Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи. Книга 1

• Название: Повесть о Гэндзи. Книга 1
• Автор: Мурасаки Сикибу
• Издательство: Наука. Главная редакция восточной литературы
• Жанр: Древневосточная литература
• Год: 1991

«Повесть о Гэндзи» («Гэндзи-моногатари»), величайший памятник японской и мировой литературы, создана на рубеже X–XI вв., в эпоху становления и бурного расцвета японской культуры. Автор ее — придворная дама, известная под именем Мурасаки Сикибу. В переводе на русский язык памятник издается впервые, в пяти книгах. В первые четыре книги входят 54 главы «Повести». В пятой, справочной книге — «Приложение» — помимо обширной исследовательской статьи и свода цитируемых в «Повести» пятистиший из старых поэтических антологий помещены схемы, таблицы, рисунки, которые помогут читателям ориентироваться в сложном мире этого произведения.

---

— Ах, господин Дайсё с годами становится все прекраснее! Прежде, во времена его благоденствия, когда жил он, не ведая забот и все склонялись перед ним, можно было лишь гадать, в каких обстоятельствах откроется ему внутренний смысл явлений. А теперь… Взгляните, какое светлое спокойствие дышит в его чертах! При этом любой малости достаточно, чтобы возбудить участие в его чувствительном сердце. Как же все это трогательно… — умилялись немолодые монахини и, превознося Гэндзи, обливались слезами. Да и самой госпоже было о чем вспомнить.

В день Назначения люди из ее дома не получили должностей, им приличествующих, и даже не были повышены в рангах ни в соответствии с общим порядком, ни по ее личному ходатайству, поэтому многие сетовали на судьбу.

Хотя принятие пострига не означало немедленного лишения Государыни звания и ранга и не должно было иметь следствием сокращение ее доходов, оно послужило предлогом для многих перемен в ее положении. Разумеется, эти перемены принадлежали тому миру, с которым она решила расстаться, но нередко, глядя на своих приунывших, оставшихся без опоры домочадцев, она невольно чувствовала себя виноватой перед ними. Однако мысль о том, что ее самоотречение имеет целью благополучие принца Весенних покоев, придавала ей твердости, и Государыня с еще большим жаром отдавалась молитвам. А поскольку душу ее давно уже тяготила, рождая в ней самые мрачные предчувствия, некая тайна, она находила утешение, лишь взывая к Будде: «За страдания мои сними с него вину и помилуй его…»

Действия Государыни встречали полное понимание и сочувствие в сердце Дайсё. Его приближенные, так же как и ее, терпели неудачу за неудачей, и, сетуя на непостоянство этого печального мира, он влачил дни в полном уединении.

Немало невзгод обрушилось и на Левого министра, совершенно иным было теперь его положение при дворе, да и весь уклад жизни неузнаваемо изменился. Не желая мириться с этими переменами, он подал прошение об отставке, но Государь, помня о завете ушедшего отца своего, который полагал Левого министра важнейшим оплотом благоденствия государства и настоятельно указывал на то сыну, все не решался расстаться с ним и на многократные заявления министра неизменно отвечал отказом. Однако в конце концов тому удалось настоять на своем, и он тоже зажил затворником, отрекшись от всякого сообщения с этим суетным миром.

Так вот и случилось, что с каждым годом усиливался один лишь род и не было пределов его благополучию. Теперь, когда Левый министр, принимавший на себя бремя правления миром, удалился от дел, Государь в полной мере ощутил собственную беспомощность, да и многие не лишенные понимания люди предавались печали. Сыновья Левого министра, все без исключения наделенные и умом и дарованиями, потеряв прежнее влияние, приуныли, и даже Самми-но тюдзё лишился своей веселости. Когда время от времени он наведывался к четвертой дочери Правого министра, его принимали с обидной холодностью, явно исключив из числа «близких зятьев». Более того, желая, видно, получше наказать его, им пренебрегли и при нынешнем назначении. Однако Самми-но тюдзё не падал духом. «Мир изменчив, — думал он, — и если сам Дайсё, удалившись от дел, живет затворником, мои неудачи тем более естественны». Он часто навещал Гэндзи, деля с ним часы занятий и часы утех. Они вспоминали прежние сумасбродства, былое соперничество, да и теперь стремились использовать любую безделицу, чтобы доказать друг другу свое превосходство. В доме на Второй линии помимо весенних и осенних Священных чтений[274] по разным поводам устраивались торжественные молебны. Нередко Гэндзи призывал к себе не занятых ныне по службе, а потому имеющих досуг в избытке ученых мужей и коротал часы, занимаясь с ними сочинительством, играя в «закрывание рифм»[275] и прочие игры. Во Дворце он почти не бывал, жил, повинуясь лишь собственным прихотям, так что наверняка находились люди, готовые осудить его и теперь.

Однажды, когда сеялся тихий, летний дождь, Самми-но тюдзё пришел к Гэндзи, имея с собою множество приличествующих случаю антологий. Гэндзи тоже повелел открыть книжные хранилища у себя в доме и из шкафчиков, куда никогда прежде не заглядывал, достал редкостные старинные собрания. Затем, отобрав несколько наиболее значительных, без особых церемоний пригласил к себе людей, в этой области сведущих. Собрались в его доме придворные и ученые мужи и, разделившись на левых и правых, четных и нечетных, начали состязаться, причем победителей ожидали великолепные дары. Чем дальше, тем труднее становилось угадывать, и иногда Гэндзи, приводя всех в восхищение несравненной широтой своих познаний, называл рифмы, которые и достопочтенных мужей ставили в тупик. «Может ли один человек быть вместилищем всех возможных совершенств? — восторгались собравшиеся. — Таково, видно, его предопределение — затмевать окружающих и красотой и дарованиями». В конце концов левые проиграли.

Дня через два Самми-но тюдзё устроил угощение для победителей. Особенной пышностью оно не отличалось, но яства были поданы с отменным вкусом в изящнейших кипарисовых коробках, дары же, преподнесенные гостям, отличались разнообразием и изысканностью. Были приглашены все, кто участвовал в состязании, и снова во множестве складывались стихи.

Цвело лишь несколько одиноких «роз у лестницы»,[276] но тихая и спокойная красота этого летнего дня трогала куда больше, чем яркие краски весенней или осенней поры. Чувствуя себя легко и свободно, гости услаждали свой слух музыкой.

Сын Самми-но тюдзё, мальчик лет восьми или девяти, в нынешнем году поступивший на службу во Дворец, пел на диво приятным голосом и играл на флейте «сё». Гэндзи охотно вторил ему. Этот мальчик был вторым сыном четвертой дочери Правого министра. На него возлагались особенно большие надежды, и люди чрезвычайно привечали и баловали его. Обнаруживая необыкновенные дарования, он был к тому же очень миловиден и вызвал всеобщее восхищение, звонко запев «Высокие дюны»[277] в тот миг, когда веселье стало беспорядочным. Господин Дайсё, сняв с себя верхнее платье, преподнес ему. Гэндзи захмелел сегодня более обыкновенного, и его раскрасневшееся лицо блистало ослепительной красотой. В платье из тонкого шелка, сквозь которое просвечивало тело, он был так хорош, что престарелые ученые мужи, издалека поглядывая на него, роняли слезы. Когда мальчик допел до конца: «Вот бы мне взглянуть на нежные лилии…», Самми-но тюдзё, почтительно поклонившись, поднес Гэндзи чашу с вином:

— У первых цветов
Поутру лепестки раскрылись,
Взоры пленяя.
Но в нежной прелести красок
Ты даже им не уступишь… —

Улыбаясь, Гэндзи поднял чашу:

— Утром расцвел,
Своего не дождавшись часа,
Этот цветок,
Под летним дождем промокнув,
Яркость красок утратил…

Увы, уже и поблек… — пошутил он, нарочно притворяясь совсем захмелевшим, но Самми-но тюдзё, поглядев с укоризной, все-таки заставил его выпить вино.

Немало было и других песен сложено, но ведь еще Цураюки говорил, что истинные песни редко рождаются в таких случаях и бессмысленно записывать все подряд. К тому же мне это просто не по силам… Достаточно сказать, что во всех стихах и во всех песнях восхвалялись достоинства господина Дайсё. Да и сам он, как видно возгордившись, произнес: «Я сын Вэнь-вана и брат У-вана…»[278] Одни эти имена звучали чудесной музыкой в его устах. Кажется, он готов был продолжить: «Я дядя Чэн-вана…», но вовремя спохватился.

Часто заходил к Гэндзи и принц Соти, замечательный музыкант и прекрасный собеседник.

Тем временем госпожа Найси-но ками вернулась в отчий дом. Давно уже мучила ее лихорадка, и она решила, что здесь ей будет удобнее прибегнуть к помощи молитвенных обрядов. Монахи начали произносить заклинания, и болезнь, ко всеобщей радости, отступила. Между тем Найси-но ками, по обыкновению своему не желая упускать столь редкой возможности, сговорилась с Гэндзи и, как это ни сложно было, стала встречаться с ним почти каждую ночь.

Найси-но ками была красива яркой, цветущей красотой. Правда, за время болезни она немного похудела, но это ничуть не повредило ей: напротив, ее нежные черты казались теперь еще нежнее.

Государыня-мать тоже жила в отчем доме, поэтому любовникам постоянно грозила опасность разоблачения, но ведь именно такие обстоятельства и делали женщину особенно привлекательной в глазах Гэндзи. Ночь за ночью, стараясь никому не попадаться на глаза, пробирался он в ее покои. Очевидно, некоторые дамы кое-что приметили, но, опасаясь неприятностей, не спешили доносить о том старшей госпоже. Министр же и ведать не ведал… Но вот однажды под утро разразилась страшная гроза, внезапно хлынул ливень, загремел оглушительный гром. Юноши из семейства министра вместе с чиновниками из службы Срединных покоев суетливо забегали по дому, повсюду толпились люди, дамы же, потеряв голову от страха, теснились ближе к госпоже, и Гэндзи оказался в крайне затруднительном положении. Не имея возможности выбраться из дома, он встретил день в опочивальне Найси-но ками, причем, к его величайшей досаде, полог был со всех сторон окружен прислужницами. Можно себе представить, как растерялись дамы, которые знали… Когда смолкли раскаты грома и немного стих дождь, министр решил наведаться в женские покои. Сначала он зашел к Государыне-матери, а оттуда направился к Найси-но ками. Стук дождя заглушал все прочие звуки, и присутствие министра было обнаружено только тогда, когда он, приподняв занавеси, спросил: — Как ваше самочувствие? Ужасная выдалась ночь, я очень беспокоился за вас, но так и не смог зайти. Вас охраняли Тюдзё и Мия-но сукэ?