Грегори Норминтон - Чудеса и диковины

• Название: Чудеса и диковины
• Автор: Грегори Норминтон
• Издательство: АСТ, Транзиткнига
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9578-3264-2, 978-5-9578-3264-5, 985-13-5732-4, 978-985-13-5732-7, 5-17-034415-5, 978-5-17-034415-4, 5-9713-1246-4, 978-5-9713-1246-8

Позднее Возрождение… Эпоха гениальных творцов, гениальных авантюристов… и гениев, совмещающих талант к творчеству с талантом к преступлению. Перед вами – не просто потрясающий интеллектуальный авантюрный роман, но – удивительная анатомия самого духа, двигавшего этой эпохой. Причем режет этот дух по-живому человек, ставший своеобразным его воплощением… "Чудеса и диковины" – второй роман Грегори Норминтона, прозванного "золотым мальчиком" постмодернизма

---

После представления, когда Вати разносил всем глинтвейн и, если случались хорошие сборы, горячую похлебку, купленную в ближайшем трактире, мы стояли и смотрели, как расходятся зрители: они возвращались к прерванной работе, повернувшись к нам спиной, словно мы перестали существовать. Завтра сюжет представления немного изменится, послезавтра он должен стать совершенно другим, если мы хотим тут задержаться; но сейчас, воспарив над людским безразличием, мы можем снять флаги и ленты и скатать разрисованный холщовый задник. Мыс Сарой и старшей дочерью Ульриха, Митци, занимались сбором реквизита – сброшенными париками и масками дзанни, на отверстиях которых еще ощущался запах медового юного пота сестер. (Да, признаюсь, амур был сражен своей собственной стрелой. Фрида, однако, была помолвлена с Иоганном, а Штеффи, с ее обмороками и ужасными видениями, казалась слишком святой для подобных вещей. «Уж станешь святым, – съязвил как-то Абрахам, – с таким-то лицом». Но Томмазо бы боготворил ее, невзирая на ее безумие, не будь он таким старым уродом.) Потом, когда все было собрано, мы устраивались на ночлег в найденном Мутти убежище. Постоялые дворы для нас были закрыты, если только мы не соглашались мыть полы, на которых потом и спали, или оттирать жирные тарелки гнилыми тряпками. Впрочем, нам вполне хватало конюшен и хлевов, набитых соломой, где мы могли, прочихавшись, удобно устроиться на ночлег.

Помню тепло вьюжных ночей, когда мы, спасаясь от холода, сбивались в тесную кучу и спали, прижавшись друг к другу, бесполые, как дети. Иногда в соломе шуршали крысы, огромные, как щенки. Митци и ее сестренка боялись (как и я сам) крысиных хвостов и дрожащих носов, но хозяева часто кормили нас завтраком в обмен на тушки вредителей, поэтому мы проходились по хлеву с лампой Вати, Абрахам пронзал крыс вертелом и перебрасывал их одуревшему от восторга Конраду. Он всегда очень интересовался смертью, этот молодой Петушок, хотя я не видел, чтобы сам он прихлопнул хотя бы муху. Резкий переход от движения и чувства к неподвижной безжизненной тушке, должно быть, казался ему чудесным, как алхимический опус. Я не раз наблюдал, как он пытается заплетать их холодные хвосты или тычет палкой им в пасти, как он тормошит и дергает дохлых крыс, словно возражая против их безжизненности.

Спровоцированный интересом Конрада, который все остальные считали полным идиотизмом, как-то утром я принялся рассматривать молодую крысу и вдруг увидел ее четче и ярче, чем у меня это получалось на протяжении многих лет. Она лежала на спине, с дырой в животе, и мех вокруг раны был немного окрашен кровью. Белесые лапки одеревенели, и меня удивила длина ее задних ног и коготки, похожие на семена полевых трав. Я заметил маленькую пуговку члена, чешуйчатый, почти змеиный хвост, трещину рта с желтыми черепками. Над тушкой уже вилась муха. Я перевернул трупик ногой и почувствовал запах гниения. Сбоку крыса походила на мышь, ее уши казались хрупкими ракушками, а полузакрытые глаза напоминали свежие капельки чернил. Крыса, которую принято называть серой, на самом деле была кое-где бежевой, местами – белесой, а на шее ее шерсть становилась русой. Маленький зверек – мертвый, как сухая солома, и даже еще мертвее.

Что же я понял про Мутти и Вати, про Абрахама и братьев-попрыгунчиков теперь, когда мне вновь открылось видение вещей? (История жизни каждого из них с полным правом могла бы попасть на страницы этой книги. Что есть человечество, как не библиотека ненаписанных книг, которые никто никогда не прочтет?) Свобода: вот что их объединяло. Свобода от причуд и капризов власть предержащих, от религиозных распрей и всепоглощающих войн. Их нельзя принудить к службе, они не будут покорно жить и покорно умирать, словно овцы на бойне. Испанцы называют таких «picaros», а мы, итальянцы, менее снисходительно именуем бродягами; отовсюду их гонят, от деревни – к хутору, от рощи – к лесу, словно они вредители, переносящие болезни. Изгнанные из своих домов, они забросили свои ремесла и заставили себя учиться всему заново, что я тоже пытался сделать (но безуспешно) в северо-западном Тироле. Какой выбор оставался у нищих скитальцев? Многие превратились в стервятников, подвизавшихся в армейских тылах, маркитантов, а заодно и проституток, воров и разбойников. Но Мутти и Вати отказались осквернять землю Господню кровавыми следами. Они выбрали фиглярство с его вечным голодом и неопределенностью, подозрительностью богатых господ и враждебностью всех религиозных течений.

Но откуда они? Что довело их до такого отчаянного положения?

Мутти, наш вожак, никогда не распространялась о своем прошлом. Абрахам однажды шепнул мне, что когда-то давно она была шлюхой в Аугсбурге («А где бы еще она так отточила свой острый и хлесткий язык?»), а Вати, настоящее имя которого было Юстус, был одним из ее клиентов. Их любовь расцвела и породила плод в утробе Мутти; поэтому влюбленные бежали из Аугсбурга, спасаясь от гнева «мамаши» и брошенных клиентов. Они поселились в Чемнитце, где Вати вернулся к своему ремеслу.

– И что с ними случилось потом?

– Четыре года назад в Чемнитце объявили призыв, чтобы помочь с блеском отвоевать Богемию. Вати был уже слишком стар, но они боялись за Ульриха. Он ведь собирался венчаться с Сарой. – Чего, за неимением средств, не сделали Юстус и его Магдалена. – Два дня они прятали Ульриха, решая, что делать. Они уже были в бегах, раньше, так что это их не пугало. Тут как раз подвернулись мы. Мы с братьями странствовали по Саксонии. Они упросили нас взять их к себе. Ульрих уже знал кое-какие фокусы, смешившие девушек и злившие парней. Ну, мы их и приняли… я их принял… вроде как вместе, оно интереснее. С тех пор наша труппа только растет, ты вот – последнее приобретение.

– Так это ты их учил?

– Мы их учили. Как прыгать, как ходить на голове. Как жонглировать и веселиться на сцене. Мутти тянуло к этому, как муху на дерьмо. Старые привычки. Между нами говоря, из нее вышла бы замечательная «мамаша».

– А Штеффи и Фрида?

Они были дочерьми дрезденского перчаточника: мастера настолько знаменитого, что его услугами пользовалась семья Лобковиц. Чтобы угодить благородному заказчику, перчаточник перевез семью в южную Богемию; как-то ночью, после битвы у Белой Горы, несколько беглых наемников с волчьими повадками подожгли их дом вместе с перчаточником и его женой. Сестры же спрятались во дворе. Абрахам не сказал – потому что не говорили они, – что за страдания пришлось пережить в ту ночь несчастным сиротам. Возможно, им было бы лучше отгрызть себе пальцы от горя, чем плачем выдать свое убежище. С тех пор младшую, Штеффи, мучили видения и припадки. (Однажды она упала в обморок прямо во время представления, а деревенские дурни хохотали, решив, что так и надо.) Здравомыслящая Фрида, старшая сестра, боялась, что если они останутся в Богемии или вернутся в Дрезден, то ее сестру могут сжечь на костре как ведьму. Они бесцельно бродяжничали, пока Судьба не свела их с акробатами.

Летним вечером у Цюрихского озера я сам наблюдал нашу Кассандру в трансе. Я уже спал в уголке коровьего загона, но Абрахам меня разбудил. Я увидел Штеффи: ее подперли снопом, как тряпичную куклу. Над ней хлопотала Фрида, а братья держали ее трясущиеся руки. Лицо девушки было мертвенно-бледным, над верхней губой блестели бисеринки пота. Казалось, что ее лихорадит.

– Где огонь? – услышал я бормотание. – Что горит? – Она говорила, словно читая слова, выписанные в тумане горящими буквами. – Я вижу огромных птиц над городами… Их крылья черны и неподвижны. Небо объято их пламенем. Я вижу, как горит Дрезден… словно лев с пламенеющей гривой… Люди ныряют в кипящие фонтаны. – Потом она судорожно вздохнула, выпав из пророческого транса, и погрузилась в глубокий сон.

– Это дракон, – сказал Абрахам, когда мы вышли на свежий воздух.

– Кто, Мутти?

– Дракон,приятель. В сердцах людей. Он может спать много веков. А теперь он проснулся и поднимает голову в Христианском мире.

– Ты же не думаешь, что она пророчествует?

– А тыне думаешь, что это… все это, – он сердито ткнул в небеса, – когда-нибудь превратится в прах?

Нет, я так не думал. Я ответил, что все меняется, но мир продолжает существовать. И будет существовать как минимум до тех пор, пока любовь способна гасить огонь. Абрахам скривился и потянул себя за кольцо в носу. ^

– Я разбираюсь в огне, Томас. Я знаю, что такое пламя.

И все же в них была любовь. Мутти и Вати стали приемными родителями для обширной семьи. «Разве мы не братья и сестры во Христе?» Вати приглашал своих детей к молитве, но меня беспокоила их предполагаемая близость с дружественным Богом, который мог бы – услышав соответствующую молитву – подарить теплую куртку или подлечить распухшую десну. Я признаю, что мое чувство смущения было достаточно странным, ведь я сам познал Бога не больше свиньи в хлеву, хотя и обладал, по уверениям священников, бессмертной душой. Внутри, как болезнь, набухающая в кишках, созревало желание исповедоваться; но нашего брата в церквях не особенно ждали, вне зависимости оттого, какое там было причастие – чудодейственное или метафорическое. Слишком много времени мы проводили в дороге, заучивая роли и починяя костюмы. А с Вати мы не были настолько близки, чтобы я мог с ним делиться своими духовными терзаниями. Среди акробатов существовала негласная договоренность, что теологических дискуссий следует избегать. Может, по этой причине – ради мира, который открыто провозгласили приверженцы Реформации и католики, – бродяги нашли убежище в Швейцарии? Они искали духовного покоя, идущего от телесной свободы. И только я, не доверяя своим товарищам и сомневаясь в их ко мне расположении, пребывал на краю отчаяния.