Алексей Игнатьев - Пятьдесят лет в строю

• Название: Пятьдесят лет в строю
• Автор: Алексей Игнатьев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Неужели в России есть вино? - расспрашивали они.

- Как же, как же! - ответила проснувшаяся Наташа.- И не хуже вашего. Посмотрите, мы и варенье везем. Сколько следует за него пошлины? А вот и яблоки - коричневые, вот и крымские. Попробуйте, таких у вас нет!

Тогда и я в свою очередь решил использовать необычно вежливое отношение таможенников и без обиняков поставить вопрос о том запретном товаре, каким являлся во Франции табак. Но и он их не смутил, хотя папиросами были забиты все мои карманы.

- Курите на здоровье и вашу родину поминайте. Ах, если бы вы только знали, какого вздора наслушались мы про вашу страну! - заявили таможенники, покидая нас.

Большевики давно перестали устрашать простых людей во Франции.

Глубоко скрытую симпатию к советским людям проявляло в ту пору большинство мелких служащих. Экономический кризис 1930 года и непрерывный рост цен на продовольствие заставляли все чаще обездоленных судьбой обращать свои взоры к Стране Советов, в которой день ото дня непрерывно возрастало благосостояние народа.

Я уже привык, что не только на пассажиров с номерами "Юманите" в руках, но и на контролеров, проверявших железнодорожные билеты при ежедневных моих поездках из Сен-Жермена в Париж, можно было рассчитывать как на верных друзей нашей Советской Родины. Тайный пароль у меня с ними был простой: простригая билеты, они всегда проходили мимо меня, не требуя билета.

"Мы вас знаем, вы - с нами",- как бы безгласно подтверждали генералу с розеткой Почетного легиона в петлице эти железнодорожники - члены самой крепкой в ту пору профсоюзной организации.

Подобные знаки внимания со стороны "малых сих" поднимали дух, позволяли смотреть поверх непрекращавшейся травли.

Попробуешь, бывало, взять у вокзала такси, а получаешь дерзкий ответ на русском языке: "Такого-то и растакого-то русские шофера не возят!" Раскроешь эмигрантскую газету и прочтешь статью, посвященную нашему возвращению из Москвы. "Странная болезнь Игнатьева" - озаглавлена она. "Когда один из лечащих врачей высказал предположение об отравлении, Игнатьев ухватился за эту" версию и считает, что в Москве было ему подсыпано в пищу толченое стекло. Он убежден, что дни его сочтены".

И в это море клеветы на Советский Союз было брошено слово правды. Вскоре после нашего возвращения в газетных киосках появился номер журнала "Вю" с богатым репортажем и фотоиллюстрациями нашего строительства и серией статей участников поездки. Этот журнал произвел в Париже большую сенсацию. Номер трижды перепечатывался, распространялся по всем провинциям и колониям Франции и за границей. Такова была жажда простых людей знать правду о СССР.

На родине я ощутил себя в едином строю с твердо ставшим на путь социализма советским народом. Смешно и вместе с тем постыдно бывало мне слушать подлую ложь о Советской России людей бывшего "привилегированного" класса, покинувших родину навеки и ставших ее предателями.

* * *

В каких бы странах я ни бывал, с кем бы ни встречался, я никогда не терял ощущения родной земли под ногами, а уж теперь, по возвращении из России, мне в Париже стало невтерпеж.

Лицо города представляют не одни ведь только здания, но и люди, их населяющие, и вот люди, с которыми я только что мельком, на протяжении всего нескольких недель, встречался в Москве, стали мне более родными, чем парижские друзья, с которыми я прожил уже более двадцати лет, но с которыми мне не о чем было больше говорить.

Многие из них сами, впрочем, первыми закрыли перед нами двери, и я помню, сколь мы были удивлены, получив как-то приглашение на обед от бывшего редактора литературного отдела газеты "Фигаро" Глазера.

- Это дружеский обед - парадно не одеваются! (то есть во фраки или смокинги),- предупреждал по телефону хозяин, интересуясь увидеть русского человека, бывшего царского офицера, вернувшегося из России "во здравии и благоденствии".

Квартира Глазера находилась в самом аристократическом квартале неподалеку от Елисейских полей, но она, как бы следуя примеру своих хозяев, полиняла. Не тронулись с места ни банальные современные кресла стиля "под Людовика XIV", ни традиционные створчатые стеклянные двери, отделявшие салон от столовой, но и обивка кресел, и роскошные шелковые занавесы повыцвели, а двери уже давно не сдвигались. Ни пальм, ни растений в угловых вазонах уже не было, и только несколько брошенных на обеденный стол невзрачных цветков напоминали о поздней осени и о любимых когда-то хозяйкой этого дома красивых орхидеях.

Со стены из старинной овальной рамы глядела на нас прелестная брюнетка, в которой уже с трудом можно было узнать хозяйку.

- Как хорош этот Фламмэнг! Вы как живая! Настоящая фарфоровая куколка! рассыпалась в комплиментах одна из гостей, еще более разоренная, как я уже знал, чем хозяйка.

- Вы же должны его помнить! - обратилась она ко мне.- Фламмэнг в молодости ездил в Россию и написал прекрасный портрет вашей вдовствующей императрицы.

- Как же, как же. В красном платье. Он стоял у нас в офицерской столовой. Но с тех пор слава, а еще больше деньги - нажива, погубили, как и многих других, искусство этого большого мастера. Он, правда, разбогател, но все женщины на его портретах одинаково красивы и, увы, одинаково банальны.

- Мне всегда говорили, что таланты у всех великих художников и писателей проявлялись в дни их бедности.

- Это большое утешение,- съязвила уже совсем не по моде одетая одна из переживших свою славу популярных артисток.

- Ну, на войне,- продолжал я,- Фламмэнг искупил свои грехи перед искусством. Он показал себя настоящим патриотом, и я был немало поражен встретить старика за работой в окопах под Реймсом.

- Но ты, мой друг, не заметил,- возразил хозяин,- что он, увы, "потерял" руку, а это все равно, что журналисту потерять перо. Молодой художник Скотт и тот его забил.

И разговор продолжал вращаться вокруг теней прошлого, подобных писателю Полю Бурже или драматургу Бернштейну, давно оторвавшихся от жизни, шагавшей уже по новым и неведомым им путям.

- Да, вот вспоминаешь былое, и горько становится думать, сколько друзей теряешь. Вот ты, Алексей,- обратился Глазер ко мне, так что все обедавшие смолкли,- мы все считали тебя другом Франции, ну а теперь оказалось, что ты вовсе не друг!

И, демонстративно повернувшись ко мне, он стал ждать моего ответа.

- Это неверно, мой милый, не я изменил Франции, а она мне изменила. Я увлекался ею, как увлекаются красивой, полной тонкого остроумия женщиной, и я не виноват в том, что она отвернулась от меня и пошла с врагами моей родины или, что то же,- с моими злейшими личными врагами. Теперешние правители Франции перестали считаться с собственным трудовым народом, который для меня дорог и для которого дорога моя родина.

И во время этой горячей реплики я заметил побагровевшее от возмущения лицо какого-то седеющего элегантного господина в модном смокинге с большой розеткой Почетного легиона в петлице.

"Враг! - решил я про себя.- Наверно, фашист какой-нибудь!"

Но не успел я смолкнуть, как почтенный джентльмен, нарушая всякий этикет, стал стучать ножом по стакану, просить у хозяина :лова.

- Ты ошибаешься,- обратился он к Глазеру,- генерал был слишком к нам снисходителен и не сказал поэтому и четверти того, что он про нас думает. Франция! Да в какой же стране научные лаборатории могут стоять без работников, а госпитали уже веками не ремонтироваться и не отвечать самым скромным медицинским требованиям? А мог ли ты себе представить в прежнее время в Париже студентов, освистывающих почтенных профессоров, чересчур, по их мнению, требовательных! Что можно думать, я спрашиваю тебя, в стране, где царит невежество и процветает разврат?! Что же может думать генерал, вернувшись из свой страны, где процветает социальный прогресс во всех, решительно во всех, областях науки и знания?! Я спрашиваю тебя...

- Да кто же это такой? - улучив минуту, шепотком спросил я свою соседку по столу.

- Это наш знаменитый хирург профессор Женневе,- тоже тихонько ответила она.

- Ну, о социальном прогрессе во всех областях знания в России еще говорить трудновато, и Алексей не станет это оспаривать,- не унимался Глазер.

- Напротив,- поддержал я профессора.- Самое значительное из достижений нашего нового строя - это сам человек! Новые понятия вызвали в нем - и это самое главное - новое мышление. Каждый советский человек мыслит по-новому. В этом и заключается истинный успех. Ведь для того чтобы строить и созидать, нужен прежде всего энтузиазм, а создается он сознательным отношением к труду, и потому наш советский человек способен преодолеть любые трудности и достичь под руководством большевистской партии побед на любом фронте.

Надышавшись советским воздухом и протирая сам себе не раз глаза при виде всего того нового и великого, что свершилось на моей родине, я особенно был счастлив вернуться во Францию уже не частным лицом, а официальным представителем наших торговых интересов - представителем Всесоюзной торговой палаты, имеющим право говорить во весь голос. И мне посчастливилось.