Рээт Куду - Свобода и любовь. Эстонские вариации

• Название: Свобода и любовь. Эстонские вариации
• Автор: Рээт Куду
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002

Рээт КУДУ — родилась в Тарту, окончила факультет эстонской филологии и журналистики Тартусского Государственного университета. Автор ряда книг сказок, новел и пьес, а также многих литературно-критических статей. Ее сказки изданы на болгарском, русском и литовском языках, новеллы — на русском, немецком и французском. Живет в Таллинне.

---

Разумеется, мои родители тоже избегали ездить поездом, хотя он курсировал между нашим городком и столицей в очень удобные часы. Мать уверяла, что после дальней поездки в поезде она чувствует себя словно побывавшей в цыганском таборе. Поезд считался непременным признаком оккупации. Все подозреваемые в угнетении малого народа ездят поездами. Отец не жаловался, но его замечания о пассажирах поездов дальнего следования были еще более меткими и обидными.

Как же мне было признаться, что ночные скорые поезда стали моим домом? Мне, представительнице малого народа, которой полагалось брезгливо избегать таких поездов как неуместных на моей крохотной родине. Я молчала, боясь, что знакомые осудят. Богатые эстонцы-нувориши летали самолетами. В Америку, на Канары: туда, где теплые волны ласково лижут песок… Те, кто победнее, паромами отправлялись в Швецию и Финляндию. Поезда были осуждены общественным мнением как бесполезные и неэстетичные. О замызганных вокзалах пытались забыть, словно в Эстонии их и не было.

Я узнала поезда как следует, когда изворотливые эстонские карьеристы давно их позабыли. В столь недалеком советском прошлом услужливые чиновники за ночь доезжали до Москвы, этого средоточия карьерных вожделений. А за другую ночь — срочно — домой. Они, эстонцы по своей сути, уже тогда не могли ночевать в столице ненавистной империи и не умели найти там друзей. Но это не было причиной не ездить, так как только такие поездки помогали удерживаться на вершине служебной лестницы и наслаждаться привилегиями. Люди этого типа предельно искренни. Сейчас они ненавидят русских больше, чем кто-либо — со всем накалом страсти. Они сами себе никогда не признаются, что причина ненависти — не оккупация, которой они сами своими поездками в Москву усердно способствовали. Когда-нибудь они точно так же станут ненавидеть финнов и шведов, а пока что с улыбкой сносят от них все унижения. Богатый и властный всегда сумеет унизить корыстолюбивого выскочку. Выскочку, который ради карьеры готов проглотить все что угодно. Однако тот, кого по-дружески унижают, лелеет в душе месть — сказочную и недостижимую, в вожделенный час, когда колесо истории повернется самым невообразимым образом и поменяет местами унижающих и унижаемых. К сожалению, эти поворотные пункты превращают в хищников не только подлых и низких; в такой миг ломаются зачастую и благородные души. Даже самые лучшие внезапно заражаются коварством — во имя некоей невнятной новой цели, которая уже не раз являла себя на протяжении столетий и никакой новизны в себе не несет.

Некогда любимый поезд карьеристов теперь уступлен отверженным — тем, кто не сумел рассортировать друзей, исходя из принципа корысти и национальной чистоты. Сегодняшний ночной вагон лицемерие и фальшь ненавидит. Теперь карьеристы не населяют купе, пропитывая их своим духом. Позже, в Берлине, меня поразило, насколько образ мышления восточных немцев схож с эстонским. Не зря остзейские бароны столько веков формировали своих крепостных по собственному образу и подобию. Поляки не забыли живших в России друзей, а преуспевающие восточные немцы навещать “друзей” прекратили. Лицемерие и простодушие глубоко связаны между собой — немцы все же называли “друзьями” людей, которые им теперь ничуть не были нужны, коль скоро их нельзя использовать как орудие коммунистической карьеры.

Может, и я, останься я в родном городке, научилась бы скрывать от себя самой еще более утонченное лицемерие новой жизни, где иноязычных почти что и не попадалось. В Таллинне же меня повсюду окружали не говорящие по-нашему люди без родины. Они не ассимилируются, не уступят — их слишком много. Даже четверти населения было бы много, или трети, но их больше. И поэтому эстонцы, отторгая их, не могли заставить их выучиться эстонскому; напротив, эти люди старались всячески принизить государственный язык, утешая себя тем, что нужны-то как раз русский и английский…

В поезде Таллинн — Москва я находила не столько гигантов бизнеса, сколько товарищей по судьбе, чьи супруги или возлюбленные жили во враждующих городах. В двух столицах — нового карликового государства и бывшей гигантской империи. Каждая старалась быть как можно столичнее, несмотря на обидные щелчки по носу, получаемые от истории. Таллиннцы издевались над не утихающими претензиями москвичей и — в противовес прежним величальным песням — описывали в путевых заметках столицу России как самый омерзительный, загаженный, нищий, разоренный и преступный город на свете. Москвичи были поражены бунтом прежде любезных, покорных, услужливых, лакействующих и угодливых поданных. Презрение карликовой нации не могло ранить гигантскую империю, ведь не ранит же мамонта укус комара. И все же русские чувствовали себя задетыми, обведенными вокруг пальца, униженными. Прежнюю покорность раба они принимали за верность. Лесть — за признания в любви.

В поезде, который раз от раза становился все грязнее, помимо молодых русскоязычных дельцов встречались лишь те, кто не в силах был на алтарь отечества возложить своих любимых. Слишком искренние, слишком подлинные — даже для себя самих. Те, кто не смог принести страшную жертву клочку земли от Чудского озера до Финского залива.

— Любовь — всегда иллюзия, — горько улыбалась мне очередная сирота любви. — Я эстонка, родом из Выру. Мой муж — московский еврей. У него было много друзей среди эстонцев. Теперь оказалось, что они никогда его другом-то и не считали. Но никто же не просил их клясться в любви, никто не уговаривал ездить в Москву! Больно разочаровываться в целом народе — это почти то же самое, что разочароваться во всем человечестве. Почему вражду к русским эстонцы считают необходимой частью своего патриотизма? Как схоже выражается патриотизм разных наций! И как часто в истории мера его определялась мерой антисемитизма! Хотя сама по себе любовь к родному дому — одно из лучших человеческих чувств. Но ведь самым лучшим прикрывают и самое дурное…

Попутчица исповедуется мне, и слезы льются по ее лицу.

Остановившимся взглядом она следит за мелькающими в окне деревьями и не догадывается утереть слезы. Мне хочется бежать, исчезнуть, попросить прощения, потому что боль моей собеседницы переливается, впитывается в меня — и мне никак от нее не избавиться. В каждом поезде — по крайней мере одна такая история, иногда больше. Я не хочу страдать вместе со случайными попутчиками! У меня своих душевных мук достаточно!

Только в поезде я узнаю, что прекрасно умею слушать. Мне расхваливают внимательность эстонцев, их умение слушать. А мое — особенно. Других эстонцев в вагоне встретишь нечасто. Бизнесмены летают в Россию самолетами, а бедные и неудачливые эстонцы чураются инородцев еще больше, чем их преуспевшие соотечественники. Богатство зарубежных эстонцев, их самодовольные улыбки и зимний загар, приобретенный во Флориде, заставляют свирепеть. Но ненависть обращается не на этих смуглых счастливцев, а на оборванных пришельцев.

Поездом ездят русские мелкие дельцы.

И навеки влюбленные, независимо от национальности.

В своих поездках я узнаю поразительную истину: оказывается, только навеки влюбленные ставят любовь выше национальности и того клочка земли, который принадлежит им по праву рождения. Национальная гордость — одно из проявлений страсти обладания, страсти иметь. У навеки влюбленного страсть целиком обращена к предмету любви, такому человеку не хватает душевных сил заниматься переделом земли.

Навеки влюбленные путешествуют, не думая о границах и о возникновении новых государств. Они словно перелетные птицы, чей полет может прервать только смерть.

И поезд Таллинн — Москва стал на этом пути странствий поездом слез.

Родные тут и там, детство там или тут… Теперь это дорожная любовь, трагичная в любом случае.

Моя любовь — словно блуждающий огонек, — вздыхает попутчица.

Ее супруг, русский интеллигент, не захотел быть оккупантом в Эстонии, хотя родился в Таллинне… В России эта женщина жить не в силах, дочь — тем более… Они уже в разводе, в разных городах, в разных государствах — и все же совершают мучительные поездки друг к другу: блуждающий огонек манит и зовет.

— Ах, как утомительны эти поездки, — жалуется женщина. — И все же любовь — самое ценное, что мы сумели сохранить в этой всеобщей разрухе. Чтобы выжить, я должна была отречься от любви, но без любви мне жизни нет! Есть только тупое прозябание… Как я завидую тем, кто дает брачные объявления в газету или знакомится по объявлению! Любовь пора превратить в потребительский товар, доступный каждому. Чтобы я могла потребовать от комиссии по правам человека новой любви. Потому что если весь эстонский народ объявил себя обманутым оккупантами, то я, эстонка, жертва любви к оккупации…

4. Третье возвращение в прошлое. Париж