, донесшийся неведомо откуда. Он остановился. Прислушался. Стон повторялся с невыносимым однообразием. Офицер понял, что он доносится из соседнего зала. Подкрадываясь на цыпочках, Весницын дошел до его источника, уперся руками о край огромного чана, подтянулся, как гимнаст, и заглянул внутрь гигантского сосуда. Со дна на него глядели горящие как уголья глаза повстанца. Драгун сел на край чана, перекинул ноги и соскочил внутрь. Он злорадно рассмеялся. Наконец-то он нашел, чем заглушить хандру, чем можно укротить душевное волнение!

Вынув из-за пояса пистолет, он направил дуло между глаз лежащего.

– Кто ты? – спросил он.

– Повстанец, – ответил Одровонж.

– Как ты сюда попал?

– Я ранен.

– Где тебя ранили?

– В битве.

– Куда ранен?

– Огнестрельная рана в бедре.

– Кто тебя здесь спрятал?

Князь молчал. Весницын покачал головой. Он понял. Глаза его помутились от бешенства. Спросил:

– Это барышня спрятала тебя сюда?

Князь молчал.

– Я тебя арестую, – сказал Весницын.

– Зачем? Убей. У тебя в руках заряженный пистолет. Если ты солдат, если ты офицер – стреляй! Вы ведь умеете добивать раненых.

Весницын смотрел ему в глаза, держа пистолет в опущенной руке. Ему была отвратительна эта польская храбрость…

– Вставай, я арестую тебя, – буркнул он.

– Если ты заберешь меня отсюда, я по дороге умру. Если и выживу, в тюрьме не скажу ни слова. Я простой солдат. Стреляй!

– Я поступлю так, как захочу.

– Если вы не выстрелите, вы поступите как трус.

– Молчать!

– Если бы я мог стать на ноги, я убил бы тебя как собаку. Так и ты убей меня как собаку. Мы смертельные враги.

– Ты не враг, достойный меня, ты раб!

– О, только бы не страдать! Ох!..

– Лежи здесь, любовник прелестной панны.

Стоя над этим человеком, офицер глубоко задумался, весь ушел в свои думы. Поднять руку и выстрелить в упор? Или уйти? Горечь в нем усилилась. Опять тот смех… Он с отвращением отвернулся, ухватился за край чана, поднялся на руках и выпрыгнул оттуда. Как раз в это время подъехала группа солдат, которая преследовала повстанца, ускакавшего верхом. Всадники возвращались ни с чем на загнанных, взмыленных, покрытых желтой пеной лошадях. Вахмистр доложил, что бунтовщик долетел на драгунском коне до леса, свернул в сторону, а потом, видимо, петлял по мхам и травам, но его следов они не нашли. Они разделились и двинулись облавой, обыскали весь лес вдоль и поперек, но нигде на след не напали.