Л Красин - Письма жене и детям (1917-1926)

• Название: Письма жене и детям (1917-1926)
• Автор: Л Красин
• Жанр: История

---

Крепко вас всех целую, мои драгоценные, маманя и дочери. Пусть мое отцовское благословение хранит вас всех четверых от всякой напасти, дурного глаза и неприятностей.

Целую Лялю и кланяюсь всем.

Еще раз обнимаю.

Любящий вас Красин

34 17 августа 1919 года. Москва

Здравствуйте родные мои Любанаша, Людмила, Катя и Люба!

Пишу вам одно из многочисленных писем со случайной оказией, без какой-либо уверенности, что оно до вас дойдет. Таких писем я посылаю вам регулярно штуки по две в месяц, интересно, сколько из них до вас доходит? По случайности, сегодня ровно год, как я приехал в московские Палестины. Время прошло и быстро и медленно — как считать: бесконечно долго, когда думаешь про вас, и довольно незаметно, если ни о чем не думаешь, а просто плывешь по течению дней. Вообще же чем дальше живешь, тем быстрее идет время, по крайней мере мне так кажется.

Как я вас не раз уже писал, чувствую я себя физически все это время хорошо, даже прямо великолепно, и вы мне в этом поверите, если я скажу, что от души хотел бы, чтобы здоровье каждой из вас было так же устойчиво и хорошо, как мое за этот год. Питаюсь я хорошо, благодаря, конечно, возможности пищу получать в казенной столовой, хотя и далеко не шикарной в кулинарном отношении, но всегда с хлебом и свежей провизией. От кулинарных же обедов мы поотвыкли, и отсутствие их не только не беда, но для моего желудка даже очевидное благо. По части сахара и чая я лично еще не садился на мель, но большинство москвичей чаю уже не имеют и пьют вместо него под тем же названием поджаренную рожь, морковь, липовый цвет и даже брусничный лист. Чай стоит сейчас 800 руб., сахар 200 руб. за фунт, но и за эту цену не всегда можно их иметь. Работаю я за последнее время гораздо меньше, чем прежде, отчасти потому, что уже имею штат сотрудников, со мной сработавшихся, отчасти вследствие перераспределения функций. Взявшись за пути сообщения[203], кое от чего разгрузился, и в общем получился выигрыш. С этой стороны за меня тоже не беспокойтесь.

Я уже писал вам многократно, что Андрюша наш нашелся, или, вернее, и не думал теряться, а просто жил себе вполне благополучно в Магараче. 4 июня к нему уехала Нина с намерением остаться там на зиму (она получила из Симферополя приглашение от барышень, с которыми жила в 1917 зимою на Петроградской стороне). Хотя я из Крыма от нее письма еще не успел получить, но знаю, что она доехала благополучно, да и в сегодняшнем письме Володи это подтверждается. Мне без Нины тут будет скучнее, она иногда приходила ко мне поныть вроде мамани, но все же я рад, что она уехала, так как грядущая зима в Москве, почти лишенной топлива, для обыкновенных смертных будет непереносна. Самому себе на крайний случай я присмотрел угол у Классона на станции. Нину я с собой не смог бы взять. Как Москва проживет эту зиму, для меня загадка. Володя до последнего времени работал на Украине, в Виннице, по продовольствию, но теперь, вероятно, уедет оттуда, куда — еще не знаю.

Как ни тяжко жить без вас, а все-таки я чуть не ежедневно благословляю судьбу, что вас тут нет, глядя на жизнь людей и те трудности, с которыми приходится бороться.

Жизнь из старой колеи выбилась бесповоротно, а новых путей еще не нашла, да и трудно их найти в обстановке войны и опустошения последних пяти лет.

Только теперь в полной мере начинает сказываться результат того простого обстоятельства, что три года большой войны и два года революции миллионы людей не только ничего не производили, но, напротив, все силы техники и хозяйства, всю свою изобретательность употребляли на истребление десятилетиями произведенных ценностей.

Война окончилась, моря стали снова свободны, но даже самые богатые народы ощущают недостаток в самом элементарном сырье, нет кожи, нет хлеба, нет, наконец, самих людей — миллионы погублены и не встанут никогда. У нас положение тяжелее, чем где-либо, уже по одному тому, что мы не можем кончить войну, войну с фронтом свыше 10 000 верст, какого еще не имел ни один народ — ни при одной из войн с тех пор, как вообще стоит свет.

Страна и без того истощена и измучена, война же пожирает все: продовольствие, топливо, ткани, металл, наконец, рабочую силу. Надо еще удивляться, как при таких условиях мы держимся, и совсем не удивительно, что жизнь наша во многом напоминает осажденную крепость, ибо так оно и есть на самом деле, ибо мы осаждены и окружены со всех сторон. Тем не менее войну мы ведем, и есть все основания надеяться, что мы ее выиграем, как ни велико неравенство сил. Громадное пространство и земледельческий характер страны приходят тут нам на помощь. Как бы ни повернулись обстоятельства, пока я один, я всегда смогу найти выход, если же вы были бы здесь, то в случае неблагоприятных событий мы были бы связаны. Жить здесь при теперешней голодовке сколько-нибудь сносно — надо не меньше 30 000 в месяц, да и тут нельзя поручиться, что в доме не лопнут трубы и весь дом не замерзнет, как и было в минувшую зиму со многими. Пока я один, я могу в случае надобности последовать примеру Бражникова, будучи в то же время спокоен за вас.

От вас я не имел известий с мая месяца, да и то не непосредственно, а только Н. И. Линд[бром] передал мне, что видел маманю у Иосифа Петровича [Гольденберга] в Стокгольме и что вы на лето собираетесь в Фальстербо. Приехавший на днях из Берлина Классон тоже ничего не мог про вас рассказать. Меня несколько беспокоит, правда, неопределенное заявление Классона о денежных затруднениях. Мне казалось, что оставленного Вацлавом Вацлавовичем [Воровским] должно было хватить не менее как на 8-10 месяцев. Не понимаю, в чем тут дело.

От Сонечки было недавно письмо. Пока тоже не жалуется. Кисловодском довольна, хотя ванны девочке запретили. Остается солнце и лечение воздухом. Сонечка продолжает служить в городской управе. Вообще говоря, они отлично сделали, уехав на Кавказ вовремя: на Удельной жить было бы невыносимо трудно, а что еще будет зимой. Дрова в городе уже доходят до 60 рублей сажень.

Ну, пока, иду спать. Целую вас всех поочередно и всех вместе, милые мои, золотые, бриллиантовые, ненаглядные мои. Вся радость моя в вас, мои любимые! Храни вас бог, будьте там веселы, благополучны, здоровы, тогда и я здесь буду хорошо себя чувствовать. На сон грядущий читаю "Правду", но обычно уже на 1-й странице засыпаю. Сплю пока хорошо: стало холоднее и мухи исчезли.

Пока прощайте.

35 18 сентября 1919 года

Милые мои, бесценные, дорогие маманя и девочки!

Пользуюсь случаем послать вам эти несколько строк из Пскова, где я третий день по случаю начавшихся было мирных переговоров с Эстонией. Переговоры пока оборвались до присоединения к ним других прибалтийских стран[204]. Выйдет ли изо всего этого что-либо, сказать трудно.

Ну, мои родные, я жив и здоров и чувствую себя хорошо. Скучаю по вас, но не теряю надежды свидеться. Недавно в Москву вернулся Володя. Он прекрасно выглядит, работает по продовольственному делу и живет вообще хорошо. От Нины и от Андрюшки известий нет с июня, но, я полагаю, им живется тоже неплохо. От вас я имел письмо от начала августа, вот рад-то был!

Крепко вас всех целую и обнимаю. Будьте все здоровы, берегите маму, учитесь, не забрасывайте языков и музыки. Обо мне не тревожьтесь и не беспокойтесь. Не верьте всякому вздору, который печатают газеты. Крепко вас целую и обнимаю.

Ваш папаня и Красин

36 25 октября 1919 года

Родные мои, милые Любаша, Людмила, Катя и Люба! Пишу на тонкой бумаге, ибо это письмо должно до вас идти воздушной почтой, на аэроплане. Вот, други милые, до чего мы дожили, что только при помощи аэроплана и удается вам послать о себе весточку. Гг[оспода] руководители "Лиги Наций"[205] так боятся большевистской заразы, что даже писем не хотят из России пропускать, и нам приходится идти на необычные способы.

Я только вчера вернулся из Питера, куда ездил 17 октября — как раз день когда белые, взяв Гатчину и Красное Село, угрожали Детскому Селу (так теперь называется Царское) и самому Питеру. 18 октября в Питере настроение было довольно неважное: наши войска отступили, белые же, хорошо вооруженные, с танками и сильной артиллерией продвинулись вперед[206]. В воскресенье, 19-го, положение еще ухудшилось, мы потеряли Павловск и Детское Село и создалась угроза самой Николаевской дороге[207], которая могла быть перерезана в Тосно или в Колпине. Ораниенбаум, Петергоф, Стрельна, Лигово были еще в наших руках, но броневой поезд наш сражался уже на Средней Рогатке и при новом нажиме пришлось бы отступать на линию Приморской ветки, т[о] е[сть] перенести борьбу почти что на улицы города. Приказ и был дан такой — не сдавать Питера, вести бои на улицах города, в крайнем случае отступать на правый берег Невы, и, разводя мосты, обороняться там до прихода подкреплений. Подкрепления тем временем подтягивались успешно, и со вторника 21-го наши перешли в наступление от Колпина, ударив неприятелю в правый фланг. Наши силы все время были более значительны, чем у белых, но наша слабая сторона — вялое и неумелое командование: своих офицеров нет или почти нет, а кадровые офицеры душой если не на стороне белых, то, во всяком роде, не очень-то склонны особенно распинаться за Советскую Россию и большой инициативы не проявляют. Солдаты устали изрядно и дерутся хорошо лишь при условии руководства, без этого же превращаются в стадо овец, шарахаются при каждой световой ракете. Как только эта масса получает хоть малое руководство и командование берет на себя инициативу — люди идут и дерутся хоть куда. Вообще, вся наша война идет так, что пока мы не получим хорошего подзатыльника, мы деремся вяло, но когда положение сделается опасным, — напрягут силы и, так как их у нас в общем больше, — глядишь, и есть успех. Так было и на этот раз с Питером. У вас, вероятно, уже были телеграммы о падении Питера, а в действительности до этого не дошло, Павловск и Царское уже взяты обратно, а если не будет какого-либо сюрприза вроде нападения Финляндии, то дело и на этот раз окончится ничем. Я в Питер приезжал по своим путейским и отчасти электрическим делам и ни в каких военных действиях участия не принимал. Пишу об этом для специального успокоения милой нашей мамани, которая уже не преминула сделать сердобольную мину и, может быть, даже попричитала немного. В день моего приезда в Питер я еще успел спосылать Нюшу в Детское, и она вывезла мне некоторые нужные вещи из нашей квартиры. Сама Нюша служит сейчас у Сименс-Шуккерта в правлении у Гермаши, в Царском же в нашу квартиру поселили инженера сименсовского же, Прехта, родом датчанина, — очень добропорядочная семья, и, если сейчас при обстреле дом наш не сгорел, то, вероятно, все наши вещи останутся в целости. Вывозить сейчас оттуда имущество, во-первых, невозможно за полным отсутствием перевозочных возможностей, а во 2-х, куда же вывозить — всюду одно и то же.