Сергей Бабаян - Без возврата (Негерой нашего времени)

• Название: Без возврата (Негерой нашего времени)
• Автор: Сергей Бабаян
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001

---

— Эй!… — негромко, но басовито раздалось откуда-то слева.

Андрей Иванович выпрямился — с банкой в одной руке и ложкой в другой. На соседском балконе, облитый светом окна, стоял обнаженный по пояс мужчина лет пятидесяти пяти — стриженный седеющим ежиком, с массивным угрюмоватым лицом, широкой густоволосой грудью и толстыми как бревна руками.

— Это вы мне?…

— Ты чего грубишь? — устало спросил мужчина.

У Андрея Ивановича неприятно опустело под ложечкой… но уже в следующий миг ощущение это — обнаружившее его слабость и робость, оскорбившее, унизившее его, — всколыхнуло в душе его ярость, поглотившую всякий страх.

— А что вы мне тыкаете? — грубо спросил он. — Я с вами, кажется, водку не пил.

— И не будешь, — спокойно сказал мужчина. — Чего базар-то поднял?

— Тут чявой-то про государство, — мстительно вспомнил Андрей Иванович любимый рассказ Шукшина. — Что вам угодно?

Мужчина вдруг усмехнулся. Эта усмешка — бесконечно уверенного в своей силе и его ничтожестве человека — буквально раздавила Андрея Ивановича. На него навалилась знакомая обессиливающая тоска — вдвойне тягостная оттого, что впервые в жизни, если не считать далекого детства, над ним издевались, ему угрожали (а самый вид этого человека с внешностью кинематографического бандита дышал угрозой) почти что дома, в родных стенах, где он родился и вырос, — даже здесь он был беззащитен… Это чувство беззащитности — или, вернее сказать, незащищенности — порождалось еще и тем, что в последние годы Андрей Иванович, особенно при мысли о возможном физическом насилии над собой, пребывал в уже давно, казалось бы, позабытом им состоянии подросткового одиночества: подобно тому как подросток, которого угрожают избить, редко обращается в милицию — потому что стыдно, потому что взрослый мир для него чужой, — так и Андрей Иванович считал не только бесконечно ниже своего достоинства, но и даже бесчестно со своей стороны в случае опасности обратиться к милиции, — и потому, что, по его убеждению, милиция сама вела себя не лучше бандитов и вообще представляла из себя просто зло, которое за деньги борется с другим злом, и потому, что милиция была частью — и одной из важнейших частей — столь ненавидимого и презираемого им государства… У Андрея Ивановича дрогнули руки; он опустил глаза, хотя глаз мужчины в уже сгустившейся темноте ему не было видно.

— Больше так не делай, накажу, — равнодушно сказал мужчина и щелкнул зажигалкой. Щелчок был мягкий, отрывистый — дорогой зажигалки. Ярко-желтая луковичка огня высветила тяжелую челюсть и каменный выступ скулы. Андрей Иванович вдруг увидел птенца: тот лежал, слегка освещенный люстрой из комнаты, и снизу вверх — доверчиво, показалось Андрею Ивановичу, — смотрел на него… Андрей Иванович поставил банку с водой на отлив подоконника и воткнул в нее ложку — уверенной, твердой рукой. Ложка громко брякнула по обеззвонченному водою стеклу.

— Знаете что, любезный, — сказал Андрей Иванович теперь уже действительно совершенно спокойно — и мужчина, казалось, удивленным движением, повернул к нему свою гранитную голову. — Вы меня не пугайте, я вас, бандитов, не боюсь. Всех не перестреляете, — всплыла вдруг откуда-то из памяти детства героическая фраза — наверное, из книг о гражданской или отечественной войне. Мужчина вытащил изо рта сигарету; рука его двигалась, как рычаг грузоподъемного механизма. Андрей Иванович вдруг вспомнил, как очень давно, еще в студенческие времена, его били двое пьяных, — вспомнил, казалось, даже соленый вкус крови на разбитых губах и обжигающие удары в лицо и голову… Он чуть подвинул ногу и коснулся коробки с птенцом. — Смотрите, как бы вам самому не взлететь на воздух… вместе со своим мерседесом. Я, между прочим, химик, кандидат наук, — сказал он с таким убеждением, что сам себе поверил, — и вдруг вскипел: — Ясно, стареющий красавец-мужчина?! Взлетишь как миленький… что?!

“Если вызовет на улицу — возьму топор и пойду, — обреченно — но не с покорностью, а с решимостью обреченного подумал Андрей Иванович. — И если начнет бить — рубану… рубану, как пень на участке…”

— Коля, Коля, — раздался вдруг женский шепот, — пойдем, он же психический… Пойдем, пойдем…

Мужчина шумно выпустил дым, звучным щелчком отправил окурок в бездну и, тяжко ступая, ушел с балкона. Андрей Иванович закурил. Сразу навалилась усталость, и все происшедшее вдруг исказилось в его сознании, как в кривых зеркалах. “Боже, как глупо, — с тоскою подумал он. — Переругиваться с балкона с каким-то торгашом… причем он сказал две-три фразы, говорил больше я — и что говорил! И соседи, наверное… да что там наверное — конечно же слышали. Угрожал взорвать его вместе с машиной, собирался идти на улицу с топором… боже, какой идиот!…” Взгляд его упал на птенца: тот уже спал как убитый, расплывшись по дну коробки, — торчал только длинный пониклый унылый нос. Андрей Иванович вздохнул, прошел в свою комнату и закрыл за собою дверь.

X

Лариса сидела на кухне, пила чай с печеньем — громко, неприятно хрустя раздражающе-яркой оберткой. В чашку Андрея Ивановича была налита заварка. Из большой комнаты доносился металлический, режущий — отвратительный женский голос: “Сегодня федеральные войска продолжали зачистку сел… — следовали чужеземно, дико звучащие названия сел, — …от окопавшихся в них боевиков. В Ставрополе объявлен набор контрактников…” Зачистка — означало убийство людей, набор контрактников — вербовка наемных убийц. Андрей Иванович скрипнул зубами и быстро прошел в гостиную. Сейчас на экране был главный жрец страны — красный, старый, разряженный, как новогодняя елка, служитель Бога, запретившего убивать: “Российские воины исполняют нелегкий долг…” После него появился звероподобный… “нечеловек”, подумал Андрей Иванович, в камуфляже, с медленным тяжелым лицом, половину которого занимала жующая в такт неторопливым словам нижняя челюсть. “Будем добивать”, — утробно сказала челюсть. Добивать — раскалывать черепа, разрывать на куски, выворачивать внутренности, — люди будут кричать, выть, умирать… “дай Бог, чтобы тебя там добили!!” Андрей Иванович схватил пульт управления и с такой силой утопил красную кнопку, что скрипнула пластмассовая панель. Телевизор умолк и погас. “Заткнись, гадина”, — со злобным удовлетворением подумал Андрей Иванович и вызывающе повернулся к Насте. Настя надула губы, но, увидев его лицо, опустила глаза. Андрей Иванович сразу виновато остыл.

— Хватит смотреть всякую чушь, Настик. Собирайся в школу.

— Я во вторую смену, — тихо сказала Настя.

Андрей Иванович опустил голову.

— Ну… собирайся спать, малыш.

— Ладно.

Андрей Иванович тихо вздохнул — и пошел на кухню.

— С кем ты там разговаривал? — спросила Лариса. И чашку в левой руке, и розетку печенья в правой она держала большим и указательным пальцами, распустив свободные веером, — так, как это делала какая-то раскрашенная дура из телерекламы.

— Как с кем? С Настей.

— Да нет, на балконе.

— А-а… да это соседка, — неохотно начал Андрей Иванович — и вдруг молоком вскипел: — Ты представляешь, тварь: “Зачем это на балконе ворона?”!

Лариса опустила чашку на стол.

— И что ты сказал?

— Да ничего я не сказал… Сказал, что не спрашиваю, зачем у нее ротвейлер. Гнусная баба.

Андрей Иванович включил электрический чайник и устало опустился на стул. Лариса вновь захрустела печеньем. Андрей Иванович вдруг подумал, что она совсем не меняется… то есть она изменилась, конечно, за двенадцать прожитых вместе лет, но никак не в худшую сторону, — а он поседел, посерел, морщины на лбу…

— А почему она всё время кричит?

— Кто?

— Ворона.

— Ты понимаешь, — сказал Андрей Иванович оправдываясь и в то же время с неожиданной для себя самого горячностью, — это птенец, он растет, ему надо всё время есть… Это ребенок, — вдруг сказал он.

Лариса подняла и без того высокие брови, допила чай и поставила чашку на стол. У нее были тонкие длинные пальцы с длинными узкими перламутровыми ногтями. “Красивая у меня жена, — виновато подумал Андрей Иванович. — И хорошая… Как можно меня столько терпеть?…”

— Ты меня любишь? — тихо спросил он, глядя в столешницу.

— Люблю, — вздохнув, сказала Лариса. — Оттого мне и больно смотреть, как ты мучаешься.

Андрей Ивановича охватила блаженная слабость — и вместе с нею желание всё, не таясь, рассказать Ларисе. По натуре он был человеком замкнутым — по крайней мере, в беде, — и ни с кем не делился своими переживаниями; наверное, он просто устал — трудно всю жизнь переживать одному… Он рассказал бы всё, если бы знал, что рассказывать, — но за двадцать лет считаемой им сознательной жизни и последние два, перенасыщенных жестоким самокопанием года он так до конца и не разобрался в себе… Где первое, где последнее? где правда, а где поза для оправданья себя?…