Иван Елегечев - В русском лесу

• Название: В русском лесу
• Автор: Иван Елегечев
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

В новую книгу Ивана Елегечева вошли лучшие его рассказы о людях тайги, созданные за последние годы. Пишет он о людях Западной Сибири и Приобья с большой теплотой и любовью.

---

В русском лесу

В новую книгу Ивана Елегечева вошли лучшие его рассказы о людях тайги, созданные за последние годы. Пишет он о людях Западной Сибири и Приобья с большой теплотой и любовью.

Зинка-корзинка

В одной приобской деревне, у самого края пихтовой таежки, живет старый учитель-пенсионер Михаил Федорович Тотауров. Давно уж для Тотаурова кончилась шумная, молодая школьная жизнь, давно уж он, похоронив жену, тоже учительницу, одиноко живет в своем старом, но прочном еще доме. Изредка забегут пионеры: не надо ли помочь? Чаще — ничего не надо: Тотауров пока еще на ногах и потому всю домашнюю работу способен вести сам. Иногда, правда, окажется, что надо, и тогда двор его оглашается молодыми возгласами — вместе с веселыми озорными помощниками переколет он дрова, сложит их тут же в ограде, у изгороди, а аккуратные красивые поленницы, — это бывает весной. А зимой ребятишки, верные его шефы, помогут расчистить двор и тропинку возле ворот от снега, натаскают большущую кадку воды из проруби. Потом Тотауров обязательно зазовет помощников в дом, напоит их чаем из старинного самовара, попутно спросит, как идут в школе дела, не намечается ли какой интересный сбор и не собираются ли пионеры пригласить на этот сбор старого учителя...

Нащебечут ему ребятишки и про то, и про это, пострекочут, погалдят на разные лады, как скворцы на рассвете, а потом выпорхнут из дому и шумно и неожиданно, как и пришли, — и неожиданно в доме станет тихо. Тишина надежно поселилась в его доме. Лишь время от времени раздается торжественный бой новых дорогих часов, подаренных старому учителю в день ухода на пенсию, да в соседней крохотной комнатке ненадежно, как кажется Тотаурову, словно сердце старого человека, постукивает маятник старинных ходиков — память о далекой молодости. «Тик-так, тик-так», — постукивают ходики, и Тотауров, не удержавшись, обязательно приоткроет дверь в ту комнатку, чтобы взглянуть на ходики, но с портрета, что напротив двери, глянут на него громадные, изумленные девчоночьи глаза и завладеют вниманием старого учителя. В глазах тех и вопрос, и радость, и загадка...

Всмотрится близоруко старый учитель в эти загадочные глаза, потрогает осторожно корзинку из ивовых прутьев, стоящую на тумбочке под портретом, заботливо внутрь ее заглянет, где лежат сухие ветки багульника, вздохнет и спросит:

— Ах ты, Зинка-корзинка, куда же ты подевалась?

Уж ни много ни мало — тридцать лет спрашивает об этом девчонку с портрета Тотауров, тридцать лет!.. А она смотрит на него все так же загадочно и изумленно, как смотрела когда-то, в дни его молодости, живая.

...Зина была дочерью лесника Максима Дормидонтовича и от остальных своих братьев и сестер много чем разнилась, потому, возможно, и судьба ее сложилась на особицу.

Смешная девчонка была Зина. Ростиком в свои двенадцать с половиной лет она была высоконькая, однако, как и полагалось ей по ее возрасту, нескладная: руки сухие, длинные, шея тоненькая, длинная, голова крупная, ноги костлявые. Никогда Зина не ходила шагом, а все бегом, все вприпрыжку. Бежит — шаг крупный, локтями, как рычагами, туда-сюда, сама вперед склонилась, вот-вот от худобы пополам переломится.

Да, нескладная и смешная Зина, что и говорить, но зато глаза у нее — загляденье: крупные, с ресницами пушистыми, длинными, цветом незамутненно серые, как у большинства коренных обских жителей — остяков.

Голос у нее мягкий, чистый, но приглушенный, наверно, оттого, что говорила она всегда полушепотом. Прибежит к кому-нибудь из подружек — к Вольке, Моньке, Нюрке — много у Зины подружек, отзовет пальчиком в сторону, толкует потихоньку.

— Слышь, — шепчет, — Волька, я такое узнала, такое! — хошь, расскажу. — Серые глаза сделаются еще больше, а в них и тайна, и заманчивость.

— Что, говори скорее, не тяни! — тоже полушепотом, как и Зина, отзывается Волька.

Но Зина не из тех, чтобы вот так запросто все и выложить, она сначала раскалит Волькино любопытство, как железку на огне, докрасна: мол, стоит ли тебе рассказывать, ведь ты болтунья, — потом, когда глаза у подружки от обиды станут мокрыми, когда поклянется она страшной клятвой молчать про Зинину тайну, тогда скажет она снисходительно: ладно уж, слушай... И начнет.

— Меня тятька с собой в таежку брал, — начнет вполушепот, таинственно Зина, — кислицу мы с ним брали. Я в сторонку чуть отошла — далеко мне тятька не велит, — смотрю, ко мне, верь не верь, мужичок махонький такой: ножки короткие, голова во какая крупная, глазки — копейки круглые, черные, — подходит...

— Кто ж такой? — Волька от страха и нетерпения глаза округлила, голова у нее в плечи втянулась, в ногах зуд, — так охота ей узнать, кто же это подходил к Зинке в лесу, когда она на минуту отлучилась в сторонку.

— Стоит, молчит, — с невозмутимой жуткостью в голосе продолжает Зина. — Смотрит, а глаза немигучие. Сам в дождевичке, картузик из кожи на голове.

— Картузик из кожи? — переспрашивает Волька шепотом.

— Картузик.

— Глаза немигучие?

— Немигучие...

— Ой, ой, и тебе не страшно было? Я бы со страху, поди, померла на месте.

— А чего помирать-то! — храбро удивляется Зина. — Интересно же посмотреть. Я и посмотрела, а потом спрашиваю: чего тебе надо? Вот крикну, говорю ему, отца, он тебе задаст, тятька у меня сильный.

— А он? — из пересохшего горла Вольки с трудом вырывается сиплый шепот.

— А он? Что он, он ничего, — пожимает плечами Зина. — Он таять начал. Будто в тумане. Голова растаяла, сам весь растаял. Ну, будто сахар в воде.

— Будто сахар?

— Ну, да, — подтверждает Зина. — Будто сахар.

— Кто же он такой?

— Какая ты несдогадливая, Волька. Да материковый же человек, материковый, понимаешь...

— А-а, — тянет Волька и повторяет следом: — Материковый... — Что-то таинственное, жуткое чудится ей в этом слове, по телу от него мурашки расползлись, а тоненькие волоски на худых ручонках поднялись дыбом.

А все потому, что вместо того, чтобы учиться полезным наукам в школе, которые могут пригодиться человеку в жизни, она с запоем читает разные книжки. Правда, тройки у нее проскальзывают редко, она числится в хорошистках, но она могла бы, по ее способностям, быть отличницей по всем предметам, а не только по литературе, истории и географии. Из-за ее запойного увлечения книгами учитель литературы Тотауров для Зины — самый главный, самый умный человек на свете, после родного отца, конечно. Книги для быстрого прочтения она берет в школьной библиотеке, а еще у Тотаурова, которыми дома он обставлен со всех сторон. Любую, какие есть на свете, выбирай книгу у учителя литературы Михаила Федоровича, неси домой и читай. Кроме того, Тотауров, когда приходит к нему вечерком Зина за книжками, своих знаний от нее не таит. В школе перед классом он говорит много и подробно, слушать его интересно, но дома у своих книжных полок, высотой от пола до потолка, он еще интересней становится, и такое у него узнает Зина, что даже порой у нее от знаний, кажется, кружится голова.

Из-за великого интереса к книгам Зина с Михаилом Федоровичем — друзья; бывает, на зимних или летних каникулах зовет он ее в экспедицию или поход по ближним деревням, и Зина не только не отказывается, наоборот, идет с превеликим удовольствием. В деревнях же они вместе ходят по дворам, посещают старых стариков, учитель при Зине выспрашивает о старой жизни, сказками, легендами интересуется и записывает. И Зина в специальной тетради тоже записывает, но главное, конечно, она старается все запомнить, и ей это удается: память у нее преотличная, всякую всячину Зина помнит — и быль, и небылицу. И оттого она, когда нужно, смело во взрослые разговоры нос сует, и с ее мнениями большие вынуждены считаться.

Родная деревня Зины — маленькая, о двадцати, не больше, дворах, но зато старинная. Все старые люди: и бабушка Феня, и бабушка Лукерья, и дедушка Софрон, слепой, — даже они не помнят да и не могут помнить, с кого началась их деревня. Старики не помнят и потому каждый кто во что горазд строят свои догадки, когда речь зайдет о том, кто первый поселился в их деревне. Зато Зина, несмотря на свое малолетство, все знает, все помнит, будто старше она самых старых стариков, будто сама все видела: ушлая, так о ней говорят в деревне.

Вот собрались у отца его товарищи лесники — ездили на первый после Победы слет лесников в район, возвращались обратной, перед тем как разъехаться на перекрестье дорог по своим «квартала́м», они сидят в большой избе Максима Дормидонтовича, Зинина отца, и ведут между собой разговор о том, о сем. И про довоенную жизнь, и про войну, и, конечно, как в каждой беседе, не обходится у них вниманием и старина. Зина, пока лесники выпивают, прячется на печи за занавеской. Но вот заговорили про их родную деревню, вот кто-нибудь тоном знатока коснулся истории Петуховской деревни, вот рассказчик, по мнению Зины, заврался, наплел с три короба, она тут же высовывает из-за занавески свою курносую рожицу наружу и немедленно поправляет.