Генрих Метельман - Сквозь ад за Гитлера

• Название: Сквозь ад за Гитлера
• Автор: Генрих Метельман
• Издательство: Яуза-пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9955-0015-5

В конце 1941 года, когда канонир противотанкового артиллерийского дивизиона 22-й танковой дивизии Генрих Метельман прибыл на Восточный фронт, этот воспитанник Гитлерюгенда и убежденный нацист испытывал эйфорию от триумфальных побед вермахта и верил в военный гений Гитлера. Однако вскоре восторг уступил место недоумению, а потом и разочарованию. Война в России слишком сильно отличалась от ярких пропагандистских картинок. И Метельман увидел ее с самой мрачной стороны.

Победы сменились катастрофическими поражениями. 22-я танковая дивизия была разбита под Сталинградом. Самому Метельману чудом удалось вырваться из котла. К этому времени он разуверился в нацистском режиме и искренне полюбил русский народ. Несмотря на строжайший запрет, всю войну Генрих Метельман тайно вел дневник — и в окопах Сталинграда, и во время кровопролитной битвы за Крым, и в хаосе отступления через всю Польшу и Германию. Несколько потертых записных книжек стали основой этих уникальных мемуаров. Они позволили автору уже в преклонном возрасте восстановить картины ожесточенных боев и сурового солдатского быта и искренне, в мельчайших подробностях рассказать о том, какими на самом деле были жизнь и смерть на Восточном фронте.

---

Подразделение оказалось боевой группой («Kampfgruрре»), разношерстной по составу и собранной из отбившихся, как и мы, от своих частей и подразделений горемык. Нам приказали доложить о прибытии полковнику Хеде, командиру данной группы. Стоило мне только увидеть этого полковника, сидевшего, завернувшись в одеяло, как я понял, что мы влипли. Когда он осведомился насчет моего внешнего вида — на мне была все та же позаимствованная на позиции румын шуба, а на голове меховая шапка, — отметив, что я одет не совсем по форме, если не сказать больше, пришлось снять шубу, под которой была немецкая шинель. Полковник выпытал все, что можно о наших бывших подразделениях, потребовал назвать соответствующие населенные пункты и поинтересовался, в курсе дела ли мы относительно того, что происходит у Сталинграда. Мы мало что могли сообщить ему, кроме того, что там хаос, паника и неразбериха. Произнеся слово «дезертирство», он пристально посмотрел на нас, намекнув на возможность попасть под военно-полевой суд. Но, будучи в нескольких тысячах километров от родной Германии, приходилось считаться с любой неожиданностью, так что нас под трибунал отдавать не стали, к тому же спешивший на помощь Паулюсу фельдмаршал Манштейн нуждался в живой силе, и нас срочно перегруппировали и вывели из подчинения полковника Хеде.

Боевой дух был на нуле. Циркулировали самые невероятные слухи, поговаривали даже о предательстве в высших эшелонах военного командования. Часто упоминали о генерале Зейдлице, конечно, о Паулюсе и полковнике Адамсе, который, как утверждали, и был автором сценария Сталинградской катастрофы. Естественно, не скупились на брань в адрес «генерала Мороза», но тех, кому на самом деле приходилось лежать сейчас мордой в снегу в Сталинграде, этот мифологический образ уже не убеждал. Естественно, сетовали на «слишком растянувшиеся линии коммуникаций» — мол, вон как далеко Германия от Сталинграда, но ведь и русским приходилось сталкиваться, по сути, с той же проблемой.

Нам повезло, и мы с Фрицем оказались в одном подразделении — в довольно бестолковой боевой группе под командованием одного гауптмана и насчитывавшей от силы сотню человек. Единственным нашим скарбом было оружие, да еще видавший виды грузовичок французского производства, кузов которого был забит до отказа железными бочками с топливом, пулеметами, провиантом и боеприпасами. Мы все больше убеждались, что нам несказанно повезло оттого, что русские пока что не успели очухаться от победы под Сталинградом и целиком были заняты решением проблем, чем и как срочно заполнить образовавшиеся после нашего панического отступления пустоты. Но как бы то ни было, они, похоже, на ходу учились воевать и побеждать. В ответ на наши боевые группы русские выставляли свои. Будь у них побольше танков западнее Дона, я не сомневаюсь, что они разнесли бы нас в клочья. Иногда нам попадались такие же группы, как наша, если они были достаточно малочисленными, то соединялись с ней. Самой серьезной проблемой стали внезапные ночные атаки русских.

Однажды ярким солнечным утром на нашем пути возникло село. Низкие домишки были едва различимы в снегу. С провиантом у нас дело обстояло, как обычно, то есть хуже некуда. Мы с Фрицем, решив воспользоваться эффектом внезапности, отправились в это село вдвоем. Пока наша группа только подходила, мы прошмыгнули в село, решив поживиться. В спешке мы и не заметили, как оказались в курятнике. Я только собрался схватить курицу, как раздались выстрелы. Выглянув в дыру в стене, я увидел, как Фриц, пригнувшись сидит у забора, а из хаты на противоположной стороне выбегают русские, тут же спрыгивают в придорожную канаву и оттуда открывают огонь по нашей группе, как раз входившей в село. Какое-то время я поддался панике, но, выглянув немного погодя из своего убежища, я убедился, что и русские и немцы залегли. Скорее из страха, чем следуя какому-то разумному плану, я несколько раз пальнул туда, где только что заметил русских. Позже я разглядел их следы, ведущие в лабиринт поросших прошлогодней травой канав или траншей — удостовериться, что именно это было, я не решился.

Русская деревня зимой — странное зрелище отъединенности от мира, необитаемости, тишины, которые бывают только на погосте. Когда мы стали обходить хаты, мы не обнаружили в них ни людей, ни даже собак или кошек. Войдя в хату, которую только что спешно покинули русские, я заметил разбросанные автоматы и винтовки, которые они не успели прихватить второпях. Из этого можно было заключить, что наш визит в село явился для них полнейшей неожиданностью.

На краю деревни за протянувшейся от нее длинной балкой мы разглядели хуторок — с десяток хат, не больше, расположившийся километрах в двух. Кто-то из наших, приставив к глазам бинокль, стал вглядываться и тут же присвистнул от изумления. Взяв у него бинокль, я увидел группу красноармейцев, один из которых созерцал в бинокль нас. Группами по четыре-пять человек бы заняли хаты, и вскоре из печных труб потянулся дымок.

Прямо у нашей хаты стоял обширный амбар, полный сена. Забравшись повыше на сено, мы решили устроить там наблюдательный пункт — оттуда занятый русскими хуторок был как на ладони. Если судить по поступавшей информации, наше отступление постепенно приобретало упорядоченность, и когда поступил приказ остаться в деревне на несколько дней и осуществлять прикрытие разрозненных сил, направлявшихся к новой линии фронта, мы восприняли это с удовлетворением. Контакт отдельных мелких групп между собой поддерживался через конных делегатов связи.

На вторую ночь, когда я стоял на посту в амбаре, занимавшие хутор русские атаковали нас. К счастью, наше боевое охранение еще до наступления темноты заметило некоторое оживление, свидетельствовавшее о подготовке атаки, и «иваны» не застали нас врасплох — наш гауптман объявил готовность № 1 для всего подразделения. В нужных местах были установлены пулеметы, и мы стали ждать.

Около полуночи мы заметили бегущие через кустарник силуэты в белых маскхалатах. Русские направлялись к нам. Все мы получили строжайший приказ не открывать огня вплоть до того момента, пока не начнет стрельбу сам гауптман, сидевший за пулеметом под прикрытием выложенного из камня ограждения. И хотя все мы далеко не впервые оказывались в подобной ситуации, напряжение росло с каждой секундой. И надо же — сверху со стога сена кто-то уронил каску, и она задребезжала вниз по лестнице. Все фигуры в белых маскхалатах разом исчезли в снегу. В результате с открытием огня поторопились — русские еще не успели подойти достаточно близко. В начавшейся суматохе русские — которых и было всего-то с пару десятков против сотни нас — быстро осознав, что ловить нечего, убрались восвояси. Впрочем, кое-чего мы все же добились: один из нападавших был ранен и теперь лежал в снегу неподалеку от нас. Убедившись, что его товарищи бросили его погибать, несколько наших бойцов стали подползать к нему с разных направлений. Русский оказался сержантом, он получил довольно серьезное ранение в бедро, но был жив. Его дотащили до одной из хат, где наш санитар промыл и перевязал рану. Сержант, пролежав в снегу около получаса, отогрелся, а когда ему дали выпить горячего, тут же заснул. Я хорошо рассмотрел его. Это был плечистый молодой человек, довольно симпатичный, с коротко остриженными светлыми волосами. Он не поддался попыткам нашего санитара разговорить его.

Утром со стороны русских послышались крики: потом на фоне снега кто-то из них, сидя в канаве или вырытой прямо в снегу траншее стал размахивать белым флагом. До кричавшего было метров двести. На ломаном немецком в рупор он осведомился, не готовы ли мы принять парламентера. Наш гауптман оцепенел, сообразив, что русский с рупором сумел подобраться так близко незамеченным. Поскольку кроме меня по-русски никто из наших не говорил, меня попросили узнать через рупор, чего они хотят со своим парламентером.

— Вы обещаете, что не будете стрелять, если мы выйдем к вам? — спросили у меня.

После обсуждения с гауптманом и остальными, я дал положительный ответ, и вскоре из укрытия выбрались двое русских и стали в полный рост. Вышел из своего укрытия и я, оружия при мне не было. Русский произнес всего одно слово: «обмен».

— Что за обмен?

— К вам попал наш сержант, скажите, он жив?

Заверив его, что их товарищ ранен, но остался в живых, он заявил, что они тоже недавно захватили в плен нашего фельдфебеля и готовы пойти на соответствующий обмен пленными. Когда я перевел просьбу русских нашему гауптману, он сказал, что, мол, иди и договаривайся с ними, сам сообразишь, что к чему. Я объявил русским, что такой обмен возможен.

— В таком случае, — прокричал русский, — мы просигналим своим на хуторе, а через десять минут после того, как мы отправимся туда, двое наших приведут вашего фельдфебеля, двое ваших пусть приведут нашего сержанта.