Энтони Бёрджес - Враг под покрывалом

• Название: Враг под покрывалом
• Автор: Энтони Бёрджес
• Издательство: ЗАО Центрполиграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-9524-0057-4

Крушение британского колониального режима в Малайе меняет судьбы четырех белых мужчин, которые не в силах изменить неумолимый ход событий. Крупный чиновник Тол бот утешается неумеренной страстью к еде. Виктор Краббе поглощен чувством вины перед погибшей первой женой и не замечает, как теряет вторую. Юрист Хардман вынужден принять ислам и жениться на богатой вдове-малайке. А священник Лафорг мечтает обратить китайцев в католическую веру.

О предыстории судеб англичан Виктора и Фенеллы Краббе рассказано в романе «Время Тигра».

---

Слабо заморосил дождик с темного морского неба. Сыграем в шахматы с султаном. Старик оценит, бедная драная кукла тряпичная. Абап проследовал в султанское крыло. Войдя, увидел в открытом кабинете адъютанта мусульманский календарь. Луна уже скоро начнет расти, так что лучше, наверное, не отбирать жен и имущество во время благочестивого воздержания. Направить сегодня же официальный запрос насчет «абеляра», а за златовласой женой послать «бьюик».

Султан в спортивных шортах и в старом саронге сидел в одиночестве, грызя ногти. Ухмыльнулся гостю.

– Что нового, туан-ку! Хорошие новости? – сказал Абап.

– Хорошие новости.

– Хотите в шахматы сыграть?

– Можно.

Расставили фигуры на огромной доске – слоны, хаджи, кони, первый министр возвышается над слабосильным раджой. Играли под бивший в окна дождь, стучавшие пишущие машинки, доносившиеся с кухонь песни; Абан играл плохо. И не удивился проигрышу – все как-то символично. Султан триумфально оскалился, поставил своего второго слона рядом с первым, отрезав отступление радже Абана.

– Шах и мат.

– Да. Король умер.

– Почему плохо играешь сегодня?

– Не знаю. Будет время научиться. Много времени.

10

– Скажи, – сказал Краббе, – я, по-твоему, толстый?

Москиты нынче сильно кусались – весь вечер приходилось шлепать по коленкам, – в стаканах с виски плавали крылышки летучих муравьев.

Хардман светлыми глазами внимательно исследовал линию подбородка и талию.

– В точном смысле не толстый. Я бы сказал, слегка набрал вес после приезда сюда. Конечно, в университете ты был, я бы сказал, аскетичного типа – острый подбородок и впалый живот. Что ж, никто не молодеет. Втянуть можешь?

– О да. Запросто.

– М-м-м.

Фенелла легла рано, капризничала, была не в форме. Все говорят, здешний климат не для белой женщины.

– Откуда внезапное беспокойство насчет ожирения? – полюбопытствовал Хардман.

– Да просто что-то Фенелла заметила. Говорит, будто я думаю лишь о своем жирном брюхе, о ней ни черта не забочусь, превращаюсь в свиноподобного и толстокожего хама. Ну, ты мужчина женатый, знаешь подобные вещи.

– Я такого от Нормы не слышу. Так мне кажется, по крайней мере. Иногда она слишком быстро для меня говорит.

– Еще виски?

– Спасибо.

В кампонге били барабаны, на свадьбе или на похоронах. На кухне А-Винь перемывал многочисленные тарелки, распевал бесконечную однозвучную песню. Трехсложно стрекотали цикады – тикити-тикити; большой жук неуклюже шумно бился в стену.

– Ты действительно не возражаешь, что я пригласил сюда Жоржа?

– Очень рад. Впрочем, боюсь, мой французский уж не тот, что прежде.

– Не разжирел.

– Нет. – Краббе выпил на мгновение мрачно задумался и сообщил: – У нас небольшие проблемы. Она явно поступила дьявольски глупо, согласившись на ленч в Истане. Я ее не пустил. И по-моему, правильно сделал.

– О да, ты сделал правильно.

– А она потом говорит, у нее никаких развлечений, торчит тут без дела среди немытых крестьян.

– Они очень чистые.

– Так я ей и сказал. Как бы там ни было, тогда она меня начала обвинять, мол, я шляюсь с женщинами, пока она обязана послушно сидеть дома без всяких развлечений.

– Почему во множественном числе?

– Что во множественном? А. Кое-что было в Куала-Ханту. С тех пор я – образец супружеской верности.

– Угу, – усмехнулся Хардман. – Я заметил.

– Слушай, меня слегка беспокоит этот самый Абан. Прислал за ней к ленчу машину, которую я с чертовским трудом отправил обратно. Мем, говорю, поехать не может, у нее лихорадка. Очень странно, что она сегодня из-за этого разозлилась.

– Ох уж эти мушки песчаные. И тут у тебя безусловно добрый выводок москитов. – Хардман шлепнул себя по шее. – Еще одним меньше.

– Никак не мог заставить шофера уехать. Так целый день и стоял бы, не дай я ему пять долларов. А он вручил мне вот это.

Хардман открыл большой конверт с гербом и медленно про себя перевел:

«С приветом от Абана, Грозы неверных, Целителя недужных, Утешителя оскорбленных, Казначея бедных, Надежды слабых и пр., и пр.

Абан с милостивой благосклонностью извещает о желании включить в свою коллекцию ваш автомобиль, известный как чудо и гордость западного мира. За него будет выдано справедливое вознаграждение. Будьте добры доставить машину при первой возможности вместе с соответствующими документами, необходимыми для официального оформления передачи права собственности, согласно действующим предписаниям.

Истана, Кенчинг,

12-го дня месяца Шабан, в год Хиджры 1374-й».

– Чего им от нас надо? – сказал Краббе. – Заставляют работать до смерти и вдобавок требуют наших жен и имущества. Что говорит закон?

– Насчет ленча с твоей женой? Дело исключительно твое, конечно. Или ее. Она, разумеется, знает, что произойдет?

– Я ей объяснил. Но все женщины утверждают, будто сами могут за себя постоять. Говорит, у него глаза хорошие, он ничего плохого не сделает.

– Да. Относительно машины дело опять же твое. Он просто тебе предлагает продать ему машину.

– Нет. Он мне приказывает ее продать. И ничего не сказано о реальной цене.

– Сказано «справедливое вознаграждение». Это предположительно означает цену, которую дал бы тебе за нее любой авторитетный гараж. Денег, конечно, придется обождать.

– Долго?

– Бесконечно.

– А если я откажусь продавать?

– Найдут какой-нибудь предлог и выдворят из штата.

– Ясно. – Оба выпили виски. Насекомые под грубый бас барабанов весело, индифферентно занимались своими делами. А-Винь расставил последние тарелки и с песней пошел в собственные загадочные покои. На веранду взобрался старик малаец, приветствовал Краббе беззубым приветствием:

– Табек! – потом скорчился в темном углу, жуя твердыми деснами кусок сиреха.

– Жизнь, – сказал Краббе, – мягко говоря, тяжелая.

– О да.

– И ничего нельзя сделать?

– Не позволяй ему застать твою жену одну. Он воспользуется правом сеньора, не церемонясь, как орангутанг.

– Значит, надеть на нее паранджу?

– В каком-то смысле да. Разумеется, если бы она приняла ислам, была бы в безопасности. Абан глубоко религиозен.

– Тогда и я должен стать мусульманином?

– Совершенно верно. Ты при этом вообще окажешься в гораздо более выгодном положении. Станешь членом семьи.

– Тебе нравится быть членом семьи?

– Что касается машины, я бы просто потянул резину. Вежливо ответь на письмо, сообщи, что с радостью продашь, только надо сначала кое-что поправить, ибо ты не желаешь передавать ее в состоянии, неподобающем его высокому положению и известной репутации великого знатока. И всякое такое.

– Долго можно будет тянуть?

– До перевода на другое место.

– Но не могу я просить перевода, проработав всего пару месяцев.

– Кто говорит насчет просьбы?

– Ты что-нибудь слышал?

На улице заскрипели колеса велорикши, потом по ступеням веранды поднялся отец Лафорг, многословно извиняясь за опоздание. Скрипучий мотор французского языка Краббе медленно разогревался, пока Хардман захлебывался в потоке легко приходивших на ум идиом.

– Виски, mon pére?[42]

– Блягодарю.

– Как дела, Жорж?

– Неплохо. Покончил с Ван Чунем. Любопытно сравнить с Хань Феем. Тут еще много материала для изучения.

– А приход?

– Живет. Кажется, мсье, в вашей школе работает мой старый прихожанин. По имени Махалингам. Я его потерял, когда он женился па малайской девушке. Он был равнодушным католиком. Может быть, стал теперь равнодушным мусульманином.

– Je ne sais pas. Il est malade.[43]

– Да? – Отец Лафорг не слишком интересовался: Махалингам больше не числился среди его пациентов.

Беседа не складывалась. Отец Лафорг пытался говорить по-английски, Краббе пытался говорить по-французски, затронув тему контроля над рождаемостью и его необходимости на перенаселенном Востоке.

– Сайя ингат, я хочу сказать, je pense qu'il faut l'introduire…[44]

– Церковь не говорит о'кей. Бог не говорит о'кей. – Но отец Лафорг не слишком интересовался. Хардман тоже; им столько надо было сказать друг другу. Религия как бы захлопнула дверь между ними. Краббе велел подать еще льда. Отец Лафорг с энтузиазмом приветствовал присеменившего А-Виня – кривоногую мумию, одни морщины и жилы, – словами, звучавшими для Краббе на манер виброфона. А-Винь ответил радостной старческой безумной песней. Отец Лафорг обрадовался.

– Очень, очень близок его диалект моей старой провинции. – И вовсю зачирикал; А-Винь живо слушал, ладонью придерживая глухое ухо, понимая наполовину, щебетал в ответ. – Ничего, – спросил отец Лафорг, – если я предложу ему сесть?

– Ну…

– Это может внушить ему ложное представление о своем статусе, – пояснил Хардман.

– Понятно. Англичане очень щепетильны в подобных вопросах. Нельзя ли нам отправиться к нему па кухню, там чуточку поговорить? – Отец Лафорг обнял А-Виня за плечи и радостно ушел, оставив свой стакан, полный виски с водой, летучим муравьям.