Джей Рейнер - Доизвинялся

• Название: Доизвинялся
• Автор: Джей Рейнер
• Издательство: ACT. ACT Москва, Хранитель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-033173-8

Приносить извинения – это великое искусство!

А талант к нему – увы – большая редкость!

Гениальность в области принесения извинений даст вам все – престижную работу и высокий оклад, почет и славу, обожание девушек и блестящую карьеру. Почему?

Да потому что в нашу до отвращения политкорректную эпоху извинение стало политикой! Немцы каются перед евреями, а австралийцы – перед аборигенами.

Британцы приносят извинения индусам, а американцы… ну, тут список можно продолжать до бесконечности.

Время делать деньги на духовном очищении, господа!

---

В 1821 году Уильям Уэлтон-Смит вернулся из Чарльстона домой в Лондон богатым человеком. Несколько лет спустя он умер, и его наследство (деньги, недвижимость и этот проклятый сундучок) начало свое путешествие по ветвям семейного древа Уэлтон-Смитов, пока сундучок не приземлился на нашей каминной полке, а аромат свежей крови сменился сладким запахом кондитерского сахара, сливок и какао-бобов.

Я кладу папку на стол, откидываюсь на спинку кресла, закрываю глаза и в какой-то момент, наверное, задремываю. Непрошено передо мной возникает картина из детства. Передо мной – сундучок на коленях у мамы. Она поднимает крышку, и я запускаю руку внутрь. Но внутри уже не Штатские Бытовые Сладости. Внутри – настоящий шоколад: нежные конфеты с трюфельной, карамельной и ромовой начинками и увесистые плитки «Манжари». В сундучке моя рука не медлит. Я достаю одну прямоугольную конфету с ликером, поверхность у нее темная, почти эбонитовая и с заметным блеском. Я кладу конфету в рот и чувствую, как под давлением моего языка трескается изысканная скорлупа. И тогда мне в рот льется ликер, горячий и металлический на вкус: вспышка чего-то очень человеческого и нежеланного. Внезапно я просыпаюсь и невольно сглатываю. Привкус исчезает.

Хотя профессор Шенк тридцать страниц своей книги посвятил «поддержанию в ходе покаянного процесса совместной иллюзии», но так и не смог предложить чего-либо полезного по практическим аспектам испрашивания прошения. В какой-то момент, явно силясь хоть что-то родить, он провозгласил, что «принесение извинения сродни ощипыванию курицы: оно требует любви, решимости и внимания к деталям», – постулат одновременно неуклюжий и фальшивый. Измывательство над пернатыми, возможно, требует решимости и внимания к деталям и, если вы действительно погрузитесь в свои эмоции с головой, определенной доли любви, но ощипывание птицы ничего подобного не требует. Тут нужны только выдержка и отсутствие аллергии на перья.

Тем не менее в первые несколько часов по прочтении документов из папки я испытывал большое искушение послать кого-нибудь из моей «группы прикрытия» на «Илайский рынок живой птицы» на Дилейнси-стрит за какой-нибудь хохлаткой в надежде обрести вдохновение, пока буду выдергивать перья. (Признаюсь, еще мне очень понравилась картинка: Фрэнки со своей стрижкой-ежиком а-ля спецслужбы пробирается через толпу в подземке с дохлой курицей под мышкой и зверской улыбкой на физиономии.) От этой идеи я отказался, когда сообразил, что просто ищу, чем бы себя занять, лишь бы не делать, что нужно. И все же меня не отпускала мысль, что для извинения мне нужен хотя бы какой-то отправной пункт. Для Марсии Харрис я приготовил суп. Для миссис Баррингтон – суфле. Гарри Бреннан услышал просьбу о прощении в кофейне за «наполеоном», пусть даже сам ни кусочка не съел. А положившее начало всему извинение перед Фионой Гестридж состоялось в естественном месте, в ресторане ее покойного супруга. Объединяющим принципом тут было то, что всех этих людей я знал или хотя бы понимал и что они собой представляют, и контекст, в котором я перед ними извиняюсь. О Льюисе Джеффрисе III я знал только одно: его назначили принимать извинения за обиды всех афроамериканцев. В одном я был твердо уверен: мне было действительно стыдно. Стыдно за бойню на борту «Леди Щедрость», стыдно за соучастие в преступлениях работорговли, стыдно за сундучок и за шоколад и за мой невежественный по нему голод. Я не хотел извиниться. Мне необходимо было извиниться.

– Это нам на руку, – сказала Дженни, когда заглянула ко мне вскоре после того, когда я прочел папку. А затем: – Ты плакал?

– О, совсем чуть-чуть. Знаешь, история страшная.

– Хочешь, я позову Франсин? Она, кажется, хотела посмотреть на тебя за работой.

– Дженни!

– Извини. Тогда как насчет вот этого? Может, они тебя утешат? – Из лежащей возле стула сумки она достала нарядную овальную коробку. – «Шоколад Гаррисона» из «Шоколадного чердака» на Двадцать третьей. Ты там уже был? Нет? Очень хорошо. «Мадагаскарская ваниль» у них просто потрясающая.

Я провел языком по губам, словно искал следы только что исчезнувшего вкуса.

– Спасибо, нет.

– Ух-ты! Тебя и правда сильно задело.

– Может, мне пора повидаться с профессором Шенком? – вдруг спросил я. – Просто чтобы поговорить о том, чего от меня ожидают.

Выбрав конфету, Дженни положила ее на язык.

– О Шенке не беспокойся, – сказала она, рассматривая коробку так, будто размышляла, не взять ли еще одну. – Он тебя только отвлечет.

– От чего? Я понятия не имею, как за такое извиниться. Может, он сумеет мне помочь. Что, если он в состоянии…

Она наклонила ко мне коробку, и ее содержимое заблестело на солнце.

– Уверен, что не хочешь?

Я покачал головой, подумал, не рассказать ли ей про все то, чего нет в папке, про сундучок и семейные традиции Бассетов, но не смог себя пересилить.

– Во что я ввязался, Дженни?

– Положись на меня, Марк. Ты для этой работы подходишь как никто другой. Отложи папку на сутки, и если тогда тебе покажется, что ничего не получается, соберем всю команду и вместе чего-нибудь придумаем.

На следующий день собрали команду. Спустился с четырнадцатого, из Отдела Истории и Подтверждения, Фрэнсис Уилсон (одетый во все тот же плохо сидящий пиджак и плохо завязанный галстук, в которых он был, когда я познакомился с ним в Форин-офис в Лондоне) и, заикаясь, прочитал нам лекцию о работорговле в Южной и Северной Каролине в восемнадцатом веке. Уилл Мастерс и Сатеш Панджаби сделали совместный доклад о том, какой стадии на данный момент достигли переговоры: свелись к серии конференций в том или ином знаменитом историческом здании по всему югу США и каждая заканчивалась коммюнике, в котором стороны заявляли о своей готовности проводить все новые круглые столы.

– А в каком знаменитом историческом здании состоится наша с ними встреча?

Сатеш опустил взгляд на лист бумаги перед собой.

– Усадьба плантации «Дубы Уэлтонов» в Сан-Франсисвиле, штат Луизиана.

– В «Дубах Уэлтонов»? – фыркнул я. – Ну надо же! Как мило! И кто же такое придумал? Комиссия при ООН по Неуклюжему Символизму?

– Марк, – попробовала успокоить меня Дженни, – там дом Льюиса Джеффриса. Он больше десяти лет живет в «Дубах Уэлтонов». Ты просто поедешь к нему, чтобы извиниться.

– Ага, а еще, по чистому совпадению, это дом моих предков, да?

– Я же тебе говорила, Марк. Тебя не случайно выбрали для этой работы. «Дубы Уэлтонов» ключевой момент извинения.

– Очень хорошо. Замечательно. Значит, «Дубы Уэлтонов», великолепно. – В руках у меня был блокнотик, и я попытался напустить на себя торжественный (как и подобает государственному деятелю) вид, пока карябал в нем несколько заметок. – Кто еще там будет?

Сатеш пожал плечами.

– Никого. Только вы и он.

– Вот как? Никаких других членов Комитета по репарациям за рабство? Никаких репортеров?

– Хотите погреться в лучах славы?

– Нет, нет. Я просто предположил, что Джеффрису и его комитету нужно как можно больше шумихи.

– Репортеры новостных каналов будут ждать в начале подъездной аллеи, – сказала Дженни. – Если мы пустим их внутрь, есть риск, что они контаминируют зону извиняемости.

Я с умным видом кивнул. До сего момента я даже не знал, что есть такая штука, как «зона извиняемости», не говоря уже о том, что ее можно «контаминировать».

– Что до извинения с глазу на глаз, то они прибегли к третьему следствию из законов Шенка, которое дает им право самим назвать своего представителя.

– И это Джеффрис?

– Он председатель комитета и потому логичный кандидат. Они особо подчеркнули, что не хотят превращать это в цирк с крупными делегациями с обеих сторон. Они хотят извинения с глазу на глаз, ты и Джеффрис, больше никого. Так мы и сделаем.

Я нацарапал еще пару строк в блокноте.

– Знаете, мне кажется, я действительно должен повидаться с Шенком. Узнать, как, по его мнению, следует подступиться к этой ситуации. И засвидетельствовать мое почтение.

Все разом резко втянули воздух, и я поднял глаза от записей.

– Неудачная мысль, – поспешно ответил Сатеш.

– И необходимости на самом деле нет, – сказала Дженни.

– Только зря время потеряете, – добавил Сатеш.

Я обвел их взглядом. Они улыбнулись успокаивающе мне, потом неловко беспокойно друг другу. Я положил блокнот на стол перед собой.

– Мне нужно время, чтобы подумать, – сказал я, опуская ручку в карман пиджака. – Совещание окончено.

Глава восемнадцатая

Профессора я услышал до того, как увидел. Он жил на окраине городка Оливбридж, где начинаются склоны Катскилл в паре часов езды от Манхэттена, и когда я приближался к дому, адрес которого моя секретарь раздобыла у его издателей, по узкой лесистой дороге эхо разносило звон бьющегося стекла и рев мотора легковой машины. Шум так меня отвлек, что, сворачивая на подъездную дорожку, я едва не стукнулся бампером о бампер другой машины, как раз уезжавшей. Женщина средних лет с забранными в растрепанный хвост седеющими рыжими волосами, поджав губы, опустила боковое стекло, чтобы со мной поговорить. Я высунулся из окна своей машины.