Камил Икрамов - Скворечник, в котором не жили скворцы

• Название: Скворечник, в котором не жили скворцы
• Автор: Камил Икрамов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- А чего ему говорить... Он зазнался.

Мы разошлись по домам.

Я лег на кровать и открыл "Виконта де Бражелона".

Тетя Лида сидела за своим столом и проверяла аспирантские тетрадки.

Тарелка репродуктора передавала сводку Информбюро, а потом артист Дмитрий Николаевич Орлов стал читать рассказ Лескова о Левше. Этот рассказ теперь передавали чуть не каждый день, и тетка каждый раз включала радио на полную мощность. Ей радио никогда не мешало. А мне всегда мешало. Я же не Юлий Цезарь, чтобы одновременно читать и слушать.

Между прочим, моя тетя Лида была точно как Юлий Цезарь. Проверяет тетрадки, слушает радио и разговаривает.

- Что-то Андрей Глебович не был вчера в бомбоубежище... Это правда, что он пошел работать на завод?

- Да, - отвечаю я покороче. - Он эту неделю в ночную.

- На какой же завод он пошел работать? - спрашивает тетка.

- Арматурный, - отвечаю я.

- Что же он там делает? Утюги?

Дались ей эти утюги...

- Это теперь секретный военный завод, - говорю я, чтобы защитить Андрея Глебовича от вечных нападок тети Лиды.

- Какой же он секретный?! - усмехается тетя Лида. - Там же водопроводные краны делают.

- Это раньше, - говорю я. - А теперь каждый знает, что там делают минометы.

Про этот маленький заводик действительно все в нашем переулке знают, потому что многие там работают. А вот про завод, где Гаврилов работает, никто ничего не знает.

- Если это теперь секретный завод, зачем же ты болтаешь? - спрашивает тетка. - Болтун - находка для шпиона.

- А зачем ты спрашиваешь? - злюсь я и захлопываю "Виконта де Бражелона".

Артист Орлов читает про то, как тульские мастера подковывали английскую блоху и на каждой подковке свое имя написали, да так мелко, что только в пятимиллионный мелкоскоп эти надписи прочитать возможно. Сам же Левша для этих подковок гвозди ковал. Эти гвоздики ни в какой мелкоскоп не видать. Тетя Лида всегда в этом месте смеялась. И мне это нравилось. Тут я вспомнил, что как раз про это место спорил с Андреем Глебовичем на даче. Он говорил:

"Рассказ прекрасный, но тебе следует понять суть. Идея усовершенствования блохи технически нецелесообразна. Ведь самое пикантное в том, что раньше блоха прыгала, а в результате усовершенствования прыгать перестала. И вообще рассказ скорее грустный, чем веселый".

Тогда на даче меня это рассуждение просто удивило. Теперь я подумал, что у Андрея Глебовича бабушка - немка и потому он так рассуждает.

- Тетя Лида, - спросил я, - как понимать пословицу: "Что русскому здорово, то немцу смерть"?

- Это надо понимать так, Фридрих, что у русских, с одной стороны, и у немцев, с другой стороны, разные привычки и склонности, иногда прямо противоположные.

Тетя Лида умела объяснить все. И все ее объяснения получались скучными. За последнее время она научилась не называть меня по имени, а уж если приходилось, то говорила "Фридрих". И на том спасибо.

Вечер наступал медленно. Читать мешало радио. А будет ли сегодня воздушная тревога, еще неизвестно. Тревоги были тогда не каждый день. Я надел курточку и пошел гулять.

Возле подъезда стояло несколько взрослых. Они горячо спорили, стоит эвакуироваться или не стоит. Они спорили об этом с июня и никак не могли прийти к единому мнению. Все упиралось в вопрос, когда кончится война через полгода или через год. Были в нашем доме люди, намекавшие, что война может продлиться больше года. Понятно, что на таких людей все смотрели с презрением.

Сегодня у парадного оказались самые заядлые спорщики.

- Не больше трех месяцев, максимум полгода, - говорила Василиса Акимовна Одинцова, женщина солидная, носившая полувоенную форму и значок "Готов к санитарной обороне СССР". В нашем доме Одинцова командовала санитарным звеном и звеном охраны порядка.

- Дура ты, дура, - по-свойски говорил ей сапожник Кобешкин. Они были земляки. Кроме того, Кобешкин успел выпить и оттого чувствовал себя умнее других. - Ты посчитай, сколько километров нам до Берлина переть. С другой стороны, мы их не попрем, пока всех сил не соберем. Вот и посчитай, сколько верст от Байкала до Москвы, а потом от Москвы до Берлина, потом раздели на сорок.

- Почему на сорок? - спросила Матишина.

- Потому что русская пехота более сорока верст в день никак не может.

Я хотел сказать, что пехоту теперь возят на грузовиках и на танках, но не стал вмешиваться.

- Они Смоленск взяли, - вздохнула тетя Катя, Шуркина мать. Она была из Смоленска и говорила только про это.

- Французы тоже Смоленск брали, - сказала Доротея Макаровна. - А чем кончилось?

Чем кончилось с французами, знали все. Но тетя Катя перекрестилась.

Поглядев на нее, перекрестилась Матишина.

- Вова прислал письмо, - сказала она, - что скоро приедет и увезет меня на восток. А это значит, что война может затянуться. Если бы пять месяцев, не было резона уезжать.

- Покидать Москву сейчас, когда каждый человек нужен для противовоздушной обороны, могут только малодушные и паникеры, - внятно произнесла Одинцова. - Другое дело с предприятиями. Тут уж стратегия и тактика.

В это время в нашем переулке появилась шикарная длинная машина, светло-бежевый "ЗИС-101". Такие шикарные машины в наш переулок заезжали редко, чаще всего - развернуться. Они для переулков не приспособлены. Но этот светло-бежевый "ЗИС-101" я знал: до войны на нем приезжала жена директора завода, которая шила пальто у Сережкиного отца.

"ЗИС" остановился недалеко от нашего парадного, и оттуда вылез слесарь Гаврилов в рабочем комбинезоне и небритый, может, дней пять или семь. Какой-то человек в шляпе и в очках высунулся из машины и сказал Гаврилову, вроде как подлизываясь:

- Вы отдохните, хорошо отдохните, Егор Алексеевич, а завтра за вами Витя подъедет. До свидания...

- Да ладно, - ответил Гаврилов, - чего его гонять? Вы лучше к завтрему алмазные резцы обеспечьте.

- Да хоть бриллианты, - устало улыбнулся человек в очках и в шляпе.

- Бриллианты пока не нужны, а без резцов я...

- Обязательно, обязательно, - серьезно сказал человек в очках и в шляпе, придерживая дверцу.

- До свидания, - простился с ним Гаврилов. - Вы не волнуйтесь, Евгений Валентинович, все будет к сроку.

Машина отъехала, и Гаврилов подошел к нам.

По-моему, мы все стояли разинув рты и смотрели, как в нашем узком переулке разворачивается длинный светло-бежевый "ЗИС-101".

Что я знал про Гаврилова? Ну, во-первых, что у него пять дочерей. С Зойкой, самой старшей, я учился в одном классе. Каждое лето жена Гаврилова со всеми детьми уезжала в деревню. К первому сентября они возвращались. Уехали они и на это лето. Еще я знал, что Егор Алексеевич Гаврилов и Сережкин отец, Степан Иванович Байков, из одной деревни и что это Гаврилов помог устроить Сережку на завод учеником.

- Товарищ Гаврилов, - с особым почтением, какое я замечал чаще всего у людей выпивших, сказал Кобешкин, - ваши сапожки готовы, можете забирать.

- Спасибо, Павел Иванович, потом как-нибудь, очень спать хочется.

- Конечно, на кой ляд вам сапоги, вы теперь только в наркомовских машинах ездите, - неожиданно обиделся сапожник. - Вам теперь всю зиму в тапочках можно ходить.

Одинцова загородила Кобешкина своей широкой спиной и спросила:

- Гаврилов, скажи-ка нам, пожалуйста, когда кончится война?

- Через четыре месяца кончится? Но ведь не более года? Не более? - с надеждой спросила Доротея Макаровна.

- Это было бы кошмарно... - сказала мать Вовки Ишина.

Приди Гаврилов пешком, его бы так не допрашивали. Но он приехал в шикарной машине и говорил с человеком в шляпе об алмазах и бриллиантах.

Я тоже внимательно смотрел на Гаврилова и ждал, что он скажет. А он поморгал, как человек, который только что проснулся и еще хочет спать, и переспросил:

- Вы про что?

- Про войну. Каков ваш прогноз? - сказала мать Вовки Ишина.

Гавриловы жили как раз над ней. Это между их окнами висел скворечник, приколоченный к ноге женщины с прямым носом. Я когда-то думал, что это Гаврилов прибил скворечник, и спросил об этом Зойку. Мы тогда еще во втором классе учились. Зойка сказала, что скворечник у них общий, напополам с Ишиным. Но ей в то время верить было нельзя. Она до четвертого класса все время врала. Потом я забыл про этот скворечник, потому что в нем все равно никто не жил.

- Наша дискуссия носит принципиальный характер, Егор Алексеевич, добавила мать Вовки Ишина. - Немцы сами сбросят Гитлера, потому что народ Гёте и Вагнера, Бетховена...

- Я с ней каждый день спорю! - зло посмотрев на Барыню, перебила Одинцова. - Она говорит: может, год.

- Ну-ну, спорьте, дискутируйте, - сказал Гаврилов и шагнул в глубь парадного.

- Егор Алексеевич, - с мольбой произнесла тетя Катя, - ты уж скажи нам. У меня мать с сестрой в Смоленске остались.

Гаврилов задержался в подъезде и, повернув к нам свое заросшее щетиной лицо, сказал:

- Бросьте вы ерундой заниматься: год, полгода... Года два, если не три!