Уильям Ходжсон - Путешествие шлюпок с «Глен Карриг»

• Название: Путешествие шлюпок с «Глен Карриг»
• Автор: Уильям Ходжсон
• Издательство: Энигма
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-94698-073-9

«Путешествие шлюпок с „Глен Карриг“» — первая часть трилогии Уильяма Хоупа Ходжсона («Путешествие шлюпок с „Глен Карриг“», «Дом на краю» и «Пираты-призраки»), произведения которой объединены не едиными героями или событиями, а общей концепцией невероятного. С юных лет связанный с морем, Ходжсон на собственном опыте изведал, какие тайны скрывают океанские глубины, ставшие в его творчестве своеобразной метафорой темных, недоступных «объективному» материалистическому знанию сторон человеческого бытия. Посвятив ряд книг акватической тематике, писатель включил в свою трилогию два «морских» романа с присущим этому литературному жанру «приключенческим» колоритом: здесь и гигантские «саргассовы» острова, вобравшие в себя корабли всех эпох, и призрачные пиратские бриги — явный парафраз «Летучего Голландца»…

---

Теперь все было готово, и мы, не имея других неотложных занятий, приготовились смотреть на запуск. По сигналу боцмана Джессоп снова подбросил змея в воздух; ветер тотчас подхватил его, и змей начал подниматься вверх так уверенно и быстро, что боцман едва успевал травить линь. Тут следует сказать, что перед запуском Джессоп привязал к верхнему концу змея длинный кусок шкимушгара, чтобы находящиеся на корабле моряки могли ухватиться за него, когда наш снаряд будет пролетать над ними. Нам хотелось увидеть, как они справятся с этой задачей, поэтому все бросились к краю утеса. Минут через пять мы заметили, что люди на борту машут нам руками в знак того, что мы должны перестать травить линь; змей сразу круто пошел вниз, и мы поняли, что на корабле поймали свисавший конец и тянут за него. Полдела было сделано, и мы огласили воздух громкими радостными криками, после чего присели покурить, ожидая, пока моряки на судне прочтут инструкции, которые мы написали углем на обтяжке змея.

Спустя около получаса с судна просигналили, чтобы мы начинали тянуть, и мы без промедления взялись за дело; прошло, впрочем, довольно много времени, прежде чем мы вытянули весь наш пятисотсаженный линь и обнаружили, что к его концу привязан трехдюймовый канат — новый и весьма высокого качества, — однако мы не были уверены, что он выдержит натяжение, необходимое, чтобы полностью поднять его из воды; без этого же мы не могли надеяться переправить людей с корабля на твердую землю. Между тем с корабля снова дали сигнал тянуть; мы начали выбирать канат и вскоре увидели, что к нему привязан толстый и прочный перлинь;[96] трехдюймовый же канат служил лишь в качестве подсобного средства для доставки на нашу сторону более тяжелой веревки. Чтобы вытянуть ее полностью, нам пришлось потратить еще больше времени и усилий, и все же дело было сделано. Мы завели перлинь на утес и увидели, что это четырехдюймовый трос превосходной тросовой работы, затренцованный и аккуратно оклетневанный тонким шкимушгаром — ничего лучшего и желать было нельзя.

К концу трехдюймового каната моряки с судна привязали и письмо, помещенное для предохранения от воды в прочный клеенчатый мешок; в письме они очень тепло благодарили нас за участие, проявленное нами к их судьбе, и прилагали перечень условных знаков, с помощью которых мы могли подавать друг другу сигналы общего свойства. В конце письма наши корреспонденты спрашивали, не нужно ли прислать нам еды, ибо для того, чтобы туго натянуть главный канат и устроить что-то вроде подвесной канатной дороги, потребовалось бы некоторое время. Прочтя это послание, мы обратились к боцману, чтобы он попросил у моряков с судна мягкого хлеба, который те могли выпекать на корабельном камбузе; к этому наш начальник присовокупил просьбу прислать корпию, бинты и бальзам для ран, поручив мне написать все это на большом листе тростника. Немного подумав, боцман велел также поинтересоваться, не нужно ли доставить на судно запас пресной воды. Все это я исполнил, использовав вместо пера заостренную палочку, которой было довольно удобно выцарапывать буквы на плотном, кожистом листе. Закончив писать, я передал наше послание боцману, который положил его в клеенчатый мешок и дал на корабль сигнал тянуть за тонкий канат, что они и сделали.

Некоторое время спустя на корабле дали знать, что все готово, и мы в свою очередь взялись за веревку; когда мы вытащили канат на утес, к его концу был привязан большой мешок из просмоленной парусины. В нем мы нашли корпию, бинты, мазь и еще одно письмо, в котором говорилось, что сейчас хлеба у них нет, но они пекут его и пошлют нам, как только вынут каравай из печи.

Кроме лечебных принадлежностей и письма моряки положили в мешок несколько свернутых в трубку листов бумаги, с дюжину гусиных перьев и чернильницу из рога. В конце своего послания они очень убедительно просили сообщить им хоть что-нибудь о большом мире, от которого они были отрезаны более семи лет — столько времени им пришлось провести на застрявшем в тине плавучего континента судне. Еще они сообщали, что на судне их двенадцать человек, в том числе три женщины, одна из которых приходилась женой капитану, погибшему ужасной смертью вскоре после того, как корабль запутался в водорослях и морской траве. Вместе с капитаном погибла и половина команды; все они стали жертвами гигантской каракатицы, напавшей на них в тот момент, когда они пытались освободить корабль от проклятых водорослей; после этого оставшиеся матросы зашили досками все бортовые иллюминаторы и переделали корабельную надстройку для защиты от каракатиц и «людей из моря», как наши корреспонденты называли морских дьяволов, так как без этого ни один человек, находящийся на палубе, не мог чувствовать себя в безопасности ни днем, ни ночью.

Что касалось нашего предложения прислать пресной воды, обитатели корабля ответили, что не испытывают недостатка ни в воде, ни в продовольствии; последнего у них был очень большой запас, так как судно вышло из Лондона, имея на борту смешанный груз, немалую часть которого составляли самые разнообразные продукты. Эта новость особенно нас обрадовала; полагая, что теперь мы избавлены от необходимости беспокоиться о количестве наших съестных припасов, я удалился в палатку для написания ответа, в котором позволил себе упомянуть, что мы здесь питаемся довольно скудно; в глубине души я надеялся, что столь прозрачный намек побудит экипаж корабля прибавить что-нибудь к хлебу, который мы у них просили. Кроме того, я припомнил и описал самые заметные события, происшедшие в мире за последние семь лет, присовокупив к этому краткий отчет о наших собственных приключениях. Закончил я описанием ночного нападения морских дьяволов, после чего задал обитателям корабля несколько вопросов, подсказанных мне любопытством и страхом перед многочисленными опасностями плавучего континента.

Я писал это письмо, сидя на пороге палатки, откуда мне было хорошо видно, как боцман с помощью остальных матросов заводит большой канат за огромный валун, вросший в скалистую почву в десятке саженей от подветренного края утеса. Он сделал это очень тщательно, дополнительно оклетневав конец полосками парусины в тех местах, где камень был слишком острым и мог перетереть пеньку. К тому моменту, когда я закончил писать, канат был привязан к скале словно к причальной тумбе, а на край утеса, которого он тоже касался, боцман уложил обернутый парусиной батенс, чтобы канат не перетирался.

Письмо, как уже сказал, было готово, но, когда я собирался отдать его боцману для отправки на судно, он сказал, чтобы прежде я сделал приписку, в которой сообщил бы обитателям корабля, что конец большого каната закреплен и что они могут начать натягивать его в любой удобный для них момент. И после этого письмо было уложено в клеенчатый мешок и отправлено при помощи тонкого линя, который обитатели корабля стали выбирать по нашему сигналу.

Мы так увлеклись нашими делами и были так взволнованы предчувствием близких перемен в нашем незавидном положении, что не замечали течения времени и пропустили обед; вскоре, однако, голод дал о себе знать со всей решительностью, и боцман призвал нас поскорее приготовить что-нибудь поесть; впрочем, одного человека он все же отправил на край утеса наблюдать за кораблем на случай, если оттуда дадут какой-нибудь знак. Не успели мы приступить к трапезе, как наш наблюдатель крикнул, что с корабля сигналят белой тряпкой.

Мы тотчас бросились к краю утеса, чтобы поскорее выяснить, что хотят сообщить нам наши друзья; благодаря переговорному коду, присланному нам в первом письме, мы быстро расшифровали послание: обитатели корабля велели нам выбирать линь. Едва ухватившись за малый канат, мы сразу поняли, что к его концу привязано что-то большое, постоянно застревавшее в траве; воодушевленные мыслями об обещанном нам настоящем хлебе, мы удвоили усилия и вскоре вытащили посылку на утес. Это действительно оказался хлеб, аккуратно уложенный внутрь длинного рулона парусины, сквозь который была пропущена и веревка; передний и задний концы рулона были стянуты штертами, так что образовались своего рода конусы, благодаря которым посылка меньше застревала в путанице водорослей и травы. Развернув рулон, мы обнаружили, что намек, который я допустил в последнем письме, не остался без внимания: кроме свежеиспеченного хлеба внутри оказалась вареная ветчина, голландский сыр, две заботливо завернутых в мягкую ткань бутылки портвейна и четыре фунта прессованного табака в плитках. Это неожиданное богатство привело нас в восторг; в едином порыве мы обратились к краю утеса и принялись махать руками, чтобы выразить свою благодарность находящимся на корабле дарителям. Они тоже помахали нам в ответ, после чего мы вернулись к прерванной трапезе, которую, кстати сказать, весьма украсили полученные нами деликатесы.