Лео Яковлев - Победитель

• Название: Победитель
• Автор: Лео Яковлев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

До общего подъема Фима уже более не ложился и до самого построения быстро ходил по поляне, чтобы согреться. В отличие от училища построение здесь состоялось только после весьма скудного завтрака и закончилось «боевыми» поручениями. Фиминому отделению взводный поручил заготовить для будущей взводной то ли палатки, то ли землянки бревно, для чего следовало срубить одну из высоких сосен, стоявших на дальнем краю поляны, обрубить ветки и доставить ее к тому месту, где другое отделение начало копать неглубокий котлован. Старшина выдал Фиме пилу и топор, и он вольным шагом повел своих ребят к месту действия. Как валить сосну никто из них не знал. Более того, весь состав его отделения был укомплектован детьми русских старожилов среднеазиатских городов, и никто из них до этого не только не держал в руках поперечную пилу, но и не знал, что это такое. Самым грамотным оказался Фима: в его харьковской жизни ему приходилось с отцом распиливать бревна для дров на растопку домашней угольной печи. Но то было совсем другое дело: бревно укладывалось на «козлы», и пильщики, стоя друг против друга, поочередно тянули на себя звонкую пилу, состоявшую из двух вертикальных ручек и тонкого стального полотна с зубьями. Зубья все глубже и глубже погружались в древесину, выталкивая приятно пахнущие опилки. Нужно было только следить, чтобы на пути пилы в дереве не оказался твердейший сучок, который мог не только притупить, но и сломать зубья.

Здесь же сосна стояла вертикально, и приспособиться водить пилу было нелегко, а когда ствол все-таки удалось подпилить настолько, чтобы сосна потеряла свою устойчивость, она вдруг упала в сторону густого молодого леска, выходившего к опушке леса, легла на верхушки этих еще не высоких деревьев, и вытащить ее не было никакой возможности. Драгоценные утренние часы были потрачены напрасно, приближалось время возвращения в расположение взвода, а вернуться без сосны означало покрыть себя позором, стать объектом шуток, да и «заработать» какие-нибудь взыскания. Конечно, Фима был не против того, чтобы его разжаловали в рядовые, но не такой же ценой!

Рядом с ними стояла еще одна пригодная сосна, но если и она упадет в лес, будет совсем плохо. Чтобы самому как-то обдумать сложившуюся ситуацию, Фима объявил перекур. Все радостно попадали в траву. Фима тоже улегся на землю, но в сторонке: ему хотелось сосредоточиться, но спасительные мысли почему-то не приходили в голову, и он погрузился в созерцание обычной и такой далекой от войны жизни, кипевшей в траве. Он не знал, что сорок пять лет назад, в те годы, о которых его родители говорили «в мирное время», по этой же самой поляне пробежал другой легконогий и взволнованный восемнадцатилетний юноша, а потом, присев к столу в некогда стоявшем здесь барском доме, записал рожденные его сердцем строки:

Солнце выйдет из тумана,
Поле озарит,
И тогда пройдешь тропинкой,
Где под каждою былинкой
Жизнь кипит.

Поставив под этими стихами дату — 21 июля 1898 года, — их автор не знал, что ему еще предстоит, правда недолго, поучаствовать в первой мировой бойне, потом узнать, что боготворимый им народ, ласково и гордо именовавшийся им «скифами», весело и без малейшего еврейского подстрекательства сжег дедовский дом, дом ученого, «сороковых годов соратника» Федора Достоевского, так же боготворившего этих поджигателей, что сам он еще напишет оду красной банде из двенадцати (по числу святых апостолов) головорезов, во главе которых он поставит Иисуса Христа в белом венчике из роз, и в конце концов умрет от голода в «свободном» Петрограде. Это мы теперь знаем, а он тогда, наблюдая вечную жизнь, кипящую под каждой былинкой, еще ничего не знал. Не знал о его судьбе и Фима, хотя упомянутую здесь славную «первую» пролетарскую поэму в школе «проходил», и сейчас он рассеянно наблюдал ту же самую, не прекращающуюся ни на миг жизнь: ползают всякие букашки, красивые красные жучки с черными крапинками, жучки его харьковского детства, в котором они именовались то пожарниками, то солдатиками. Потом его внимание привлек крупный лесной муравей, пытавшийся забраться на стебель травы, но ветерок, набегавший с Сенежа, то и дело сбивал его.

Давным-давно на краю пустыни, мимо которой Фима проезжал всего лишь неделю назад, один молодой человек, на мгновение прервав свой долгий и утомительный путь, слез с коня и лег передохнуть на твердую землю, местами покрытую полуиссохшей травой. Взгляд его упал на крупного хромого муравья, пытавшегося взобраться на травинку. Ветер, горячими волнами набегавший из пустыни, сбрасывал его на землю, но хромой и слепой муравей упорно повторял свои попытки и, в конце концов, между двумя порывами ветра все-таки успел подняться на вершину стебля и закрепиться там, и тогда молодой человек сказал своим немногочисленным спутникам:

— Это маленькое насекомое, — он показал на муравья и продолжил: — должно служить примером терпения и настойчивости. Несмотря на все превратности судьбы, мы не должны унывать и падать духом; нужно всегда надеяться, что с терпением, а наш Бог любит терпеливых, и постоянным стремлением к хорошо обдуманной, намеченной цели мы непременно достигнем ее.

Сказав это, молодой человек поднялся с земли, хромая подошел к коню, вскочил в седло и продолжил путь. Его звали Тимур.

Лежавший в траве Фима был так же слеп перед Судьбой, как Тимур, но сейчас от далекой цели как-нибудь выжить в этой войне отвлекала необходимость доставить в расположение части ствол сосны, и, глядя на муравья, он был рассеян, но не мог не обратить внимания на головокружительные кренделя, выделываемые муравьем на качающемся стебле. Увиденное напомнило ему цирк, а слово «цирк» вызвало довоенные воспоминания о фокуснике Кио. И тут перед его мысленным взором возник его харьковский учитель русского языка и литературы Климентий Иванович Оконевский, раздававший им на контрольных заранее заготовленные тетрадные листики; на каждом из них вверху были размашисто начерчены его инициалы — КИО. Но страстью учителя была русская поэзия, а не скучные контрольные работы, и он всегда находил время, чтобы почитать ребятам стихи, бездна которых каким-то образом умещалась в его памяти. Вспомнив об этом, Фима вдруг явственно услышал его голос, декламирующий отрывок из Некрасова:

С треском ломали сухой березняк,
Корчили с корнем упорный дубняк,
Старую сосну сперва подрубали,
После арканом ее нагибали
И, поваливши, плясали на ней,
Чтобы к земле прилегла поплотней.
Так, победив после долгого боя,
Враг уже мертвого топчет героя.

В этих стихах было решение мучившей его задачи.

«Перекуру конец!» — крикнул Фима, рывком поднявшись с земли, и дальше все сделал «по Некрасову»: сосну подрубили с той стороны, куда она должна была упасть и стали пилить с противоположной стороны, а двое ребят, связав несколько поясов, тянули ствол в сторону подруба. И вскоре сосна аккуратно упала на открытую поляну. Плясать на ней не стали, а просто обрубили ветви и верхушку и, взвалив бревно на плечи, как на знаменитом субботнике, двинулись «домой». Там уже заканчивалось рытье котлована, и ствол Фиминой сосны стал ригелем, на него навалили веток, и получилось укрытие, в котором, когда собирался весь взвод прохладными августовскими ночами, было все-таки теплее, чем на открытом воздухе.

Через несколько дней на другой, очень большой лесной поляне состоялся сбор всех солдат, расположившихся в таких же шалашах в разных частях леса. Неизвестно откуда появилось и множество офицеров всех рангов. Вероятно, они квартировали в каких-то деревнях вблизи этого леса или в самом Солнечногорске. Было объявлено, что все собравшиеся входят в воинское соединение, именуемое Седьмым механизированным корпусом. Корпус воссоздавался заново, так как в своем прежнем составе он был полностью разгромлен на Орловско-Курской дуге и даже потерял знамя, что теперь требовалось «искупить».

Фима не совсем понял, почему ему следует участвовать в «искуплении» чьих-то неудач и потерь, но принял к сведению, что отныне ему предстоит воевать в минометном батальоне 64-й механизированной бригады 7-го механизированного корпуса, куда входили также танковый полк и артиллерийский дивизион. Самым положительным событием этого дня было, конечно, не предстоящее «искупление» — оно пока казалось очень далеким, — а то, что солдатам сообщили номер их «полевой почты», и можно было возобновлять переписку с домом, с близкими. В этот же день Фима отправил в Коканд свой первый после отъезда из Намангана фронтовой треугольничек с сообщением, что он жив и здоров.

Потом начались обычные солдатские будни: «политзанятия», маршировка, «марш-броски» и прочие развлечения, придуманные томившимися от безделья командирами. Хозяйственными делами в этом временном военном лагере, по-видимому, занимались воры, и не исключено, что к повальному воровству было причастно и «строевое» офицерье, не евшее из солдатских котлов, а в котлах этих три раза в день варилась капуста прошлогоднего или позапрошлогоднего урожая с соответствующим запахом. Для повышения калорийности этого «питания» в огромный котел с бурдой вываливали содержимое нескольких банок американских мясных консервов типа тушенки. Такие «завтраки» и «обеды» солдатня еще кое-как терпела, а вот ходить за «ужином» все поголовно отказались. После двух-трех отказов Фиму и других начальников отделений собрал взводный и, угрожая всякими наказаниями, потребовал прекратить «безобразие». Фима первым вышел из создавшегося положения: он взял длинную и прочную палку и, повесив на нее девять котелков, стал ходить за этой баландой для всего отделения. Наполнив котелки, он по пути к своему отделению отклонялся в лес, на опушке которого заприметил яму, и выливал в эту яму вонючее содержимое всех котелков. Недостаток еды его отделение во главе со своим командиром компенсировало набегами на огороды москвичей. Нагло их грабить солдатам не позволяла совесть, и они, подкапывая кусты, извлекали из-под каждого из них одну-две картофелины. Однако картофель нужно было еще как-то приготовить. Пробовали бросать его в костер, но при этом половина или две трети плода обугливались, а «белая» часть нередко оставалась твердой, и тогда Фима придумал оригинальную технологию: у полевой кухни и особенно на задворках офицерской столовой валялось много пустых жестяных банок из-под американских консервов, и Фима предложил класть картофелину в одну банку и закрывать ее другой, с обжатыми краями. Этот «снаряд» бросали в костер, и буквально через несколько минут картофель в банке спекался. Его ели вместе с кожурой. Когда не было под рукой консервных банок, картофель пекли, укладывая его на грунт, и, накрыв немецкими касками, поверх них разжигали костер. Года полтора назад недалеко от их лагеря проходила линия фронта, и касок здесь валялось много. Дурачась, иногда надевали немецкие каски на себя и кричали: «Хайль», как глупые немцы в советских патриотических фильмах. Надевал немецкую каску и Фима: говорили, что она ему шла. Все смеялись, смеялся и он, не представляя себе, как она ему будет потом нужна.