Сергей Аверинцев - Сергей Сергеевич Аверинцев

• Название: Сергей Сергеевич Аверинцев
• Автор: Сергей Аверинцев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-94242-027-0

Верстка моих старых записей с рассказами и разговорами Алексея Федоровича Лосева заканчивалась, когда пришло известие о кончине Сергея Сергеевича Аверинцева. Говорить об одном, не вспоминая о другом, стало невозможно. Поэтому, а не по какому-нибудь замыслу, эти два ряда записей оказались рядом, связанные между собой толь­ко тем, что оба созданы захваченностью перед лицом удивительных явлений, в конечном счете явлений Бога через человека, и уверен­ностью, что в нашей жизни надо следовать за звездами.

Не бывало, чтобы где-то был Аверинцев и это был не праздник или событие. Поэтому говорить о его достоинствах это одно большое дело, для которого надо читать его книги, задача на будущее. А по­нять, кто он был, это другое дело, дело веры. Все чувствовали, что нехорошо было встретиться с Аверинцевым и не думать потом о нем, в крайнем случае просто записать. Кто так не делал.

Поскольку магнитофона у меня никогда не было, ничто в этих пересказах, даже взятое в кавычки, нельзя считать прямой речью Сергея Сергеевича. Я отвечаю только за то, что ничего не добавлял от себя, когда посильно записывал услышанное и увиденное.

---

355

28.11.1987. Из блужданий, я думаю, выход только один, в непре­станном усилии. Примерно тому же служит подчинение духовному руководству. Но надежнее всего то и другое вместе, как у Аверинцева.

29.11.1987. Удивительный Аверинцев подробно, размеренно пе­ресказал мне вечер Чаадаева в Доме литераторов в среду. Он сам гото­вился выступать — как он мог так подробно всё запомнить? Ира гово­рит, что его выступление было полный провал, люди томились, он их замучил академизмом, время которого, говорит она, прошло. Почему прошло? И не так ли, что умы литераторов кипят, жаждут эффекта, а Аверинцев требует ясной, смиренной, спокойной головы?

Он поразителен. Он как старательный семилетний способный ученик, не избалованный и не знающий о своей гениальности. Он сел в машину и спросил, что нового. Я рассказал о том, что отныне 70% фондов в Институте философии будут отведены теме «диалек­тика перестройки, ее противоречия etc.»; и о том, как издательству «Прогресс», уже перешедшему на хозрасчет, невыгодно получать вы­году и для «Шагов за горизонт» оно назначает тираж 11 тысяч, ровно столько, чтобы окупить затраты на издание, ничуть не больше. «Но и моей 'От Босфора до Евфрата' поставили 10 тысяч». И, когда мы по­ворачивали с Бакинских комиссаров налево на Ленинский проспект, т.е. на том самом месте, где весной он сказал о последнем данном нам шансе, он теперь говорит, почти сладострастно: «Да, видно, фа­раон ожесточился сердцем, теперь ему погибнуть». После этого. По­сле этого он заговаривает: в среду 25 ноября в день католической св. Екатерины в доме литераторов было чаадаевское собрание. И обсто­ятельно, с содержанием и оценкой, половину на пути туда, половину на пути обратно, пересказывает выступления того вечера. Хороши были старики уже весомостью своего слова, впервые свободного и уже закатного. Лидию Чуковскую встретили стоя аплодисментами.

9.12.1987. Первая, кому нас представил Аверинцев, была Фери фон Лилиенфельд, как в сказке. Полная круглая дама, всегда добро­желательная, очень открытая, отзывчивая, четкая. Аверинцев мало говорил, шла в основном политическая сплетня. При царе, сказала Лилиенфельд, на вывесках стояло «Мясник», а в лавке продавалось мясо; теперь написано «Мясо», но в лавке один мясник. Впрочем, сказала она, наше западное изобилие чрезмерно, излишне:

356

300 сортов сыра, но ведь все равно вы берете только один сорт, который подешевле. Ира рассказала о чукче, отстоявшем «самую длинную» очередь за мясом, но напрасно: мясник уже умер. Аверинцев сказал, л как наши диалектики искали дефиницию дефициту: объективная реальность, данная в ощущении не нам.

10.12.1987. Я вчера подарил Аверинцеву «Шаги за горизонт», надписав: «Dem Zauberer... mit Bewundenmg». Это грубо, но что де­лать. — Он не спал ночь, но от этого только тих, слаб, и все равно Оговорит, говорит, цитирует стихи Иванова, 1917 года, «и не спешите праздновать победу», и Ахматовой, «всё расхищено, предано, прода­но» — он эти стихи приводил в прошлую субботу в Политехническом музее в подтверждение того, что, в отличие от Французской револю­ции, наша не имела великих поэтов, которые воспевали бы ее: наши поэты дали прозрения, пророчества, выходившие далеко за пределы политического момента, говорящие о чем-то по ту сторону этих событий. — Потом он говорил о случае с ним в Венеции, не очень любимом им городе, — случае, который для него стал, вернее, он ему придал символическое значение. Итак, уже вечером он приехал в Ве­нецию, один, имея телефон знакомого. И не мог ему дозвониться. С чемоданами он обошел весь город, и везде от гостиницы к гостинице шли вереницы молодых людей, туристов, не находя себе номеров. Вообще-то на такой случай у них предусмотрено, люди спят на улице в спальных мешках, потому что уже холодно. Но как? С непривычки Аверинцев боялся разболеться. И когда почти уже не мог идти со

/своим чемоданом от усталости, вдруг принудил себя думать: это вот сейчас мое хождение по Венеции и есть ее осмотр; прими, что всё j так и более благоприятного времени уже не будет. И распространи // на жизнь: более удобного, чем это неудобное, положения для жизни J) уже никогда не будет.

Он не спал, ему удалось задремать только на несколько минут, да и то он увидел кошмарный сон. К нему в ИМЛИ приходит Фери фон Лилиенфельд, она будет говорить, возможно, о нем же самом и на его чествовании. Официальное лицо подходит к ним, предлагает Лилиенфельд, ведь она плохо говорит по-русски, для облегчения задачи уже готовый текст ее выступления. Что за чушь, возражает она, это еще зачем, я прекрасно скажу все сама. Официальное лицо

357

однако настойчиво. Аверинцев берет этот текст, чтобы взглянуть на него, и видит, что текст составлен так хитро, чтобы представить саму Лилиенфельд в издевательском свете, а его, Аверинцева, оклеветать. И просыпается от ужаса.

Гаспаров сказал лучше, тоньше всех: о 30-летнем юбилее своего знакомства с Аверинцевым, когда они были на 1 и 5 курсе соответс­твенно; мягко, тактично, с просьбой к нему простить за помеху этого самого события. И вручил две книги, которые, сказал он, порадуют ли Аверинцева, не знаю, но у Аверинцева быть рады. — Федоров читал невнятно и долго латынь. — Михайлов вспомнил об одной ми­нуте разговора с Аверинцевым, идея «опубликовать одну минуту». — От сектора Робинсона потешно читали древнерусское приветс­твие. — Гасан Гусейнов смело читал латинские гекзаметры, quinque lib(e)ros scripsit, duo cum Natalia, etc. — Лилиенфельд говорила тепло о европействе, наш общий дом. — Васильева: что уже не время для легкомыслия, надо работать (Аверинцев недоверчиво и внимательно улыбался). О том, как он вывел нашу филологию из провинциаль­ности. И как за ним стало легко идти. Если сейчас нам всем не очень стыдно за то, что мы делаем, то заслуга здесь его. — Ира говорила «от имени читателей» о том, как Аверинцев много сделал для времени накопления, обогащения нашей жизни, собирал, усложнял. У Иры получилось, что теперь мы переходим ко второму этапу, который какой? И какое там место Аверинцева, осталось неясно. — Ванечка сидел рядом со мной, громко хлопал, комментировал: хорошо го­ворят; и тревожился, что перед папой стопка адресов не будет такая высокая, как перед Робинсоном. Когда под особо усердными хвала­ми Аверинцев склонился головой к столу, Ваня сказал: папе стыд­но; когда я еще не догадался, что Аверинцев покраснел. Благодаря Гаспарову, Михайлову, Васильевой, да и другим, было благородно, семейно; мало официальных поздравлений; Ваня и Маша бегали по залу. Это Россия, интимное, простое.

Аверинцев отвечал: я сначала был до крайности смущен и хотел залезть под стол. Доброту ко мне принимаю, благодарю; это не зна­чит, что я хоть отчасти соглашаюсь со сказанным обо мне. День рож-Ддения сомнительная вещь. Ориген заметил, что в Писании говорится explicite о дне рождения только царя Ирода. Но, правда, Честертон думал иначе... Благодарность всем. Друзьям; без друзей нельзя жить,

358

 (Зкк; офитах;; это знали во все века. Обращается к Робинсону, благо­дарит за старые работы, примечания к Аввакуму. Мать Андрея Нико­лаевича была биологом, оба мои родителя тоже. Отца моего мало кто из присутствующих знает. А одна моя слушательница, оказывается, была и слушательницей моего отца, и сказала, что я говорю так же как он. Времена большего света, которые наступают... Тогда особая благодарность и чувство кровной связи. Один старый человек сказал: вот, тебе можно говорить, а мне всю жизнь было нельзя. И это прида­ет чувство страшной ответственности. Нам как бы легко, мы можем говорить — но и за тех людей тоже, память о них придает страшную глубину. В моем полупочтенном возрасте думаю о... Прочту, себе в утешение, мой перевод стихотворения Клоделя о том, что отвечает мудрец на предложение вернуть ему молодость.

Я вижу, что ясный свет на всём, Туманность ушла... И этот четко исписанный лист ... этого неутомимого писца... Мне охота всё дочитать до конца. Холодный ветер овевает мое лицо, Я чую его, и он мне друг.

Почему так благосклонны ко мне? Я не красноречив, я сбиваюсь, я повторяюсь... Может быть потому, что я всегда принимаю каждого моего слушателя всерьез; а себя я никогда всерьез не принимаю.

Феликс Кузнецов говорил беспардонно о том, что Аверинцев принадлежит не себе; барин напомнил крепостному, чей он. Может быть, Кузнецов ощущает себя не барином, а управляющим, зато ка­ким преданным.

13.12.1987. Ложусь спать, читая удивительную классификацию снов, с описанием, у Макробия. Тут чистота, воздух, простор; то же Аверинцев. Рядом с этим Рязанов. Всё-таки грязь. При всей добро­желательности. В чем дело? Может быть беда в телевизоре, он всё портит?

25.12.1987. Ланда просит меня прочесть аверинцевскую «Дидахе», которую не хочет включать. И я ее не читаю. Я бы тоже не включил такую статью, но Аверинцева бы включил. Он стал членом-коррес-

359