Майкл Грубер - Фальшивая Венера

• Название: Фальшивая Венера
• Автор: Майкл Грубер
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Триллер
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-43410-7

Художник Чаз Уилмот виртуозно владеет техникой старых мастеров, но его талант никому не нужен в современном мире рекламы и глянцевых обложек. Приняв участие в эксперименте по изучению воздействия некоего препарата на творческий процесс, он неожиданно обнаруживает, что может заново переживать некоторые события из своего прошлого — не вспоминать их, а как бы существовать в том времени. В какой-то момент он внезапно переносится в давно ушедшую эпоху и становится Диего Веласкесом, великим художником, которого Уилмот всегда боготворил. И в этой роли он пишет картины в стиле Веласкеса. Однако, «вернувшись» в свое время, он обнаруживает, что вся его жизнь кардинально переменилась. Он живет в роскошной квартире с великолепной студией, картины с его подписью (картины, которых он не писал!) вывешены в модной художественной галерее. Что это, чей-то злой заговор с целью окончательно выбить у него почву из-под ног? Или он просто сходит с ума? Явь и фантазии настолько тесно переплетаются в сознании Уилмота, что он уже не понимает, в какой реальности существует…

---

Разумеется, это была никакая не реставрация. Это была самая настоящая подделка. Но работа мне все равно нравилась — как дешево продана моя так долго оберегавшаяся девственность!

Первым делом мне нужно было найти человека, умеющего класть штукатурку под фрески. Я вспомнил своего отца и заказ часовни Святого Антония, его великое фиаско с фресками; тогда нашим штукатуром был некий мистер Беллото. В то время ему на вид было лет сто, последний мужчина в Америке, носивший котелок, он приходил на работу в костюме и при галстуке, заколотом булавкой с бриллиантом, на месте переодевался в комбинезон, но оставлял галстук. Суть дела заключалась в том, что какой-то богатый сукин сын церкви подарил старый сарай семинарии в округе Суффолк под трапезную и нашлись деньги, чтобы написать фреску на сюжет жизни святого-покровителя, разумеется, мой папаша сразу же объявил себя воскресшим Микеланджело. Этот заказ открывал ему дорогу в бессмертие, поэтому фреска должна была быть выполнена так, как надо, чтобы продержаться века, по крайней мере не меньше, чем Помпеи. Я был учеником, так что если бы времена кватроченто вернулись, я бы получил свою долю, — разумеется, чистейшей воды безумие, но, спасибо тебе, папочка, как выяснилось, этот опыт теперь пригодился.

Бо́льшую часть того года — мне тогда было двадцать два — я провел, занимаясь всем тем, что требуется для написания фрески, за исключением самой живописи, в основном под присмотром мистера Беллото. Это совсем не то же самое, что отштукатурить кухню. Главный секрет в том, что гашеная известь должна быть действительно старой. А негашеную известь использовать нельзя, потому что процесс гашения может пойти уже на стене, и тогда появятся газы, от которых вздуется поверхность.

Примечание: в данном случае бессмертие продержалось около десяти лет. Когда мы начинали, в семинарии было больше сотни послушниц, однако это количество сократилось до шести вскоре после того, как Второй ватиканский собор закончил разбивать в пух и прах великую старую тридентскую мессу.[67] Поэтому настоятельница продала сарай некоммерческому дому престарелых, руководителям которого не были нужны сцены из жизни святого Антония, пугающие бедных старичков и старушек во время еды; им были нужны выставки работ своих подопечных, натюрморты, пейзажи и тому подобное, поэтому фреска была закрашена милой кремовой краской. Невелика потеря, раз уж об этом зашла речь, это был типичный «поздний» период Чарлза П. Уилмота: красиво нарисовано и совершенно без души. По-моему, это понимал даже мистер Белотто: наблюдая за каждым giornata,[68] он вздыхал и крепко сжимал мое плечо.

Поспрашивав, я нашел некоего синьора Кодоньолу, которому также было лет сто, и он сказал, что у него огромные запасы извести, оставшиеся еще с довоенных пор, — наверное, он имел в виду Первую мировую войну. Синьор Кодоньола работал медленно, но хорошо, и ему помогали два родственника, внука или правнука, не знаю, им потребовалась неделя, чтобы уложить trullisatio — слой, прилипающий к дранке, — и еще неделя, чтобы прилепить к нему коричневое покрытие, так называемое arricciato. Я даже не делал вид, что наблюдаю за их работой; в основном я путешествовал по городу, пешком и на речных трамвайчиках, изучая все работы Тьеполо, какие только мог найти, чтобы проникнуться тем, как он представлял форму и цвет. Один из великих рисовальщиков от природы, этого у него не отнимешь, но чересчур слащавый. Все знаменитые художники, иллюстрировавшие комические книги золотого века, работали под Тьеполо. Так что я был в своей стихии. Но, право, какая великолепная работа маленькой кистью, которую использовали как перо. Я проводил время, готовя краски и наблюдая за тем, как подсыхает коричневый слой.

Работа над фреской вынуждает сосредоточиваться на каждом текущем дне; все мысли только о том, что предстоит делать в следующий giornata. Несомненно, мне было гораздо проще, потому что Тьеполо расписал свои giornata прямо на картоне. Предположим, нужно написать фрагмент пушистого облака, треугольный кусок голубого неба между облаками и еще один кусок более темной тучи, и это все, что можно сделать за день — очередной giornata — на сыром intonaco, верхнем слое штукатурки. Мы установили современные леса и освещение, так что никакой свечи у Чаза на голове. Я размешивал краски на известковой воде, брал палитру и забирался наверх. А Марко или другой внук помогал мне прикрепить картон, и я прокалывал его красным мелком, затем мы убирали картон и я острой деревянной палочкой процарапывал линии по красным отметкам, затем накладывался слой intonaco и я писал по сырой штукатурке, используя в качестве ориентиров процарапанные углубления.

Это было что-то вроде гигантского рисования по квадратикам, но только в стиле Тьеполо; вблизи все это выглядело топорно, но с пола смотрелось так, словно старина Джанбаттиста сделал это лишь вчера. Была в этом какая-то наплевательская легкость, истинная spezzatura, полная свобода обращения с красками, как будто я всю свою жизнь только и делал, что писал фрески под Тьеполо. В центре красовалась Дева Мария — самая важная часть фрески; я позволил себе придать ей лицо Лотты, по большому счету красивой еврейки, во всяком случае что касается половины Ротшильдов. Почему бы и нет, наверняка Тьеполо раскидал своих возлюбленных по потолкам всей Европы.

Приблизительно через три недели работы, то есть в середине ноября, ко мне неожиданно заглянул мой бывший тесть — я имею в виду отца Лотты, а не кусок мяса. Оказывается, он приехал в Венецию на какую-то конференцию. Интересный тип, лет под восемьдесят, но до сих пор полный сил, долгая дипломатическая карьера в ООН, затем посвятил себя истории искусства. Сам себя называет дилетантом, однако он написал много работ, которые, похоже, пользуются уважением в искусствоведческих кругах Европы. Не один из тех Ротшильдов, как он любит говорить. Ему в детстве пришлось многое пережить, он потерял всех родных при фашистах и остался жив только потому, что его спрятали в монастыре в Нормандии. Женился на итальянке; та родила одного ребенка и умерла от рака, когда Лотте было двенадцать. После этого так и не женился снова. Лотта рассказала отцу, где я, и я почувствовал, что это посещение является чем-то вроде инспекционной поездки. Я ничего не имел против, мне самому тоже хотелось знать, как у меня получается.

Мы пообедали в маленьком заведении неподалеку от дворца Гримани, не спеша, в венецианском духе.

Я спросил, как поживают Лотта и дети.

— У ребят, как всегда, все замечательно, — сказал он. — Они очень по тебе скучают. Роза считает, что «большая» Италия, как она ее называет, находится где-то неподалеку от Маленькой Италии[69] и до нее можно добраться на метро. У нее теперь есть своя собственная карточка на метро, и она грозится нагрянуть к тебе с визитом, когда у нее будет настроение. Мило… ну что тут сказать? Со времени последнего приступа он в меланхолии, но демонстрирует поразительное мужество, что позволяет ему держаться. Он говорит, что надеется дожить до твоего возвращения.

— Проклятье!

— Да, порой жизнь бывает такая дерьмовая. Лотта держится, несмотря на… Наверное, ты не слышал. Жаки Моро умер.

— Что? О господи! Как?

— Его убили в Риме. Зарезали и бросили в реку. Полиция считает, грабители просто ошиблись.

— Господи! Наверное, Лотта вне себя от горя.

— Да. Ты же знаешь, Жаки был ее старинным другом. Как я уже говорил, порой жизнь бывает дерьмовая, но мы обязаны продолжать жить. Расскажи мне о работе, которой ты здесь занимаешься.

Я с готовностью ухватился за возможность переменить тему, и мы какое-то время говорили о Тьеполо; тесть выразил сожаление по поводу того, что у меня не было возможности посмотреть фрески во дворце князя-епископа в Вюрцберге, на его взгляд лучшую работу художника.

— Полагаю, твоей следующей работой будет что-нибудь из наследия семейства Гварди, — улыбнулся он.

— При чем тут Гварди?

— А разве ты не знаешь? Тьеполо женился на дочери Франческо Гварди. Оба его сына, Джованни Доменико и Лоренцо, стали довольно приличными художниками. Один из тех редких случаев, когда талант передался потомству, и не в этом ли состоит одна из величайших загадок человеческого бытия? Чем бы это ни объяснялось. Я, например, страстно люблю живопись, но мне никогда и в голову не пришло бы пробовать писать, точнее, приходило, к несчастью. И Лотта тоже, как тебе известно, пробовала себя в живописи, однако антиталант также передался по наследству, бедное дитя! Ну а ты, разумеется, являешься исключением.

— Я бы сказал, исключением из исключения. Я унаследовал кучу таланта от человека, который так никогда и не научился распоряжаться тем, что имел, и знаете что? Я тоже не умею распоряжаться своим талантом.

— Ты в ступоре.

— Да, я действительно в ступоре.