Орест Мальцев - Югославская трагедия

• Название: Югославская трагедия
• Автор: Орест Мальцев
• Издательство: Военное Издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1952

Постановлением Совета Министров Союза ССР Мальцеву Оресту Михайловичу за роман «Югославская трагедия» присуждена Сталинская премия второй степени за 1951 год.

---

В хижине снова затеплился очаг. Но Айша возвращалась к нему только для того, чтобы подбросить дров. Она всю ночь бродила по темному жуткому лесу, все звала и искала Васко.

23

«…На рассвете седьмого дня мы вернулись к своему медпункту, оставленному в лесу возле горы Плешевац. Попович и Маккарвер, выразив удовлетворение результатами нашей работы по выполнению операции «Ратвик» и побеседовав о чем-то с глазу на глаз с Катничем, улетели на связном самолете в район Врбово, где теперь стоял штаб корпуса. Туда, в Санджак, по приказу Арсо Иовановича, должна была постепенно подтянуться и вся наша бригада.

Переходя через ущелье, бойцы неожиданно наткнулись на Васко Христича. Он лежал без сознания на берегу потока. Мы перенесли мальчика в лесную хижину. Айша со слезами на глазах встретила нас. Она бросилась к Васко, прислушалась к его чуть уловимому дыханию, не зная, чем ему помочь, как удержать в нем жизнь.

— Васко, Васко, — плакала она. — Пусть лучше ко мне перейдет твоя боль, пусть лучше я умру, а не ты, мой милый… Скажите, — вдруг кинулась она к Вучетину, — неужели в верховном штабе ничего не знают о том, что делается в наших больницах? Почему не пришлют лекарств, марли, бинтов, йода? Почему союзники не сбросят нам всего этого хотя бы из простого милосердия?

— Успокойся, Айша, — сказал Вучетин. — Все у нас теперь есть. Вот смотри.

Подошла Ружица и показала туго набитый рюкзак.

— Даже пенициллин здесь есть. Это очень редкий, дорогой препарат, очень сильный. У русских, говорят, благодаря пенициллину, даже тяжело раненые быстро выздоравливают.

— Медикаментами мы обеспечены, — добавил Вучетин. — Советская военная миссия успела организовать помощь нашей санитарной службе. Не только медикаментами, но и медицинским персоналом. А помощь вооружением и боеприпасами! Теперь у нас есть крупнокалиберные зенитные пулеметы и противотанковые ружья, нам не страшны больше авионы и танки немцев.

— Если б ты видела, Айша, — воскликнула Ружица, — что было, когда самолеты сбрасывали нам с парашютами тюки. Все бойцы выбежали на улицы, несмотря на ночь, кидали в воздух пилотки и кричали: «Ура!», «Живео Сталин!», «Живео Советский Союз!». Все обнимались друг с другом и целовались.

— Давай же скорей лекарства, — обрадованно заторопила Айша. — Посмотри, что с Васко?

Обе девушки склонились над мальчиком.

Вучетин поблагодарил Айшу за спасение бойцов И самоотверженное их обслуживание и сказал, что обязательно представит ее к ордену, который уже вводится в армии.

— Спасибо, спасибо, — взволнованно говорила Айша. — Я готова отдать жизнь за нашу народную Югославию. — Глаза ее наполнились слезами. Она сняла с Васко старые бинты.

Когда Васко пришел в себя, лицо его порозовело. Он узнал Вучетина и меня.

— Ну как, партизан? — спросил командир. — Думаешь поправляться?

Васко приподнял голову:

— А как же? Я бы уже давно к вам убежал, если б не Айша. Я не хотел ее огорчать. А тут немцы… Я от них ушел на речку.

— И что же ты там делал?

Васко лукаво улыбнулся:

— Слушал, как шумела вода. Вода бежала и пела песни.

— О чем же?

— О Москве!.. — мечтательно произнес мальчик. — А как у вас дела? Какие новости?

— Много хороших. Одна новость живая, на четырех ногах.

— Ой ли? Что же это такое?

— Трофейная лошадь. Замечательная, скажу тебе: гнедая, смирная. Будешь на ней ездить.

— Я сегодня встану, обязательно, — решил Васко и даже попытался сделать это сразу.

Ружица мягко удержала его:

— Нельзя.

Через день Васко все же выбрался из сырой хижины и уселся на солнечной лужайке. Он чувствовал себя лучше.

— Я уже совсем здоров! — закричал он, издали увидев нас с Иованом.

Поговорив с мальчиком, мы отправились к себе в роту.

Навстречу нам Вучетин вел в поводу гнедую лошадь. Отдав нам несколько распоряжений о подготовке к походу, он направился дальше.

В лесу было тепло. От земли поднимались влажные испарения. Неощутимый внизу ветер сдержанно шумел в вершинах могучих елей и сосен. Казалось, будто текли и текли воды могучей и спокойной реки. А в просветах между деревьями голубело небо, глубокое, как океан, и чистое, как капля в источнике.

Я все думал о своих, о советских людях, находящихся при верховном штабе. Катнич заявил, что комкор не дает мне разрешения на свидание с ними. Не понимая причин этого странного запрета, я решил написать письмо в нашу миссию с просьбой вызвать меня и выслушать. Обеспокоенный еще и некоторыми другими обстоятельствами, я рассказал Иовану о том, что произошло со мной на днях.

Возле Иван-седла есть большой железнодорожный тоннель. Мы взорвали выход из него, но Маккарверу этого показалось мало. Он посоветовал Катничу заложить еще заряд. Вучетин запротестовал и послал меня с Лаушеком потушить бикфордов шнур. В самом деле, разрушать весь тоннель не было никакого расчета, тем более, что следующий, меньший, был уже взорван. И вот когда, выполнив задание Вучетина, я и Лаушек выходили из тоннеля, вдруг у самого моего уха просвистела пуля, за ней чуть в стороне жикнула другая. Немцев поблизости не было. Ясно, что стрелял кто-то из своих.

Милетич слушал меня с тревогой.

— Вот, брате, как у нас, — проговорил он глухим голосом. — Жутко! Будь осторожен. У нас возможны всякие странные вещи… Я не боюсь смерти в бою — от пули или штыка. Но погибнуть так, как погиб наш первый политкомиссар Слободан Милоевич, как те два черногорца, как Лола Рибар или как мог погибнуть ты возле тоннеля — это страшно, это бессмысленно. Я против таких смертей. Конечно, война… Нельзя без жертв. Но почему-то гибнут большей частью самые честные наши люди. И почти всегда нелепо. То по ошибке, то сорвался с обрыва, то еще какая-нибудь случайность. Как будто какой-то рок тяготеет над самыми лучшими.

Неожиданно Иован остановился у холмика-могилы с двумя пилотками:

— Взять хотя бы этих двух погибших. Они жили, боролись, мечтали о будущем. И вот их теперь нет. Скоро от могилы не останется и следа. А, наверное, это были старые бойцы, честные, храбрые, может быть, даже коммунисты. Знаешь что, побратиме мой милый? Как хочешь, а трудно будет нам без Савы Ковачевича, без Лолы Рибара. Эти герои ушли от нас, и мне кажется, что после них осталась пустота, которую некем заполнить. Я, если останусь жив, вернусь в свой Сплит, увижу опять теплое синее море, кипарисы, а на кручах гор — черные сосны; поеду в лодке с фонарем на ночную рыбалку, затяну песенку, как бывало… Да. Все будет, вроде по-старому, но уже без них, без тех, кто тысячами лежит сейчас под такими холмиками или просто сгнил в лесу; без их души, без их ума, без их смеха и без их веры… Нам будет трудно…

Иован замедлил шаги и шел, не обращая внимания на окружавший нас зеленый мир, полный соков, движения, солнечного тепла, света и птичьей задорной колготни. А я от души наслаждался. В меня как бы вливалась какая-то животворная сила, и мысли вопреки моей тревоге были ясны и тверды. Во мне крепко жило ощущение неразрывности со своим народом и уверенности в его могучей силе. Поэтому я с некоторой досадой спросил Милетича:

— Почему ты думаешь, что без погибших будет так уж невыносимо трудно? Народ-то останется! В нем вся сила.

Он ответил совершенно серьезно:

— Потому, братко, что нам, как воздух, понадобятся организаторы и руководители новой жизни. Нам понадобятся государственные деятели, и такие, которые сами испытали бы на себе всю тяжесть и все ужасы этой войны, которые умели бы ценить мир и оберегать его. Люди с чистой, незапятнанной совестью, преданные нашей идее, такие, которым народ смело мог бы доверить свою судьбу. Но именно таких людей мы как раз и недосчитаемся, если будем их терять столь часто, терять без конца, так легко и просто.

— Из жизни уходит, жертвуя собой ради будущего, какая-то часть народа, — возразил я. — Но народ-то как целое остается. И он своего достигнет рано или поздно. Он увидит ту свободу, за которую отдали свою жизнь герои; он сумеет быть достойным светлой памяти погибших, сумеет удержать и закрепить то, что завоевано такой дорогой ценой. Я чувствую, Иован: много темных сил еще витает здесь над вами, а может быть, даже и среди вас. Но все равно — историю никто уже не повернет вспять. Никто! Вспомни, что писал Коце Петковский: «Ближе к солнцу, больше света. Я хочу изведать счастье!» А вспомни-ка, Иован, свои собственные слова о твердой вере и надеждах Вуйи Христича — отца Васко. Этих надежд, ты говорил, партизаны никогда не обманут.

— Никогда! — повторил Иован, но далеко уже не с тем энтузиазмом, с каким он произносил это слово зимой по дороге на Синь.

— А еще вспомни случай с Джуро и радиопередатчиком.

Иован улыбнулся. С Джуро произошел на днях действительно примечательный случай. В помещении одной из железнодорожных станций Филиппович увидел полированный ящик с наушниками. Кто-то догадался, что это радиопередатчик, оставленный немцами. Джуро обрадовался, живо надел наушники и начал кричать в раструб трубки: