Михал Айваз - Парадоксы Зенона

• Название: Парадоксы Зенона
• Автор: Михал Айваз
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2004
• ISBN: 5-352-00964-5

Михал Айваз – современный чешский прозаик, поэт, философ, специалист по творчеству Борхеса. Его называют наследником традиций Борхеса, Лавкрафта, Кафки и Майринка. Современный мир у Айваза ненадежен и зыбок; сквозь тонкую завесу зримого на каждом шагу проступает что-то иное – прекрасное или ужасное, но неизменно странное.

---

Я подумал об игровом автомате в деревенской пивной, о котором рассказывал археолог на берегу реки, о картинах в картинах; я размышлял, встречаются ли где-то в бесконечности эти ряды из двух повествований, питаются ли они одним источником, пересекаются ли в одной или нескольких точках – или же навсегда расходятся, вьются вокруг друг друга во тьме, никогда не соприкасаясь…

– Богиня еще несколько лет складывала из жемчуга подводные Нусли, но со временем Прага все больше забывалась ею, она охладела к своему детищу и навсегда забросила стройку – а ведь к тому моменту был почти закончен завод на правом берегу Ботича и его труба была уже наполовину готова. Богиня перестала интересоваться делами города, думая только о своем путешествии в космос. Она стала замкнутой, к астроному заходила все реже и реже, а потом и вовсе прекратила свои визиты. Но в ту ночь, когда она улетала к созвездию Лиры, сияющему высоко в небе, она пришла в его комнату, чтобы попрощаться. Празднества на лагуне закончились, город жил воспоминаниями и ожиданием нового бога, жил в надежде и страхе. У астронома сохранилась способность дышать под водой, и иногда он отправлялся в подводные Нусли и прогуливался по берегу подводного Ботича или же сидел на жемчужной лавочке в парке с жемчужными деревьями и наблюдал за проплывающими рыбками.

Об уходе богини в космос сторож писал летом 1989 года. Когда осенью сменился режим, он остался сторожем и продолжал писать. При этом он даже не пытался опубликовать роман или хотя бы отрывки из него. Я сказала ему, что мой отец – редактор одного пражского издательства, и принялась уговаривать, чтобы он принес мне свой труд, но писатель только улыбался, ему явно было безразлично, прочтет ли кто-нибудь его произведение. Однажды утром люди, живущие на окраине морского города, увидели на горизонте черный плавучий остров. Потом этот остров долгие месяцы шпионил за городом, плавая вокруг него и по ночам заливая квартиры ярким светом своих прожекторов. Никто не знал, что замышляют его обитатели. Появились признаки того, что в город проникли шпионы островитян, люди перестали верить друг другу, подозревая в каждом агента плавучего острова. Астронома вызвали на допрос, его подробно расспрашивали об аварии самолета и о жизни в Праге. Как раз когда писатель рассказывал об этом печальном периоде жизни морского города, к платформе подъехал поезд до Мнишека. Я не могла больше задерживаться и потому поблагодарила писателя, попрощалась с ним и села в поезд.

Я смотрела на пейзаж, мелькавший за окном, и размышляла об истории, рассказанной писателем. На вокзале я слушала ее с напряжением, как авантюрный роман, странное повествование в духе Жюля Верна, но к интересу примешивалось, с другой стороны, и некоторое отторжение. Не знаю, хотела бы я прочесть такую книгу или нет.

– Вам не нравилась фантастичность событий? – спросил я.

Девушка задумалась и ответила:

– Нет, экстравагантный вымысел обычно не тревожит; у него есть свое место в нашем мире, и его создают знакомые нам силы. Но в истории, которую рассказывал писатель, кроме богини, демона-кита и еще нескольких странностей, вроде бегающего памятника Гусу, ничего фантастического не было, в нем не принимали участия монстры, говорящие звери или кто-нибудь, им подобный. Город, который описывал писатель, наверняка не существует, но он не фантастичнее, чем арабские скальные города или плавучие виллы на Андских озерах. Хотя история странным образом притягивала меня, я не понимала, зачем она рождена, не понимала ни странной смеси из фантазий и спокойных, неспешных описаний, ни откровенных логических связей между частями целого, которое само по себе было нелогичным и бессмысленным. Еще у меня было ощущение, что автора не интересуют люди, или иначе – что их судьбы интересуют его не больше, чем рябь на водной глади и завитки дыма, что и то и другое для него – суть бессмысленные перемещения в пространстве. Мне казалось, что то, что в романе действовали люди, – случайность или дань старой привычке, что все эти годы писатель мог с таким же успехом описывать колыхание занавесок в пустой комнате или игру света на водной глади.

– Я бы с удовольствием прочел роман в тысячу страниц о колыхании белых занавесок, – ответил я. – Может быть, на страницах этой книги нам бы неожиданно встретился и человек, может быть, он встретится нам лишь тогда, когда мы перестанем отделять его лицо от жизни поверхностей, на фоне которых оно нам является. Я догадываюсь, что в этом мире неуловимых форм и движений мы могли бы научиться языку, при помощи которого тела и голоса людей сообщают нам самое главное, языку, из которого произошли все остальные языки.

– Мне в это не верится; я думаю, что тот, кто отправляется в шелестящий и трепещущий лабиринт, уже никогда не вернется, сгинет среди его печальных наслаждений, потеряется в усталом раю и не сможет ни с кем договориться, потому что его слова растворятся в однообразном шуме. История инженера, которую писатель сочинял много лет назад, возможно, была наивной, банальной и глупой, но в ней хотя бы имелся отблеск действительных вопросов, которые рождаются в мире людей, хотя бы далекий отклик живой боли и радости, – тогда как морской роман стал выражением безумного стремления вернуться к состоянию безликости, к самым началам Вселенной, или хотя бы найти остатки его монотонности в нашем мире.

– Меня все же больше заинтересовал бы эпос о колышущихся занавесках, чем роман о жизненном кризисе инженера, – ответил я.

Но я не был в этом абсолютно уверен. Я хорошо понимал страх девушки и сам его немного ощущал, но в то же время при встречах порядка с темным хаосом, который ему угрожает, я давно привык вставать на сторону хаоса. Я всегда говорил себе, что тем самым защищаю хрупкие формы, рождающиеся из хаоса, которые порядок хочет уничтожить, – но не была ли эта позиция выражением увлечения хаосом как таковым и застарелой ненависти к тем, кто устроился в порядке, как в безопасном доме? Однако я не хотел больше заниматься анализом. Мне не терпелось наконец узнать о разноцветных камнях, из-за которых мы пришли сюда и которые искрились передо мной на скатерти, и я напомнил о них девушке.

– У моей истории есть продолжение, – сказала она. – Я изучаю в университете философию и историю, а в прошлом году ходила на лекции по археологии. Это был один из моих любимых предметов. Профессор, который читал их, как раз вернулся из Индии, он был руководителем экспедиции, которая изучала остатки одной любопытной древней цивилизации. Он увлекательно рассказывал о развалинах дворцов, заросших джунглями, о скульптурах, вокруг которых обвились лианы, о странном ракушечном письме, найденном и расшифрованном двумя членами его группы. Однажды он пришел на лекцию и сразу начал рассказывать о таинственной находке в Южной Чехии, в лесах между Ландштейном и Славоницами в районе Индржихува Градеца. Там работали геологи, и под огромным камнем на вершине лесного холма они, к своему удивлению, обнаружили гигантскую каменную руку, которая как бы держала этот валун снизу. Геологи рассказали о находке археологам; те немедленно отправились в ландштейнский лес и раскопали руку до плеча. Скоро из земли показалась огромная каменная голова. Это была голова женщины с волосами, закрепленными налобным украшением в виде трех рядов горизонтальных овалов, разделенных золотыми волнистыми линиями. Находка вызвала большой ажиотаж, потому что внешний вид скульптуры не напоминал ни один из известных стилей, и никто из специалистов не мог определить, когда эта скульптура была создана и к какой культурной эпохе относится. В Ландштейн съехались ведущие археологи и историки искусства; одни находили в лице шумерские черты, другие говорили о Персии, третьи – о Египте, но в конце концов все они в недоумении умолкали перед каменной рукой и головой.

Услышав о зарытой в земле ландштейнской скульптуре, я была потрясена еще больше, чем археологи, потому что сразу вспомнила ворота морского города, о которых рассказывал писатель на вокзале. Я не удержалась и спросила, не было ли на груди у скульптуры ожерелья, сплетенного из спиралей, и не держала ли она в другой руке светильник в форме лилии. Профессор сказал, что на шее у нее действительно было спиралевидное украшение, а о фонаре он ничего не знал, так как вторая рука была еще скрыта в земле. Наверное, он думал, что я узнала об украшении от кого-то из тех, кто принимал участие в раскопках. Но спустя несколько дней археологи отрыли вторую руку, и оказалось, что в ней действительно зажат светильник в форме лилии. И когда профессор пришел на следующую лекцию, то прямо от двери направился к ряду, где сидела я, и стал расспрашивать, откуда мне было известно о подземном фонаре. Я рассказала ему о встрече с писателем и о его морском романе. Профессор думал, что это случайное совпадение, но все же решил посоветовать археологам искать с другой стороны огромного камня вторую скульптуру. Скоро там обнаружили руку другой фигуры. Профессор принимал участие в этих работах; вернувшись в Прагу, он сразу же позвонил мне и попросил зайти к нему на факультет. Мы пробыли там, пока не заперли здание, а потом до поздней ночи сидели в ресторанчике «У городской библиотеки» и отчаянно пытались найти разгадку этой истории.