Владимир Бацалёв - Первые гадости

• Название: Первые гадости
• Автор: Владимир Бацалёв
• Жанр: Современная проза

---

С горя, непонятый простым народом, пошел он в пивную и рассказал мужичкам совсем неправдоподобную историю, будто выстрел, который в научной литературе часто называют залпом, по Зимнему дворцу произвела на свет не «Аврора», а «Императрица Мария». «Аврора» же погибла на Севастопольском рейде в пятнадцатом году. Рассказал ради прикола, без доказательств, и мужики чуть не поверили ему ради прикола и без доказательств, но стоявший тут же спившийся на профсоюзной работе интеллигент, рассуждая вслух, объяснил народу крамольность мысли: «Одно дело, когда символ восстания — «Аврора», она же заря, она же провозвестница светлого будущего, и совсем другое, когда — «Императрица Мария», она же член царской семьи и близкий друг царского правительства». Мужики сразу разошлись из пивной, все равно уже закрывшейся, не желая выступать свидетелями ареста Макара Евграфовича, которому было все равно, что болтать и где сидеть.

— А я в страхе побежал на прием к первому секретарю, надеясь подписать допуск в спецхран и объявить себя собирателем народного фольклора: единого — по содержанию, но своеобразного — по национальности. В двадцатых годах я знал несколько матросов и даже помнил их фамилии с точностью наобум. Им-то я и хотел приписать авторство идеи: будто они ночью бегали по кораблям с ведром краски и замазывали буквы, стараясь ввести в заблуждение царских адмиралов.

Подъехал экологически чистый и совершенно грязный троллейбус, в салоне которого Макар Евграфович смог не только говорить, но и слушать Аркадия.

— Разве можно сомневаться в чем-либо открыто? — попенял юноша глубокому старику.

— Сомнение, молодой человек, — это когда мы с вами пришли к одному мнению, — сказал Макар Евграфович филологический выкрутас.

— Вот уже я и в чем-то виноват, — испугался Аркадий. — А мне коммунизм строить.

— Ничего не бойтесь, — сказал Макар Евграфович. — Кто решится ставить подножку людям, которые бегут на месте? Даже не бегут, а трясутся.

— Все равно вы откровенны, как зеркало, а я малоопытен до ошибок юности, — сказал Аркадий.

— Из всякого сумасшествия надо извлекать свои достоинства и радости в жизни.

— Но я же не сумасшедший!

— Материальная неволя вас рано или поздно им сделает.

В такой беседе, где один озирался по сторонам, а второй рубил то, что считал правдой-маткой-болтовней, они добрались до комнаты Макара Евграфовича в коммунальной квартире и сели пить чай, продолжая разговор, но теперь уже о злоключениях Аркадия, которые тот разнообразил сведениями о себе: что десятиклассник, что хочет стать этнографом и изучать народы, уже исчезнувшие с лица нашей страны, что свою жизнь он представляет радужной в черную крапинку, что…

Каждому «что» Макар Евграфович ухмылялся, но вместо «хм» произносил «бульк», потому что пил чай из блюдца.

— В случае с паспортом и дочерью первого секретаря я помогу вам завтра, — сказал он наконец. — В остальных же случаях почтенный возраст не позволяет мне заглядывать вперед, хоть я и могу, вам поможет время и мои рецепты из сегодняшнего дня.

— А вы знакомы с Победой? — спросил Аркадий и покраснел ушами.

— Нет, но она не сможет попасть в школу, минуя мой участок. Завтра я встречу ее с метлой и отведу в дворницкую, где уже будете вы.

— Но как вы ее узнаете? — спросил Аркадий.

— По портфелю из крокодиловой кожи, — объяснил Макар Евграфович.

— Она держит мой паспорт под подушкой, — пожаловался Аркадий.

Вдруг пришел Никита Чертиков. Вдруг — потому что сначала угодил к соседям, ошибившись у входной двери числом звонков, и в комнату глубокого старика вошел, как к себе домой, уже в тапочках.

— Я извиняюсь, товарищ пенсионер и дворник, — сказал Никита, — я яйцо принес, то самое, недостающее. Я больше не буду.

— Вот, Аркадий, полюбуйтесь, — сказал Макар Евграфович. — Перед вами человек, который не умеет считать до десяти.

Доверчивый юноша принял слова за шутку, подошел и пожал Никите руку, как старому другу.

— А ты умеешь? — спросил тот Аркадия…

В квартире Чугуновых было так богато, что приходящая домработница мыла полы махровым полотенцем и вытирала пыль шелковыми платочками. Сын же Трофим — младший брат Победы, — несмотря на богатство, удерживался в черном теле и с трудом существовал на карманные деньги, потому что Василий Панкратьевич хоть и был первым секретарем, хоть и ездил по фабрикам да заводам, хоть и говорил там громко пустые фразы за большие деньги, но еще помнил себя маленьким отчетливо, помнил юным тружеником и помнил, как труд ему в жизни помог стать большим и бесполезным человеком.

Раньше, проводя детство с футбольным мячом, Трофим не чувствовал душой и телом финансового гнета. На откупную пачку сигарет для старшеклассников, ежедневное мороженое и каникулярные набеги в кино хватало, об остальном же молодая его головушка не кручинилась, другими прихотями не мучилась. И жил юнец под родительским крылом, не напрягаясь, жил не тужил, жизнь прожигал, пока первого сентября в девятом классе судьба не свела его за одной партой с второгодницей Ксенией по кличке Сени, потому что разные хулиганы везде, где только можно, подтирали буквы ее имени, как они же делают это в электричках, превращая надпись на стекле «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ» в «НЕ П…ИС…О…ТЬСЯ».

Трофим, разумеется, ходил в ту же престижную школу, что и Победа, с тем же наклоном и тем же апломбом перед средними школами, а второгоднице Сени, конечно, не было в ней места, но ее папа Семен Митрофанович Четвертованный — почетный шахтер города Донецка, никогда, впрочем, не навещавший родину своего почета, — полюбил эту школу крепче дочери, часто ходил болтать с завучем и говорил, будто не беда, что Сени плохо зубрит английский, зато он почетный шахтер и знает два португальских. Родители нравились завучу больше учеников, поэтому он им безоговорочно верил.

Второгодница Сени уже первого сентября от скуки решила совратить юного Трофима и стала смотреть на него так, будто неопытный Трофим ей в сыновья годится для полового воспитания, распаляя у ребенка нездоровый интерес к ласке. Часто склоняла она голову над вариантом соседа, прикрываясь врожденной дальнозоркостью и поиском ошибок, а юный Трофим думал из полуобморочного состояния: «Вот бы зарыться носом в ее волосы и забыть про уроки». Часто рука Трофима, невольно соскользнув с парты, падала прямо на колено Сени, и колено каким-то невероятным образом гладило его руку, так что ладони становилось щекотно. Часто Сени подсказывала Трофиму, что знала, залезая прямо в ухо ворочающимся языком, после чего отчаявшийся юноша убегал в туалет и гасил страсть пионерским способом. Таким образом, Сени вела себя разнузданно, как последняя б… и первая с.

Наконец, весной, когда на больших переменах пионеры стали брать их в хоровод и напевать: «Жених и невеста, тили-тили-тесто», — она решила, что фрукт дозрел и склонен к падению в кусты, и сказала юному Трофиму:

— У меня очень жадный отец, все время бубнит: не по средствам живешь, дочка, — и денег дает на завтрак и на два автобусных билета. Может, мне написать жителям города Донецка и пожаловаться на папу?

Юный Трофим ничего не ответил, носом копаясь в задаче.

— А может, пойдем, попрыгаем завтра? — допытывалась соблазнительница и второгодница. — Только не в нашей дискотеке. Мне местные дураки осточертели: затащат в угол, обслюнявят всю, облапают, вот так вот. Но я знаю одну площадку, где меня не знают, но там входные билеты дорого стоят, но ты попроси у родителей, скажи им: «Дайте денег — я влюбился», — и тебе дадут.

— В кого же? — спросил Трофим.

— Ну в меня ты влюбился! Признайся честно. Или у тебя похоть? Поиграл и бросил бедную Лизу.

Юный Трофим стоически промолчал, повторяя в уме моральный кодекс строителя коммунизма из учебника «Обществоведение».

— Хочешь, я тебя тоже полюблю на время? — доставала Сени.

— На время каникул, что ли? — не понял Трофим. — Но меня же увезут на дачу.

— Ах так! — обиделась красавица. — Ты знаешь Никиту из «Молочного»?

— Десятое яйцо, что ли? — спросил Трофим. — Знаю, конечно, он — друг Ленькин. От шпаны спасает.

— Вот у Десятого яйца всегда на меня есть деньги.

— Так он же работает за зарплату, а я уроки учу даром!

Но Сени молчала, обиженно дергая носом…

«Ладно, — подумал Трофим, — загоню кому-нибудь альбом с марками».

Но из «загнать» ничего путного не вышло. Сверстники за альбом ломаного гроша пожалели, а пионеры брали лишь в натуральный обмен: на значки, фантики и рогатки.

Трофим просто опешил от такой конъюнктуры школьного рынка.

Домой он пошел, как убитый горем, на кровать прилег, как смертельно больной, а в учебник посмотрел, как двоечник. Когда пришла Победа и спросила: