Петр Губер - Донжуанский список Пушкина

• Название: Донжуанский список Пушкина
• Автор: Петр Губер
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Увлечение поэта Н. Н. Гончаровой и история его последнего сватовства во многом напоминают аналогичные случаи, когда он искал руки С. Ф. Пушкиной и А. А. Олениной. Индивидуальные отличия, успевшие впоследствии сказаться у этих трех девушек, после того, как они вышли, замуж, не должны нас смущать. Гораздо существеннее то, что общая формула отношений была приблизительно одинакова: Пушкин мгновенно пленялся внешней красотой и миловидностью, тем обликом свежести, юности и quasi-ангельской невинности, который бросался ему в глаза при первых встречах. Полюбив, он сразу делает предложение, словно боится упустить удобную минуту и преждевременно остынуть. Опасение далеко не напрасное, ибо любовь его, вначале столь пылкая и нетерпеливая, быстро улетучивается после решительного отказа. Так было с С. Ф. Пушкиной и с А. А. Олениной. То же самое могло повториться и с Н. Н. Гончаровой. Вторично посватавшись за нее в 1830 году и добившись на сей раз удовлетворительного ответа, Пушкин вдруг начинает колебаться. Он уже готов не без удовольствия мечтать о поездке за границу, в случае если ему все-таки, в конце концов, откажут. Но семья Гончаровой боится пренебречь женихом, который не требует никакого приданого, и отныне участь его решена.

Отметим также, что во всех трех случаях Пушкин не старался узнать поближе девушку, намеченную им в жены, и не хотел предоставить ей возможность в свою очередь узнать и полюбить его. Об ее согласии, об ее сердечной склонности он, как будто, даже не особенно заботился, стремясь главным образом заручиться согласием ее родителей и близких. Екатерина Ник. Ушакова стоит в этом смысле несколько особняком. Пушкин часто бывал в их доме. Независимо даже от нежных чувств и помыслов о женитьбе, с Екатериной Николаевной его связывала простая, хорошая дружба. Несомненно, что в 1829 году он был душевно гораздо ближе к Ушаковой, нежели к Н. Н. Гончаровой, которую начал по настоящему узнавать лишь тогда, когда она приняла фамилию Пушкиной. И вот замечательно, что именно в отношении Екатерины Николаевны он проявляет всего больше осторожности и медлительности: ездит в гости в продолжение долгих месяцев [а в те времена частые визиты холостого молодого человека в дом, где были барышни на выданьи, имели совершенно определенный смысл], но никак не может собраться сделать формальную декларацию. Очевидно, он знал себя, и потому так спешил венчаться с Гончаровой. Иначе, откладывая решение со дня на день, он рисковал навеки остаться неженатым.

                                                            Ек.Н.Ушакова

А он хотел жениться, чтобы наконец узнать счастье. Ибо до сих пор счастья не знал. Красота, молодость, свежесть, душевная нетронутость казались ему непременными для того условиями. О прочем он мало заботился, убежденный, что сумеет образовать юную жену сообразно своему идеалу.

Идеал был у него весьма определенный и ко времени женитьбы уже окончательно сложившийся. То был идеал Мадонны, конечно. Но притом великосветской Мадонны. Дьявольская разница – можно сказать, пользуясь любимым выражением Пушкина. Мадонна или ангел. Этот последний эпитет Пушкин охотно давал всем женщинам, которых любил. При всей трафаретности этого привычного обращения, в нем содержится намек на те черты женской природы, которые всего сильнее манили Пушкина.

Но при всем том ангел непременно должен быть безукоризненно воспитан. В характере и в манерах его казалось непозволительным все то,

Что в высшем Лондонском кругу
Зовется vulgar…

Даже Татьяна, милая, нежная, искренняя Татьяна, достигает пределов совершенства в глазах Пушкина лишь тогда, когда пребывание в высшем свете наложило на нее свой отпечаток.

Рассказывают, что поэт Джон Бернс, шотландский Кольцов, первую половину своей жизни прожил в деревне, в крестьянской среде. Там написал он свои лучшие произведения. Затем пришла слава, распахнувшая перед ним двери аристократических салонов Эдинбурга. Спрошенный однажды, в чем заключается наиболее заметное отличие высшего общества от остальных классов, он ответил: "Мужчины более или менее везде одинаковы. Но молодая, изящная светская женщина – совсем особенное, чудесное существо, которого нельзя встретить в деревне, да и нигде вообще, кроме большого света".

Пушкин, конечно, подписался бы под этими словами Бернса. Если он так дорожил своей принадлежностью к аристократическому кругу, если так упорно и настойчиво он стремился занять в нем место, то, разумеется, скорее ради женской, нежели ради мужской его половины. Он любил тип светской женщины, как поэт и художник. Но он, кажется, не подозревал, что тип этот осуществляется лишь постоянным усилием искусства, очень утонченного, очень разнообразного и гибкого, способного доставить знатоку не меньше рафинированных наслаждений, нежели живопись, музыка или театр, к которому искусство это стоит всего ближе. Но, бывая в театре, лучше оставаться в зрительном зале и не заглядывать за кулисы. Иначе иллюзия исчезнет.

Кроме того Пушкин, остановив свой выбор на Наталии Николаевне Гончаровой, упустил одно обстоятельство первостепенной важности. Он забыл, что с успехом играть роль на великосветской сцене может только женщина, обладающая живым, разносторонним и восприимчивым умом. Но, как нарочно, именно ума не получила в дар от щедрой во всех прочих отношениях природы простодушная Натали.

Далее случилось то, что и должно было случиться.

В домашней повседневной жизни ангел явился капризным, взбалмошным, требовательным, суетным, вздорным существом. Но это было еще полбеды. Гораздо хуже оказалось то, что спокойного женственного достоинства, которое Пушкин превознес в лице Татьяны, не хватало его супруге. В наиболее трудных и рискованных положениях, во всех тех случаях, когда недостаточной оказывалась обычная светская дрессировка, усвоенная с детства, и нужна была собственная находчивость, собственное чувство такта, Наталия Николаевна не умела себя держать и делала один ложный шаг за другим. Она кокетничала с государем, потом с Дантесом. Прококетничала жизнь своего гениального мужа.

Говорят, ревность сгубила Пушкина. Это мнение, конечно, справедливо, но требует некоторых оговорок.

Ревность Пушкина нельзя сопоставлять с ревностью Отелло, как это неоднократно делалось. Венецианский мавр был доверчив и слеп. Сперва верил в любовь своей жены, потом поверил в ее измену. Пушкин, напротив, при необычайно ревнивом нраве и большой подозрительности, не допускал мысли, что Наталья Николаевна изменила ему с Дантесом. Но он не мог не видеть, что она держит себя не достаточно тактично и осторожно с дерзким молодым кавалергардом. И это зрелище было для него нестерпимо. Отвергая правдивость городских толков о падении Натальи Николаевны, он приходил в бешенство, когда отзвуки их достигали до его слуха. Наталья Николаевна не умела поставить наглеца на надлежащее место. В таком случае это сделает он, ее муж!

В ухаживаниях Дантеса, пусть неудачных, он видел личное для себя оскорбление. Еще бы! Ведь по собственному опыту он знал, что можно волочиться за женщиной совершенно спокойно и цинично, без тени уважения к ней; и он хорошо помнил, что роль обманутого мужа [такая трагическая по существу] навеки останется смешною в людских глазах. Вероятно, ему приходили на память фигуры А. Л. Давыдова, Ризнича, Воронцова, Керна, Закревского и других злополучных супругов, которых жены обманывали при его собственном участии или при участии его друзей. И он дал себе слово не уподобиться даже в глазах света этим жалким людям. Его положение напоминало отчасти положение Мольера, который, после стольких насмешек над рогатыми мужьями, должен был сам принять рога, которыми наделила его Арманда Бежар. Но камер-лакей Людовика XIV проявил больше покорности судьбе, нежели камер-юнкер Николая I.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. I.

Теперь нам предстоит рассмотреть один из самых запутанных вопросов в душевной биографии Пушкина. В предыдущих главах мы не раз касались его мимоходом, но здесь вопрос этот должен быть поставлен полностью.

Осенью 1828 года Пушкин, с необычной для него быстротою, создал поэму "Полтава". Немедленно после окончания ее он выехал в Малинники – Тверское имение Вульфов – и там, 27 октября, набросал у себя в черновой тетради посвящение поэмы, которое в первоначальной редакции, несколько разнящейся от окончательного печатного текста, читалось так:

Тебе… Но голос Музы темной
Коснется ль слуха твоего?
Поймёшь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего,
Иль посвящение поэта,
Как утаенная любовь,
Перед тобою без привета
Пройдет непризнанное вновь?
Но если ты узнала звуки
Души, приверженной тебе,
О, думай, что во дни разлуки
В моей изменчивой судьбе
Твоя печальная пустыня,
Твой образ, звук твоих речей.
Одно сокровище, святыня,
Для сумрачной души моей.

Посвящение озаглавлено "Тебе". Перед заголовком красуется нечто в роде эпиграфа: I love this sweet name [я люблю это нежное имя]; рядом, на той же странице и на соседней, несколько исчерканных набросков, из которых создался перебеленный текст посвящения.