Наталья Егорова - Хомо пробкиенс

• Название: Хомо пробкиенс
• Автор: Наталья Егорова
• Жанр: Научная Фантастика

---

Наталья Егорова Хомо пробкиенс

Нарисуйте лошадь

Дождь рисует на замызганном стекле вытянутые иероглифы. Красный свет светофора дробится в них на мутные проблески, потом сменяется зелёным, но никакой зелёный свет не способен сдвинуть нас с места.

Пробка. Металлическая змея, окутанная выхлопом, протянулась из дождевой пыли в бесконечность.

Я смотрю в окно на магазинчик, мимо которого троллейбус проезжает каждое утро. Точнее, замирает на десять минут в ежеутренней пробке перед большим перекрёстком, демонстрируя мне суррогат телевизионного шоу.

Три крохотных отдела, три прозрачных окна-витрины. И трёх женщин, терпеливо ждущих за прилавками.

Первая - симпатичная глупышка: её накрашенный ротик всегда приоткрыт в виде очаровательной буквы "О", а в голубых глазах столько же мысли, как в кнопках мобильного телефона.

Телефоны она как раз и продаёт.

Когда ей задают вопрос, гладкий лобик на мгновение пересекает морщинка, она взмахивает ресницами с выражением такого искреннего недоумения, что вопрошающему, должно быть, становится стыдно. Впрочем, деньги она хватает неожиданно цепкой лапкой, а сдачу отсчитывает с ловкостью профессионального фокусника.

Я зову её Мобилочкой.

Вторая - Мамаша - улыбчивая толстушка в уютном возрасте от тридцати пяти до пятидесяти с интеллигентным лицом отставного мэнээса. Она без конца что-то вяжет на спицах, умудряясь при этом читать детективчики в тонких обложках. На вывеске у неё над головой с маниакальной старательностью выведено розовым маркёром: "CD, DVD, MP3".

Чертёжный шрифт. Технарское прошлое. Куча детей, муж - любитель рыбалки и пироги по субботам.

Третья... О, эта третья, запертая в стеклянной шкатулке художественного магазинчика, затянутая в элегантный костюм, поднятая на тонкие каблуки и зафиксированная среди репродукций и россыпей янтаря, как ещё один изящный образец. Гладкие волосы неправдоподобно золотого оттенка, тонкие кисти рук, немыслимо прекрасное лицо.

И неспокойные, тревожные глаза, из которых будто выглядывает она-настоящая, спрятанная внутри красивой оболочки.

Моя Незнакомка.

Она выставляет на витрину модное: небрежный современный кубизм, нелепый поп-арт, неоновый экспрессионизм, неумелый супрематизм, лубочный наивизм и поддельного Хокусая. Но я видел, как она доставала с дальней полки сентиментальный пейзаж с пронизанной солнечными лучами заводью, и глаза её - живые внутри элегантной скорлупы - светились нежностью.

Я знаю их лучше, чем соседей по лестничной клетке. Их жизнь проходит на моих глазах, за прозрачными витринами магазина-аквариума: десять минут пантомимы бытия ежедневно. Я знаю, какой шоколад любит Мобилочка и видел, как она поправляет чулки, забыв о громадном окне за спиной. Я помню, в какой день Мамаша довязала полосатый шарф и принялась за розовую детскую шапочку, и какой детектив она дочитала на прошлой неделе. Я знаю, какая картина припрятана у Незнакомки за экспрессионистским букетом - туманный пейзаж с двумя лошадьми.

Иногда мне кажется, что стоит троллейбусу миновать магазинчик, и три женщины замирают в неподвижности до следующего утра, чтобы ожить на десять минут при моём приближении.

Но сегодня всё изменилось.

Белые жалюзи затянули витрины, бьётся на ветру листок объявления. Магазинчик закрыт - неужели насовсем?

На мокром тротуаре приплясывает Мобилочка: капли на стекле дробят её лицо в кубистский портрет, в круглых глазах-кнопках обида. Не предупредили заранее? Забыла? Белокурые волосы прилипли к кукольному личику, ветер треплет полы плаща - кукла Барби, забытая в песочнице. Она голосует, садится в автомобиль, но что толку! Все мы звенья неподвижной цепи.

Холодно. Впервые за много дней я замечаю, что пальцы окоченели, ботинки промокли насквозь, а от соседа явственно несёт перегаром. По внутреннему радио фальшиво-радостный голос рекламирует аптеку. Кондукторша, завидев мой растерянный взгляд, коршуном бросается проверять билет, я лихорадочно лезу в карман и не могу нащупать дурацкий клочок бумаги, похмельный сосед сидит каменной скалой, молния не расстёгивается, портфель падает на пол в сбитую ногами слякоть, ближайшие пассажиры предвкушают бодрящий скандал...

Почему именно сегодня? Потому что всё идёт наперекосяк?

В груди расползается пустота.

Кажется, стоит разорвать белую пелену жалюзи, и обнаружится она - как всегда холодная и прекрасная, скрытая от меня неведомой силой. Я вижу её в обрамлении наивизма и янтарных бус, с туманным анималистским наброском в руках и задумчивым взглядом.

Неужели я её потерял...

Четыре дня. Магазинчик закрыт. Я хожу, как потерянный. Лошади с туманного пейзажа не дают мне покоя.

Кажется, кто-то из гуру абстракционизма сказал амбициозному юному таланту: "Вначале нарисуйте лошадь". Нарисуйте лошадь, а потом уже бросайте вызов миру.

А следовало бы добавить: "Но не забудьте, что главное - бросить вызов".

Три женщины, каждая из которых день ото дня старательно рисовала свою безнадёжно серую лошадь будней. Три женщины: та, что не умеет, та, что не хочет, и та, что боится - бросить вызов.

А я?

Я-то чем лучше? Троллейбусный вуайерист, лишившийся дозы чужой жизни - десять минут один раз в день после завтрака. Я так и не услышал её голоса.

Я даже не узнал, как её зовут.

Но всё изменится.

Вчера магазинчик открылся вновь. Пёстрые рыбки аквариума заняли свои места: Мобилочка выглядела сонной, Мамаша довязывала зелёный рукав, а Незнакомка... Мгновение острого счастья сдавило грудь, я задыхался от восторга при взгляде на неё.

Я понял, что нужно делать. Всё изменится.

Остановка через пятьсот метров и целых десять минут. Я проникновенно смотрю в глаза водителю:

– Откройте, пожалуйста.

Он бросает взгляд на алую розу у меня в руках, понимающе хмыкает. Шипение двери как увертюра, у меня за спиной что-то гневно кричит кондукторша, я выпадаю в дождь и бегу к ласковому свету витрины.

Всё изменится.

Я кладу розу на прилавок. Капли падают на сверкающее стекло, янтарь темнеет, отражая бархатные лепестки.

– Это вам.

Незнакомка смотрит мне в лицо. Глаза её теплеют, тают, будто в их глубине раскрываются синие бутоны. Я чувствую, как заинтересованно смотрят из соседних аквариумов Мобилочка и Мамаша.

Я спрошу её: "Как вас зовут?"

И ещё: "Что вы делаете сегодня вечером?"

В маленьком ресторанчике будут играть джаз или рок-н-ролл, свечи отразятся в хрустале пятнами жидкого янтаря. Мы будем танцевать под тягучую румбу, она в моих руках - такая горячая, податливая, упоительная; лёгкая прядь волос коснётся моей щеки. Безумный поцелуй на мосту. А потом мы приедем ко мне домой. Или к ней. Окажется, что без каблуков она на полголовы ниже меня. Её кожа будет ослепительно белой на синих простынях. А утром обнаружится, что она замечательно готовит. Я сделаю ей предложение, она его примет. Белая пена свадебного платья, сухонькая тёща, шампанское пузырится в бокале. Новогодняя вечеринка в нашей конторе: все взгляды прикованы к ней, мужчины завидуют, женщины одёргивают мужей. Детское личико в пелёнках, пусть это будет мальчик. Вот он уже идёт в школу с огромным букетом, и на фотографиях у нас с ней радостные и чуть-чуть глуповатые, как у всех счастливых родителей лица. Повышение, и ещё одно, и командировки куда-нибудь в Париж, с ней - всё такой же элегантной и ослепительной. И необыкновенные годы, много-много лет...

И утренние пробки - без неё.

Внезапно я понимаю, что плата слишком высока. Невозможно променять её дальнюю - прекрасную, совершенную, недосягаемую - на настоящую, какой бы она ни была.

Я разворачиваюсь и молча ухожу. Я ещё успеваю увидеть, так тускнеют, гаснут синие глаза Незнакомки.

Но я уже затаённо предвкушаю завтрашнее утро.

Завтрашнюю пробку.

Десять тысяч знаков после запятой

"Сегодня, кажется, надолго застряли. Авария там, что ли... четыре сюда и два запоминаем... ага, семёрочка получается."

Чечевицын вписал аккуратную цифру, удовлетворённо вздохнул и откинулся на жёсткую спинку троллейбусного сиденья. До десяти тысяч знаков оставалось совсем немного.

Число Пи поразило Чечевицына ещё в те годы, когда он носил пионерский галстук и зубрил Некрасова. Поразительное мистическое число-которое-нельзя-посчитать было так непохоже на всю чечевицынскую раз и навсегда определённую жизнь, что дух захватывало. Оно казалось дверью в иную реальность, где люди, например, умели бы летать.

Чечевицын и сам не знал, зачем ему понадобилось бы летать. Если поразмыслить, то у него и по бегу всегда были тройки, а уж полёт он бы точно завалил. Но пусть тогда не летать, а что-нибудь эдакое... что-нибудь совершенно невероятное.

Он рисовал значок Пи на стенах в подъезде, как другие писали названия рок-групп. Он придумывал истории, в которых был Рыцарем числа Пи. Середина этих историй всегда была довольно туманной, но Рыцарь, ясное дело, всегда побеждал "ненаших".