Владимир Набоков - Ада, или Эротиада

• Название: Ада, или Эротиада
• Автор: Владимир Набоков
• Издательство: АСТ
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-237-03885-9

Роман «Ада, или Эротиада» открывает перед российским читателем новую страницу творчества великого писателя XX века Владимира Набокова, чьи произведения неизменно становились всемирными сенсациями и всемирными шедеврами. Эта книга никого не оставит равнодушным. Она способна вызвать негодование. Ужас. Восторг. Преклонение. Однако очевидно одно — не вызвать у читателя сильного эмоционального отклика и духовного потрясения «Ада, или Эротиада» не может.

---

— Римляне, — заметил Грег, — те самые римские колонисты, которые распинали и евреев-выкрестов, и последователей Вараввы, и прочих несчастных в те далекие времена, также к свинине не притрагивались, а я ее ем, как ели и мои предки.

Слово «распинали», произнесенное Грегом, озадачило Люсетт. И чтоб объяснить ей, что это такое, Ван сдвинул ноги вместе, широко раскинул руки в стороны и закатил глаза.

— В моем детстве, — сердито сказала Марина, — нас, наверное, с самого малолетства учили истории Месопотамии.

— Не все с малых лет усваивают то, чему их учат, — заметила Ада.

— А разве мы месопотамцы? — спросила Люсетт.

— Нет, мы — гиппопотамцы! — сказал Ван. И добавил: — Кстати, сегодня мы с тобой еще плугом не ходили.

Пару дней тому назад Люсетт настояла, чтобы он научил ее ходить на руках. Ван подхватил девочку за ножки, а она медленно переступала красными ладошками, время от времени падая с выражением досады или же приостанавливаясь, чтобы куснуть ромашку. Дэк реагировал хриплым, протестующим лаем.

— Et pourtant[98], — сказала, вздрагивая, не выносившая резких звуков гувернантка, — я дважды читала ей пьесу Шекспира о злом ростовщике{40} в басенном переложении Сегюр.

— И еще она знает в моей обработке монолог шекспировского безумного короля, — вставила Ада.

Ce beau Jardin fleurit en mai,
Mais en hiver
Jamais, jamais, jamais, jamais, jamais
N 'est vert, n 'est vert, n 'est vert, n 'est vert,
n 'est vert[99].

— О, это замечательно! — воскликнул Грэг, буквально захлебываясь от восторга.

— Не так энергично, дети! — крикнула Марина Вану с Люсетт.

— Elle devient pourpre, она покраснела вся! — вмешалась гувернантка. — Я полагаю, эти гадкие упражнения ей вовсе не на пользу.

Ван, смеясь глазами, подхватил своими могучего ангела руками за щиколотки детские, прохладненькие, цвета морковного суфле, ножки Люсетт и водил как плугом ею, исполнявшей роль лемеха. Светлые пряди упали ей на глаза, над подолом юбки показались панталончики, но она неудержимо подзуживала пахаря не бросать свой плуг.

— Будет, будет (that'll do)! — крикнула Марина пахарям. Ван осторожно опустил на землю ножки Люсетт, одернул на ней платьице. Люсетт чуть-чуть полежала, переводя дыхание.

— Знаешь, я с радостью, только попроси, дам его тебе покататься. Пусть побудет у тебя. Хочешь? Ведь у меня еще один вороной есть.

Но Ада мотнула головой; мотнула, не поднимая глаз, продолжала скручивать и плести свои ромашки.

— Что ж, — сказал Грег, поднимаясь. — Мне пора. До свидания. До свидания, Ада. Там не твой ли отец под тем дубом?

— Это не дуб, а вяз, — отозвалась Ада.

Кинув взгляд в дальний конец лужайки, Ван, как бы про себя, но не без доли мальчишеского позерства, проговорил:

— Надо бы и мне заглянуть в этот «„Зулус“-инквайерер», как только дядюшка прочтет. Вчера я должен был играть за сборную школы по крокету: Вин по болезни отсутствовал, «Риверлейн» потерпел крах.

15

Как-то днем они взбирались вверх по гладкоствольному шаттэлю, росшему в глубине сада. Мадемуазель Ларивьер с малышкой Люсетт, невидимые под покровами крон, хоть голоса были слышны, играли в серсо. То и дело над ветвями или сквозь листву проблескивало летящее кольцо, запускаемое с одной невидимой палочки к другой. Первая цикада лета старательно настраивала свой инструмент. На спинке скамьи сидела, лакомясь шишкой, белка в серебристо-собольей шубке.

Ван, в синем спортивном костюме, устремившись вверх за своей проворной (и, естественно, лучше ориентирующейся в хитросплетении здешних ветвей) спутницей своих игр, уж добрался до самой развилины; но, не видя Адиного лица, залогом немого взаимодействия он сжал щиколотку ее босой ноги большим и указательным пальцами, как сжимала она пойманную бабочку. Голая пятка скользнула вниз, и двое подростков с бьющимся сердцем вцепились друг в дружку, постыдно угодив в капкан ветвей под градом грянувших плодов и листьев, и едва лишь им чуть удалось поймать равновесие, не готовый к тому Ван оказался своей стриженой головой у нее между ног, и глухо — точкой опрокинутого восклицания — канул вниз последний плод. Ада была в его часах и в полотняном платье.

— Помнишь?

— Да, да, конечно же, помню, ты поцеловал меня туда, в самую середину…

— А ты чуть не задушила меня своими противными коленками…

— Надо же было за что-то держаться, чтобы не упасть.

Возможно, так оно и было, однако согласно одной из наиболее поздних (значительно более поздних!) версий, еще там, на дереве, когда у обоих еще пылали щеки, Ван, смахнув с губ шелковинку гусеницы, заметил, что только истерички могут быть так непритязательны в одежде.

— Что ж, — отвечала Ада, оседлывая свою любимую ветку, — как теперь выяснилось, мадемуазель Алмазьер Ожерель вовсе не против, чтоб истеричная воспитанница ходила без панталон в l'ardeur de la canicule[100].

— Не хочу делить жар твоего сладкого зноя с этой яблоней!

— Это настоящее Древо Познания — данный экземпляр, увернутый в парчу, был привезен прошлым летом из Эдемского Национального Парка, где сын доктора Кролика — смотритель и селекционер.

— Пусть себе смотрительствует и селекционирует, — сказал Ван (которому уже порядком надоело это ее естествознание), — только готов поспорить, что в Ираке никакие яблони не растут.

— Верно, только это не простая яблоня.

(«Верно и не верно, — комментарий Ады, и снова, много позже: — Мы действительно об этом говорили, только тогда ты не мог себе позволить так грубо острить. В момент, когда по чистейшей случайности ты сумел, так сказать, урвать первый, неловкий поцелуй! Как не совестно! И кроме того, восемьдесят лет тому назад не было в Ираке никакого национального парка». «Это так, — сказал Ван. — И гусениц на том дереве в вашем саду не было». «Так, мой сладкий, до личинок не падкий!» К тому времени естественное развитие событий уже стало историей развития болезни.)

Оба вели дневники. Вскоре после этой прелюдии взаимопознания произошел один забавный случай. Направляясь к дому Кролика с коробочкой появившихся из личинок и усыпленных хлороформом бабочек и уже проходя через сад, Ада внезапно остановилась и выругалась («Черт!»). В этот самый момент и Ван, направлявшийся в противоположную сторону с намерением немного пострелять в расположенном неподалеку павильоне (где был и кегельбан, и всякие прочие разности, к которым частенько прибегали на досуге прочие Вины), точно так же резко, как вкопанный, остановился. И тут по странному совпадению оба кинулись бегом в дом прятать свои дневники, так как каждому взбрело в голову, будто дневник оставлен раскрытым у каждого в комнате. Ада, опасавшаяся любопытных глаз Люсетт и Бланш (гувернантка, будучи патологически ненаблюдательна, никакой угрозы не представляла), обнаружила, что волновалась напрасно: альбомчик с последней записью оказался ею спрятан. Ван же, подозревавший, что Ада не прочь «пошпионить», обнаружил в своей комнате Бланш, делавшую вид, будто заправляет уже заправленную постель, при том, что неспрятанный дневник его лежал рядом на тумбочке. Легонько шлепнув ее по заду, Ван прибрал затем книжечку в шагреневом переплете в безопасное место. Потом Ван с Адой встретились в коридоре и вполне могли бы обменяться поцелуем на ранней стадии развития этого романа в истории литературы. Что могло бы стать естественным продолжением того, что случилось на дереве шаттэль. Вместо этого каждый направился в свою сторону, — а Бланш, думаю я, в слезах удалилась к себе в спаленку.

16

Их первым буйным, неистовым ласкам предшествовал период какого-то странного лукавства, какой-то съежившейся затаенности. В роли неявного преступника выступал Ван, однако ее пассивное приятие поступка нашего бедного мальчика, казалось бы, служит поощрением этого шага при всей его чудовищной непристойности. Через пару недель оба с насмешливой снисходительностью будут вспоминать этот период ухаживания; однако в ту пору явная трусость Вана и Аду ставила в тупик, и причиняла мучения ему самому — главным образом потому, что он отлично видел, что ее это ставит в тупик.

Хотя Вану ни разу не пришлось заметить ничего даже близко напоминавшего возмущение девственного начала в Аде — девочке отнюдь не склонной быстро пугаться и не чрезмерно брезгливой («Je raffole de tout ce qui rampe»), его страх основывался на двух-трех кошмарных видениях, в которых он рисовал себе ярко, во всяком случае, вполне достоверно, как она, отвергнув его страсть, с диким взором отшатывается, призывая на помощь гувернантку или мать, а то и какого-нибудь верзилу лакея (в действительности не существующего, но в мечтах Вана убиваемого — поражаемого, точно лезвием, острыми костяшками пальцев, прорезаемого, точно кровавый окорок), после чего становилось ясно, что Ван будет из Ардиса изгнан…