Р Хин-Гольдовская - Памяти старого друга

• Название: Памяти старого друга
• Автор: Р Хин-Гольдовская
• Жанр: Публицистика

---

Хин-Гольдовская Р М Памяти старого друга

Р.М.ХИН-ГОЛЬДОВСКАЯ

ПАМЯТИ СТАРОГО ДРУГА

ВОСПОМИНАНИЯ СОВРЕМЕННИКОВ ОБ А. Ф. КОНИ

[...] Я знала Кони, как знала его вся русская интеллигенция моей эпохи: знаменитый оратор, председатель петербургского суда, пострадавший за Веру Засулич, автор книги "Судебные речи", которой все зачитывались...

Я даже видела его раза два случайно, но так мимолетно, что не помнила его лица... И вот, я еду к нему вроде как с "наказом" от его университетского товарища и друга.

Четверть века назад, их голоса - одного с трибуны прокурора, другого из-за пульта защитника, - провозгласили в безгласной России рождение гласного суда...

Когда-то "опальный" защитник Нечаева, Урусов давно отрезвился от иллюзий шестидесятых годов... Другое дело Кони... Обер-прокурор сената, оплот суда присяжных, всеми признанный авторитет...

Было от чего волноваться.

Урусов предупредил его письмом о моем приезде. Кони ответил, что будет меня ждать в такой-то день в 11 часов утра.

Меня встретил в приемной человек небольшого роста, худой, державшийся очень прямо, с бледным, строгим лицом, уже тогда изрезанным характерными морщинами, с внимательным взглядом умных, холодных глаз. Одет он был в аккуратный коричневый сюртук, шею облегал аккуратный стоячий воротничок и тонкий черный галстук бантиком, блестящие манжеты с матовыми запонками, блестящие ботинки... Все такое чистенькое, аккуратное... "Какой чиновник", - подумала я.

"Пойдемте ко мне в кабинет, там удобнее беседовать, - сказал Анатолий Федорович усталым, мягким, удивительно приятным, простым голосом и продолжал на ходу: - Вчера я был страшно занят, а сегодня освободил для вас - вот столько времени!" - Он широко расставил руки и улыбнулся.

Лицо сразу помолодело, стало милое и доброе.

Кабинет говорил за хозяина. Книги в шкафах, книги на полках, книги на столах, портреты с длинными автографами, несколько картин, альбомы, юбилейные подношения, большой письменный стол, диван.

[...] "Вы позволите мне ходить? Мне так много приходится сидеть, что, шагая по комнате, я отдыхаю... Ну, давайте знакомиться".

Он опять заговорил. Я слушала и думала только об одном, чтобы он не умолкал. Это была не речь, не беседа, а мастерская импровизация. Передо мной, точно в живой панораме, проходила русская жизнь, русские судьбы, русская ширь и русская теснота, наше сумбурное богатство и наша дикая нищета, наша несравненная литература и варварское невежество, изысканный аристократизм и пошлое самодовольство так называемого общества. А надо всем фарисейское лицемерие, расползающееся из петербургских "сфер" и канцелярий по рабской стране.

Из разных углов вдруг забили часы. Я вздрогнула.

Анатолий Федорович засмеялся. "Испугались? У меня несколько часов, и они бьют разом. Я слежу, чтобы они не расходились... Это моя маленькая мания..." - "А это на вас не наводит тоску, Анатолий Федорович?" - "Нет.

Я люблю слушать "шаги времени"..."

Так началось мое знакомство с Анатолием Федоровичем, знакомство, перешедшее в дружбу, выдержавшую все, а порой довольно тяжелые "шаги времени"...

[...] Редкое имя в России - в течение более чем полувека - пользовалось такой популярностью, было окружено ореолом такого обаяния, как имя Кони. Его знали люди всякого "толка", даже такие, которые, казалось бы, не имели ни малейшего касательства ни к какой стороне его разнообразной деятельности.

Конечно, он был знаменитый юрист, оратор, писатель, один из образованнейших людей своего времени... Но ведь это еще не дает власти над сердцами... Какой же дар привлекал к нему, по выражению Владимира Соловьева, "людей всяких вер"?.. Мне кажется, что это происходило от редкого в нем сочетания противоположных сил. Обычно, в результате такого сочетания, получаются изломанные, несчастные характеры, и лишь в исключительных случаях, когда воля подчиняет себе темперамент, оно создает гармонический образ. Преобладающая сила Кони заключалась в уме, проницательном, аналитическом, холодном, уме не следователя, а исследователя.

Но в этом же уме жил и большой художник, большой артист - и нужна была железная рука, чтобы артист и художник не опрокидывали ума "холодных наблюдений"...

Наивно было бы предполагать, что Кони был чужд "земных страстей". Он жил на миру, окруженный соблазнами, и "ничто человеческое ему не было чуждо". "У каждого, - говаривал он, - есть свои собаки; чтобы они не разорвали, надо их держать на цепи"... И он умел их держать. На помощь приходила выкованная в жизненной борьбе воля, огромная работоспособность и всепоглощающее чувство ответственности и долга. А главное, ему всегда было некогда. Он не мог запретить сердцу "пылать" - и оно не раз пылало, но он не позволял ему забываться...

"Жена... Дети... - вздыхал Анатолий Федорович, шагая по комнате и дымя сигарой. - Это так заманчиво, особенно, когда думаешь об одинокой старости... Но, с другой стороны, на какие "концессии" - ради семьи - идут даже очень стойкие люди! Болезни, бедность, взаимное разочарование, озлобление на неудачных детей, в которых супруги обвиняют друг друга... Сколько таких "пар" из Дантова ада мне приходилось наблюдать!,. А ведь и для них была весенняя пора Фета: "шепот, робкое дыхание, трели соловья".

И все это они давно забыли под пятою будничных забот...

Нет, нет!.. Свободен только одинокий - его ошибки и грехи падают только на его голову..."

Как бы для иллюстрации такой личной независимости, мне припоминается один психологический "момент", когда даже старые друзья Кони недоумевали, почему он не подал в отставку в ответ на "немилостивые слова", обращенные к нему, после его назначения обер-прокурором сената, Александром III.

Осуждение людей, которых он любил и уважал, его задело и огорчило.

Он много раз и всегда с волнением возвращался к этому эпизоду.

"Думают, что я из честолюбия, ради карьеры... Однако!

Что меня ждет на старости лет... Жалкая пенсия... Ведь перейти в адвокатуру и через год купить себе виллу на озере Лугано гораздо умнее... Но что-то мешает... Я долго обдумывал: что важнее? мелькать в поле зрения гатчинского глаза, прикасаясь к августейшей руке, или держать в своей руке всю русскую уголовную юстицию... Я решил дело в пользу своей законной жены, "г-жи юстиции", и махнул рукой на августейшую руку... Этот каламбур пусть останется entre nous", - прибавил он, смеясь.

Сила и талант Кони заключались несомненно в живом слове. Он прежде всего был человек трибуны, кафедры, эстрады.

Ему, как воздух, нужна была аудитория, и этим, помимо всего прочего, объясняется его любовь к студентам, к молодежи, его всегдашняя готовность, несмотря на бремя обязательных занятий, читать публичные лекции, его неизреченная щедрость, с которой он отдавал свое слабое здоровье и часы отдыха голодающим, курсисткам, врачам, бедствующим литераторам...

Надо изумляться универсальности этого юриста по профессии, который в самых разнообразных областях человеческого ума вращался не как дилетант, а как мастер.

Литература и театр были его родными стихиями. Ведь он был то, что французы называют enfant de la rampe, дитя рампы. Мать его - актриса Ирина Сем. ЮрьеваСандунова, совмещала, как полагалось в ее время, амплуа ingenue и певицы. Отец - Федор Алексеевич Кони, - редактор-издатель литературно-театрального журнала "Пантеон", был талантливый критик, поэт, автор веселых водевилей и едких куплетов, остряк, навлекший на себя гнев императора Николая Павловича. Когда разразилась Крымская война, "Пантеону" не разрешили перепечатывать из "Инвалида" телеграммы с театра военных действий. Журнал зачах. Семья Кони была разорена, и четырнадцатилетний "Толя", вернувшись однажды из гимназии домой, нашел всю домашнюю обстановку опечатанной, так что он мог сесть только на подоконник. Чтобы продолжать свое образование после "Аннен-Шуле" во II гимназии, ему пришлось, взамен платы за учение, взять на себя обязанности репетитора в младших классах. Впоследствии на торжественных юбилеях в "Аннен-Шуле" с гордостью упоминалось, что в числе ее именитых питомцев находился Анатолий Кони. Он сам с трогательной благодарностью вспоминал свою немецкую школу, хотя вышел из ее младших классов. Затем, не кончив курса II гимназии, уже 15-летним мальчиком держал экзамен экстерном в Петербургский университет, оттуда, через год, перешел на юридический факультет Московского университета и уж никогда не порывал с ним связи...

Как, однако, ни увлекательна была наука права, пандекты не могли вытеснить из его души первые впечатления "бытия" в атмосфере литературы и театра. Волшебная власть художественных образов, воплощенных в слове, приковала его к себе на всю жизнь. Вот почему он всегда был чужой среди сановников и свой среди писателей и актеров.

Перед Пушкиным он благоговел, называл его величайшим гением России, ее оправданием перед миром. Вся пушкинская плеяда легла в основу его художественной сокровищницы. Путь от Пушкина и Гоголя к Толстому и Достоевскому есть исторический путь русской культуры.