Мирза Ибрагимов - Наступит день

• Название: Наступит день
• Автор: Мирза Ибрагимов
• Жанр: Русская классическая проза

---

С Гусейном Махбуси Керимхан Азади познакомился в тюрьме шесть лет тому назад.

На второй день после ареста отворилась дверь камеры, тюремщики швырнули в нее кого-то и снова заперли дверь. Новый арестант стонал, жалуясь на боль во всем теле. Он изрыгал проклятия полиции, изувечившей его, проклинал правительство, законы, не щадил даже самого Реза-шаха.

Не выдержав его стонов, Керимхан подсел к нему и стал успокаивать.

Темная и сырая камера, общие страдания быстро сблизили их. Они подружились, как товарищи по несчастью.

Спустя пятнадцать дней, Гусейна Махбуси увели из камеры Керимхана, а еще через две недели Керимхан узнал, что его сослали с первой партией осужденных на юг.

Второй раз Керимхан встретился с ним через два года на юге. Тогда истекал срок ссылки Гусейна Махбуси, и он готовился к возвращению в Тегеран. Они встретились как старые друзья и провели вместе еще несколько дней.

Отбыв срок ссылки, Махбуси уехал в Тегеран, и связь между ними оборвалась. Но через несколько лет Махбуси снова был сослан с партией новых осужденных на юг. Там состоялась третья его встреча с Керимханом, все еще отбывавшим свой срок.

- Я снова попался, дорогой брат мой! - сказал он тогда с отчаяньем.

Уезжая за истечением срока ссылки, Керимхан оставил Гусейна Махбуси: ему предстояло отбыть там еще целых пять лет.

- Иди, братец! - сквозь слезы сказал он тогда Керимхану. - Но на свободе вспоминай иногда несчастного Махбуси, даже могила которого никому не будет известна...

- Слава богу, что ты все же вышел живым из этого пекла! - радостно проговорил Керимхан. - Но как ты освободился? Тебя амнистировали?

- Таких, как мы, не амнистируют. Я бежал.

- Значит, ты проживаешь в городе нелегально? Надо быть очень осторожным. Попадешься еще раз, не избежишь веревки.

- Эх, мне все надоело... Я больше не выдержу ссылки. Однажды умереть и покончить все расчеты - куда легче. Буду бороться до последнего вздоха, А ты что поделываешь?

Керимхан рассказал ему о своей жизни, о работе, о политическом положении в Тегеране, о невыносимо тяжелой жизни рабочих и крестьян.

Они дошли уже до дома Керимхана, и разговор прервался. Керимхан постучал в дверь. На стук вышла Хавер.

- Где ты был так долго? - дрожащим от радости голосом проговорила она. - Почему так опоздал?

Как дорога, как знакома была Керимхану эта дрожь в голосе Хавер, дрожь, в которой выражались одновременно и радость и тревога.

- Я с товарищем, Хавер, - поспешил ответить Керимхан.

Они молча прошли в убогую маленькую комнату.

- Чай есть? - спросил Керимхан.

- Сейчас принесу, - ответила Хавер и, подняв глаза на гостя, с которым только что познакомилась, тотчас же отвела их в сторону. Глаза гостя пристальные и настороженные - сразу же ей не понравились.

Керимхан стоял у тахты и смотрел на спавшего Азада.

- Он долго ждал тебя, - повернулась к нему Хавер, - но было поздно, и я уложила его спать.

- И хорошо сделала, - ответил Керимхан и, нагнувшись, осторожно поцеловал мальчика.

Любящими глазами смотрела Хавер на мужа и сына. Повернувшись, чтобы идти, она снова столкнулась с острым взглядом гостя. "Спаси господи! Какие у него нехорошие глаза!" - подумала она.

Выйдя во двор, Хавер передала свое впечатление Керимхану.

- Это сумрачное выражение глаз - результат вечных страданий, моя Хавер.

- Нет, в них не скорбь, а что-то другое... Ведь больше тебя никто не страдал, но глаза твои излучают свет и любовь.

- Этот свет моим глазам даешь ты своей любовью, моя родная.

Ни слова больше не говоря, Хавер стала приготовлять чай и ужин.

После ужина, когда гость вышел из комнаты, Хавер сказала Керимхану.

- Я не хотела говорить при госте. Приходил Фридун, Он очень хотел видеть тебя. Завтра будет тебя ждать у себя.

Хавер задумалась и добавила:

- Вот настоящий человек! И глаза, и голос, все, все у него полно доброты и искренности. А этот...

- Ничего, Хавер, - ответил Керимхан. - Приютим его на ночь, а утром уйдет. Я его больше не буду приводить к нам. - И он еще раз поцеловал жену в глаза.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Реза-шах медленно поднимался по белым мраморным ступеням дворцовой лестницы; придворные застыли со сложенными на груди руками, военные вытянулись в струнку. Казалось, все эти люди, бледные от страха, превратились в изваяния.

На лице шаха постоянно лежала тень недовольства. Резкие морщины бороздили его темное лицо. В мрачных глазах светилось властолюбие.

Войдя в свой кабинет, шах опустился в кресло. После минутного молчания он приказал вызвать министра двора.

Не прошло и пяти минут, как в кабинет вошел маленький, тощий и позеленевший от злоупотребления опиумом человечек. Он склонился перед шахом до самого пола. Это и был министр двора Хакимульмульк.

С бьющимся от страха сердцем он ожидал приказаний своего властелина.

Реза-шах окинул везира пытливым взглядом.

- Поднимись! Подойди ближе!

Хакимульмульк подскочил и шагнул вперед.

- Докладывай о делах! - проговорил повелитель, глядя в сторону.

Это предложение поставило министра в тупик. Он покраснел, и губы его задрожали, когда он хрипло выговорил:

- Я не принес бумаг, ваше величество.

- Так зачем же вы побеспокоились и пожаловали сюда, господин Хакимульмульк? - ехидно спросил шах, впившись в везира глазами. - Или вы думаете, что мы скучаем по вашей благословенной физиономии?... Шестьдесят лет ослом прожил и все еще не выработал своей походки!

- Простите, ваше величество, виноват...

- "Простите, простите..." - передразнил его шах. - Второе ухо отрежу, тогда будешь знать.

Хакимульмульк, исподтишка наблюдавший за выражением лица шаха, заметил, как слегка дрогнули его губы в кривой улыбке. Реза-шах силился вспомнить двустишие, которое уже заставлял повторять своего везира по меньшей мере раз сто: "Осел... осел... осел..."

Убедившись, что не может восстановить двустишие в памяти, шах крикнул:

- Повтори же, как это сказано у поэта!..

Хакимульмульк быстро произнес двустишие:

Осел Иисуса побудет в Мекке

Останется тем же ослом навеки.

- Поэт посвятил эти слова ослам, подобным тебе, - сказал шах смеясь.

- Его величество изволит говорить сущую истину, - кланяясь снова ответил везнр.

- Ну, ступай за бумагами!

Хакимульмульк побежал за своей папкой.

Оставшись один, Реза-шах нервно прошелся по комнате.

Подавленное настроение общества, глухое недовольство, отголоски которого доходили до шаха сквозь толстые дворцовые стены, наконец бунтарские листовки - все это показывало, что продолжают существовать и действовать силы, которые Реза шах считал давно и окончательно подавленными.

Невежественные и тупые, по его мнению, народные массы он рассматривал как привыкшую к повиновению, слепую и бессмысленную силу: в руках настоящего правителя это лишь материал для свершения великих исторических дел. И вдруг оказалось, что эта слепая и бессмысленная сила не только проявляет себя, но и приводит в трепет "порядочных людей".

Шаху всегда казалось, что созданный им аппарат умело подавляет всех его врагов. Его армия во главе с тысячами офицеров, полиция, жандармерия, органы юстиции, министерства служат этой цели. Помещики, купцы, промышленники также способствуют подавлению масс. Он, шах и повелитель, опирался во всех своих начинаниях на этих господ, которые в свою очередь видели в нем свою защиту. И над всем царит его воля - воля "сильного человека".

Реза-шах смутно чувствовал, что если он не сумеет до конца вытравить эту вновь дававшую себя знать неукротимую силу, то рано или поздно потеряет власть и влияние. Тогда те самые купцы, фабриканты, помещики, что сейчас благоговейно склоняются перед ним, первые восстанут против него: "Уйди! Нам нужен более сильный повелитель!"

Но нет! Этого он никогда не допустит!

Реза-шах был невежественный, полуграмотный человек, с юных лет влезший в солдатские сапоги и военный мундир, не прочитавший ни одной книги, кроме военного устава, написанного с единственной целью притуплять сознание солдат, не знавший ни одной науки, кроме военной муштры. Поэтому он был убежденным противником науки, искусства и литературы, - в них воспевались не насилие, не деспотическое подавление личности, а, наоборот, гуманистические идеи и любовь к человеку.

Всякий, кто выражал более или менее свежую; глубокую логически обоснованную мысль или выдвигал что-нибудь новое, неизменно вызывал в нем раздражение.

Любимыми изречениями шаха были: "Где нет силы, не может быть и правды", "Человек по природе подчиняется только силе".

Вероломством, хитростью, лицемерием, а где надо кровью и террором, преодолев все встречавшиеся на пути к власти препятствия, он подчинил себе весь Иран. Когда же он достиг трона, в нем с особенной силой проявились все его наихудшие черты; властолюбие, жестокость, самодурство, грубость, лицемерие. Дорвавшись до власти, этот мелкий восточный деспот возомнил себя великим человеком, государственным мужем, мудрецом.